Сообщество приняло их с распростертыми объятиями, хотя никто не задавался вопросами, почему они выбрали нас и где были до этого. О них никто не сказал ни единого плохого слова, пока один из студентов, успешно прошедший у них программу реабилитации, не принял решение бросить учебу и присоединиться к движению. Он начал работать там, помогая исцелиться от зависимости другим студентам колледжа. Не понадобилось много времени, чтобы к нему присоединились еще несколько бывших подопечных «Интернационала». В обществе назревала напряженность. Родители желали видеть своих детей трезвыми, но при этом – на лекциях.
В прошлом месяце сфера влияния «Интернационала» расширилась еще больше – теперь уже другие студенты, ранее не имевшие проблем с зависимостью, приняли решение бросить учебу и присоединиться к общине. Родители восприняли это в штыки, и теперь уже горожане требовали больше информации. Этот сюжет привлек внимание центральных СМИ после того, как в университетской газете вышла статья, впоследствии ставшая вирусной. Лидера их общины звали Рэй Фишер, и он до сих пор отказывался от общения с любыми центральными СМИ, как и от официальных интервью. Это была интересная фишка – в основном подобные организации процветали благодаря публичности и сами активно ее искали. Однако Рэй отвергал все предложения прессы, даже те, что подразумевали материальное вознаграждение.
По какой-то причине Рэй Фишер сильно прикипел к нашему сообществу и несколько дней назад лично позвонил Лео, чтобы назначить интервью. Единственным его условием было, что интервьюировать его должен кто-то местный, и он назвал мое имя, поскольку читал какой-то из моих материалов. Лео не стал терять время на организацию полноценного интервью, поскольку университетская газета уже опережала нас с сюжетом, нам нужно было вырваться вперед, пока наши ближайшие конкуренты – «Сан» – не переманили Фишера.
Лео хотел, чтобы этим занялась я, потому что только у нас двоих был опыт освещения чего-то столь же масштабного. Сам он начинал в динамичной городской газете Детройта, где вел криминальную хронику, пока не дорос до позиции шеф-редактора целой рубрики «Образ жизни». Но отец Лео умирал от редкой формы заболевания легких, буквально доживал свои последние недели, и сам Лео собирался уехать домой, чтобы побыть рядом с ним. Даже учитывая состояние отца, крайне сложно было игнорировать возможность сделать большой материал. В Аркате ничего не происходило. Могли пройти годы, прежде чем нечто подобное вновь легло бы к нам на стол.
Мое интервью с Рэем было назначено на завтра. Я все утро потратила на поиск информации о нем. До основания «Интернационала любви» о нем практически ничего не было известно, да и после него сведения оказались весьма скудны. Все, что я смогла раскопать, – его метрика. Он родился в городке Уэстин, штат Нью-Джерси, в 1960 году. Кроме того, что Рэю Фишеру минуло сорок семь лет, это больше ничего не значило. С «Интернационалом» вышло не лучше. У них не было своего сайта, в реестре коммерческих, как, собственно, и некоммерческих, организаций они не числились. По крайней мере, их не смогла обнаружить я. Единственными упоминаниями об «Интернационале» были некоторые комментарии к религиозной литературе на «Амазоне» и несколько постов в блогах последователей. Как и в большинстве блогов, от первых постов так и веяло энтузиазмом и гун хо[3], которые, однако, в последующие недели неуклонно угасали, чтобы затем и вовсе иссякнуть. Все эти блоги были заброшены уже по нескольку лет.
– Тебя разве не тревожит тот факт, что ты абсолютно ничего не знаешь об этих людях? – спросил Скотт. Его номер я набрала сразу же, как только повесила трубку после разговора с Лео. Не теряя времени даром, я посвятила его в детали.
– Совершенно не тревожит, – рассмеялась я в ответ. – От этого становится только интереснее.
Мне не хотелось признаваться в этом Скотту, но я очень давно ни во что столь всецело не погружалась. Я любила свою семью. Правда. Но бо́льшая часть моей жизни была посвящена удовлетворению нужд других людей. Став матерью, я словно пожертвовала всеми своими правами ради других. Виной тому была моя собственная идеалистическая установка по отношению к материнству, но мне все равно было не отделаться от ощущения, что я никогда не перестаю мыть, чистить и подбирать за другими. Помимо всех приземленных забот, которыми был наполнен каждый мой день, я жаждала заниматься чем-то иным. На самом деле, оказавшись в роли матери и домохозяйки, я никогда не чувствовала себя в своей тарелке, хоть я ни за что бы в этом не призналась. Я ощутила укол ревности в первый же день, когда Скотт вернулся к работе после рождения Эбби, и это ощущение так меня и не покинуло.
Я поспешно схватила с полки соус, требовавшийся для запланированных на ужин котлет по-киевски, и помчалась прочь из магазина – забирать Эбби из школы. Однако теперь с моего лица не сходила широкая улыбка. Я не могла дождаться завтрашнего дня.
Глава 7
Эбби
Сейчас
Я уныло ковыряла мякоть цыпленка в апельсинах. Тот был полит идеальным количеством соуса – точь-в-точь как я люблю, – но заставить себя проглотить хотя бы кусочек я не могла. Я все еще не испытывала голода. Папин же аппетит, напротив, вернулся сторицей. Он заглотил свою говядину с брокколи как дикий зверь и теперь сражался с тем, что осталось на тарелке Мередит.
– Милая, ты должна поесть, – сказала Мередит. В ее глазах читалось беспокойство, а уголки рта опустились вниз.
– Прости, – ответила я. – Мне просто не хочется. Нет аппетита.
Вообще-то не так уж просто сосредоточиться на еде, когда за дверью твоего гостиничного номера стоит вооруженный полицейский. Кто-то из медиков разболтал о маме, и пресса уже вовсю штурмовала больницу. Маркос заверил папу, что приставленная к нам охрана – всего лишь дополнительная мера предосторожности, только ему никто не поверил. Я уж точно. Люди не носят с собой оружие, когда на то нет причин.
Радостное возбуждение, которое я испытывала еще совсем недавно, рассеялось. Теперь я оказалась совсем сбита с толку. Неожиданно для самой себя я разрыдалась. Мередит и папа вскочили на ноги, кинулись ко мне и с двух сторон принялись обнимать, отчего мы трое стали похожи на большой сэндвич. Эмоции, которые копились в моей душе весь день, водопадом хлынули наружу.
– Все в порядке. Не держи это в себе, – тараторили они, перебивая друг друга. – Мы тебя любим. Мы рядом.
Я прижалась к папе, зарывшись лицом в его рубашку. Не могу вспомнить, когда в последний раз я так отчаянно ревела. Казалось, что конца этому не будет, но внезапно он наступил. Рыдания прекратились так же неожиданно, как начались. Я обескураженно выпуталась из их объятий, чувствуя неловкость за свой срыв. Второй раз за этот день Мередит протянула мне салфетку. Никто не предупреждал меня, что будет вот так.
– И что теперь? – тихонько спросила я.
Мередит открыла было рот, чтобы ответить, но тут же закрыла его, позволив папе сказать первым.
– Не знаю, Тыковка. Хотел бы я знать. – Прежде чем продолжить, папе пришлось совладать с собственными эмоциями. – Будем решать проблемы по мере их поступления, как всегда. Может, ты этого уже не помнишь, но я раньше все время так говорил. «Скотт, займись насущным». Должно быть, я повторил это сам себе сотни раз. Иногда это все, что мы можем сделать. Сейчас как раз такой случай.
Он указал на нетронутое мной блюдо.
– Так что сейчас, прямо сейчас, ты изо всех сил постараешься накормить свое тело, потому что ему необходимы питательные вещества. А потом все мы попытаемся уснуть, потому что это необходимо нашему рассудку. – Папа потрепал меня по спине. – Вот и все. На сегодня у нас такая задача. Договорились?
Я кивнула, подбирая со стола вилку. Папа и Мередит вернулись на свои места, и какое-то время мы ели в полной тишине.
– Пока ты была в душе, я снова разговаривал с одним из ее лечащих врачей, – проговорил папа. Он обещал, что будет сообщать мне всю новую информацию о маме, потому что все обращались только к нему, а я не всегда была рядом. – Твоя мама очень нездорова. Из лаборатории начали приходить результаты ее анализов, и все они далеки от нормы. У нее снова возьмут анализы и отправят на повторное исследование.
– Это же потому, что она сильно обезвожена, да? У нее не нашли ничего серьезного? – тут же спросила я.
Папины глаза затопила тревога.
– Технически да, но все сложно. Сильное обезвоживание и недостаток питательных веществ со временем оказывают негативное влияние на все органы и системы. Нужно подождать результатов следующих тестов, тогда нам должно стать яснее.
– Как вышло, что малышка здорова? – выпалила я. При упоминании о ребенке у меня за спиной раздался громкий вздох Мередит. Папа ни словом не обмолвился о младенце, а я не хотела спрашивать – но не потому, что не хотела знать. Узнать больше об этой девочке хотели все.
– Малышка здорова, потому что твоя мама была способна кормить ее грудью. А вот твою маму никто не кормил, поэтому ее здоровье серьезно пошатнулось, – отчеканил папа.
– Так это ее ребенок? – спросила я.
– Да, это ее ребенок. Она родила около семи недель назад.
На следующее утро папа за руку привел меня в какой-то кабинет в больнице, где нас ждал Маркос. Тот придвинул к себе один из мягких офисных стульев, стоявших вдоль стены. Из скрытой где-то колонки доносились звуки посредственного джаза, а стеллаж в правом углу кабинета был завален развлекательными журналами для посетителей. Я осталась стоять, скрестив на груди руки, как будто, отказываясь сесть, отвергала саму возможность услышать то, что мне тут собирались сообщить, – ясно ведь было, что в таком кабинете людям не сообщают хорошие новости. Папа, Мередит и я остановились, образуя странный полукруг.
Выражение лица Маркоса не менялось на протяжении последних двух дней: он ни разу не улыбнулся, и в глазах его не было ни намека на дружелюбие. Сегодня под пиджак он надел красную рубашку. Она оттеняла цвет его кожи.