Спасибо Женьке — он вовремя примирительно предлагает:
— Ладно, следопыты, садитесь к костру. Будем питаться.
Все долго усаживаются, нам мешают... ноги. Только Сережка храбро приземляется «по-турецки». Мы хлебаем горячее варево, заправленное консервированным мясом, черными крапинками золы, сдобренное горьковатым дымом. Каждый старается обогнать соседа.
Есть что-то необыкновенное в этой еде!
Даже Юля, привередина Юля, и та старается так, как будто первому едоку назначена крупная премия.
Постепенно темнеет. Пора спать.
Машину решено уступить женщинам. Мы же устраиваемся на ночлег по-спартански: охапку сена, кусок брезента, старенькое одеяло. Сережку укладываем посередине, чтобы не укатился куда-нибудь под куст.
Лежу блаженно вытянувшись и долго не могу уснуть. И не потому, что жестко, и не потому, что нет привычной подушки под ухом,— думаю.
Странно, в Москве я тоже часто подолгу лежу без сна и вспоминаю события дня, служебные неприятности, заново переживаю встречи с людьми. Почему-то мысли бывают всегда деловые, тревожные. А здесь меня несет в прошлое.
Вот я мальчишкой иду по нескошенному лугу, прутиком сколачиваю головки пышных одуванчиков. Сзади раздается какой-то шум, неожиданно ощущаю толчок в спину. Отскакиваю в сторону и вижу: на меня несется здоровеннейший гусак. Откуда взялось такое чудовище? Оно шипит, пригибает к земле длинную шею, идет в атаку. Тогда в детстве бой с гусаком представлялся событием драматическим, полным переживаний, а теперь я улыбаюсь— весело вспоминать минувшее...
И еще я думаю о море. Море видится бескрайним, мирным. Еле слышный ветерок морщит зеленоватую густую воду. От солнца, морской ряби, ласковой бархатистости песка тело делается как будто бы легче. Впрочем, я, кажется, задремал, и сон разворачивает кадры удивительного, радостного фильма.
Мы просыпаемся чуть свет. Головы у всех встрепанные, в волосах соломинки, адски ломит шею и спину. Но настроение бодрое, какое-то даже приподнятое.
Бледнолицый брат Сережка принимается разводить костер. Дует, фыркает, машет руками. Сестра его без напоминания несется за водой. Мы все торопимся. Впереди осмотр батареи Раевского, Багратионовых флешей, пеший поход к памятникам, купанье в Колоче и обратный путь.
Когда мы поднимаемся от реки на шоссе, я подхватываю Аню под мышки и одним дыханием втаскиваю на самый верх откоса.
— Володька, с ума сошел! Тебе не двадцать, и во мне давно уже не три пуда.
— К черту арифметику!
— Пап, а пап, почему это к черту арифметику?
— Это не ту арифметику, Юля, про которую ты думаешь. К черту совсем другую арифметику. Понятно?
— Нет.
— Вот и хорошо, что непонятно. Бежим!
Мы летим сломя голову вдоль шоссе, к машине.
И снова километры дороги, и снова строгие солдатские могилы по краям шоссе, снова Дорохово, Кубинка, Голицыне и наконец Москва.
Дома мы первым делом настежь распахиваем окна. После бородинского приволья нам кажется, что в квартире не хватает воздуха. Мы испытываем такое чувство, будто вернулись издалека и не были в своих комнатах по меньшей мере месяца два.
Выхожу на кухню. В ответ на мое приветствие Михаил Иосифович Сосновский, наш деликатнейший сосед, отвечает сдержанным кивком.
— Что это вы, Михаил Иосифович, обиделись?
— Да, коллега, я обижен. Именно обижен!
— За что же, Михаил Иосифович?
— Вы испортили всем воскресенье! Какой может быть преферанс втроем? Не предупредили, нарушили компанию. Так не поступают, Владимир Егорович. Не ожидал. Извините.— И он проходит мимо с видом глубоко оскорбленного человека.
Мне очень хочется почувствовать себя виноватым, от души извиниться перед старым партнером и милейшим человеком, но я не чувствую за собой вины. Мне по-прежнему весело.
Да, мне весело и на другой и на третий день, и голова не болит всю неделю.
Настроение портит Женька. Портит жестоко и неожиданно...
Малина—ягода полезная
В пятницу утром приходит вдруг городское письмо.
Конверт на ощупь подозрительно корявый. Что бы это могло значить? Обрезаю краешек конверта большими портняжными ножницами и обнаруживаю внутри весьма странное вложение. Аккуратной бухточкой свернута веревка метра полтора длиной. Разворачиваю: на одном конце— петля, ближе к другому — два узелка. Пока я с недоумением исследую непонятного назначения подарок, Аня поднимает с пола клочок бумаги:
— Смотри, Володя, что из конверта выпало. Сопроводительная записка, что ли? Прочесть?
— Читай.
— «Володька!!! Посылаю тебе смерок с моего пуза (ориентируйся на дальний узелок). Предлагаю заключить договор на соревнование: кто первым достигнет ближнего узелка. Как идея? Пишу, так как неожиданно должен уехать в командировку.
Привет Ане и ребятам!
Вернусь — смеряемся! Жму лапу, старик!
Твой Е. Калижнюк».
Как только я остаюсь один в комнате,— опоясываюсь веревкой. Результат неутешительный. До Женькиного узелка мне еще тянуться и тянуться — сантиметров десять-двенадцать терять надо, а до контрольной точки — и вовсе пол-аршина.
Признаюсь, я огорчен. Глупо? Но что делать, веревка и узелки целый день не выходят из памяти. Поднимаюсь по лестнице — думаю, нагибаюсь расшнуровать ботинок — снова думаю, прохожу между двумя тесно поставленными чертежными столами — тоже думаю...
Наконец меня берет зло: что ж это такое, кто хозяин живота, я или не я? Сгоню жир! Не для Женьки — для себя, из принципа!
По утрам я пью теперь только один стакан чаю. С работы возвращаюсь пешком. Делать физзарядку под аккомпанемент радио мне лень, но я рассыпаю коробочку спичек по полу и добросовестно собираю спичку за спичкой. Противно, но я упорствую. Когда никто не видит, достаю веревку и обмериваюсь. Миллиметры (не больше) медленно исчезают из окружности.
Надо быть упорней!
В ближайшее воскресенье решаю отправиться за город и дать себе настоящую нагрузку — такую, чтобы потом прошибло! Ребята в пионерском лагере, к Ане приехала погостить мама, так что в путь мне предстоит отправляться одному.
Куда ехать? И что мне делать одному,— я не очень представляю. Спасибо теще. Мудрая старуха неожиданно подсказывает мне великолепную идею.
Вечером, когда мы в сотый раз толкуем о старых и новых болезнях, о недугах временных и хронических, бабушка замечает:
— От слабости нет лучше средствия, чем малина. Малина— ягода полезная, особливо лесная, с клопиком...
Малина! Это идея! Еду за малиной.
Поднимаюсь на рассвете, в полупустой электричке направляюсь к исходному пункту маршрута. Теперь я уже забыл, как называлась эта станция,— не то Петелино, не то Пределино,— но суть не в том. Важно, что за маленькой станцией почти сразу же начинался громаднейший смешанный лес. Теоретически в негустом, молодом лесу непременно должен быть малинник.
Шагнул в тень первой шеренги деревьев и сразу же почувствовал, как лес охватил меня своим очарованием. Тихо шелестела трава под ногами, где-то наверху, в ветках, горланили птицы, солнце прорезывало рощу косыми, острыми лучами.
Я шел бодро. Помнил наставление тещи: малина любит места глухие, заброшенные. А раз так — вперед!
Давно уже потерялась надежно вытоптанная тропинка, под ногами вилась чуть приметная стежка, но все равно — вперед!
Ботинки и концы штанин напитались росой, но какое это может иметь значение, когда у человека есть цель. Я и не заметил, как стерлась с земли стежка,— остановил овраг. Вперед ходу больше не было и малины... тоже не было.
Хотелось пить. Надоела идиотская плетеная корзинка (теща наградила). Я решил отдохнуть, оценить обстановку. Присел в тени какого-то неведомого мне куста. Куст был зеленый, густой, со стрельчатыми листьями. Как он назывался, — убей не знаю! Приветливо светила стройным стволом березка, наклонившись к ней, что-то шептал дубок (его я сразу узнал — на земле лежали желуди!). Какое-то неизвестное мне дерево пыталось отогнать дубок от березки, но влюбленные не обращали на третьего лишнего никакого внимания
По земле ползла черная мохнатая гусеница. Была она толстая, в бархатном платье, совсем как жена Михаила Иосифовича — соседа-преферансиста...
На полянку приземлялись всякие пернатые. Мне удалось опознать ворону (каркала!), сороку (бока белые!), воробья (это просто) и, кажется, снегиря (видел его портрет в Юлиной книжке). Остальные... нет, об остальных я мог сказать не больше, чем о самолетах иностранных авиакомпаний, производящих посадку в Шереметьевском аэропорту столицы, остальные были птицами.
Солнце пригревало все крепче, пора было двигаться. Я поднялся и тихо побрел вдоль крутого берега оврага.
Очень хотелось пить.
В просвете между деревьями мелькнули какие-то свет* лые кусты. В зелени листьев алели частые жирные точки, У меня сердце екнуло. Приближаюсь, всматриваюсь — действительно малина! Повезло. С размаху врезаюсь в малинник и, взвыв, отскакиваю. Чертова малина породнилась с крапивой. Жжется, не пускает.
Спасибо тебе, Аннушка, уговорила ехать в рубашке с короткими рукавами. Тут водолазный костюм нужен, кожаные перчатки, плащ, на худой конец...
Но локоть близок, и я его укушу.
Выламываю длинную палку с сучком на конце. Сооружаю нечто родственное багру и приступаю к делу. Захватываю ветку малины, вытягиваю из крапивы и осторожно обираю ягодку за ягодкой.
Через десять минут думаю:
«Как бы ни было трудно, роптать грешно: малина — полезная».
Через пятнадцать минут:
«Зря мы ругаем тех, кто торгует ягодами на рынке: дерут три шкуры! Совсем это не просто набрать стаканов десять ягод».
Через сорок минут.
«Ну и кузовок мне всучили! Собираю, собираю, а дно никак не закрывается. Вот свинство».
Через час, утирая горячий пот:
«А чтоб она пропала! На кусте сколько было, столько и осталось, а в корзинке смотреть нечего».
Очень хочется пить. Малину есть жалко. Съем — везти будет нечего. Надо что-то придумать.