Шон постарался поскорей отогнать воспоминание о матери Дирка. Здесь он тоже осознавал за собой вину; чтобы хоть немного примириться с этим чувством, ему потребовалось несколько лет.
Она уже давно мертва. Толку мало мучить себя угрызениями совести. Прочь уныние, оно мешает радостному чувству, которое охватило его несколько минут назад. Он шлепнул лошадь по шее свободным концом поводьев и выехал на дорогу: теперь путь лежал на юг, к линии низких холмов на горизонте, туда, где их ждет Претория.
«Да, что и говорить, дикарь у меня сыночек. Но когда доберемся до Ледибурга, он станет другим, – старался успокоить себя Шон. – Пойдет в школу, там из него выбьют весь этот вздор, да и я дома постараюсь – вколочу в него хорошие манеры. Нет, с ним будет все нормально».
В тот вечер, 3 декабря 1899 года, Шон спустил свой караван вниз по склонам холмов и встал лагерем на берегу речки Апиес. Шон с Дирком перекусили с дороги, и Шон отправил сына спать. Потом в одиночку взошел на гребень холма и посмотрел на север, откуда они приехали. В лунном сиянии необъятная, молчаливая земля казалась серебристо-серой. «Прощай, прежняя жизнь», – подумал он и, повернувшись к северу спиной, стал спускаться навстречу манившим его из долины внизу огням большого города.
2
Шон приказал Дирку оставаться в лагере, но неприятный осадок остался, и, когда он пересек мост через Апиес и въехал в город, настроение у него испортилось. Рядом с ним трусил, стараясь не отставать, Мбежане.
Погруженный в свои думы, Шон свернул на Чёрч-стрит и только тут обратил внимание на необычное движение вокруг. Большая колонна всадников, обгоняя его со спутником, оттеснила их к краю дороги. Шон с любопытством наблюдал за этими людьми.
Это были простые бюргеры – кто в домотканой одежде, а кто в костюмах, купленных в магазине. Они ехали строем, который при некотором воображении можно было назвать колонной по четыре. Но любопытство Шона возбудило не это, а количество этих людей. По дороге двигалось не меньше двух тысяч всадников, а пожалуй, и больше, самого разного возраста, от парней до седобородых мужиков. Грудь каждого украшал патронташ, набитый боеприпасами, а возле левого колена торчал из футляра приклад с поворотным затвором винтовки Маузера. К седлам были привязаны одеяла в скатку, у пояса брякали фляги и котелки. Сомнений не было: мимо него проехала воинская часть.
Стоящие на тротуаре женщины и несколько мужчин комментировали увиденное:
– Geluk hoor![47] Молодцы, метко отстрелялись.
– Spoedige terugkoms[48].
А солдаты смеялись и тоже кричали что-то в ответ. Шон наклонился к хорошенькой девушке, стоящей рядом с его лошадью. Она с улыбкой размахивала красным платочком, но Шон вдруг увидел, что на ресницах ее висят капельки слез, как роса на листьях травы.
– Куда они едут? – крикнул Шон, стараясь перекрыть рев толпы.
Она подняла к нему голову. Слезинка соскользнула с ее ресницы, скатилась по щеке и упала на блузку, оставив на ней влажное пятнышко.
– На поезд, конечно.
– На поезд? На какой поезд?
– Смотрите, вот и пушки поехали.
Шон в смятении поднял голову: мимо загрохотали по мостовой две пушки. Пушкари в голубой униформе, расшитой золотыми галунами, подтянутые и серьезные, сидели на лафетах, а лошади, с трудом преодолевая огромный вес орудий, тащили их, низко склонив голову. Вертелись большие, окованные стальными обручами колеса, на казенной части поблескивали бронзовые детали, контрастируя с мрачным серым цветом стволов.
– Боже мой! – выдохнул Шон.
Он снова наклонился к девушке, взял ее за плечо и, не в силах сдержать волнение, потряс:
– Куда они едут? Быстро говори, куда?
– Что это вы, минхеер?! – Она вздрогнула при его прикосновении и отпрянула к толпе.
– Прошу вас! Вы меня простите, но я должен знать!.. – крикнул ей Шон, но ее уже и след простыл.
С минуту Шон был неподвижен, словно оцепенел, потом мозг его снова заработал.
Ага, значит, это война. Но где и против кого?
Наверняка не против местных племен, ни одно их восстание не могло потребовать таких сил. Одни только пушки чего стоят, более современного оружия Шон и представить себе не мог.
Нет, эта война белых людей.
Против Оранжевой Республики? Такого быть не может, они же им как братья.
В таком случае против британцев? Эта мысль как громом поразила его. Однако… уже пять лет назад об этом ходили слухи. Такое случалось и раньше. Он помнил 1895 год и знаменитый рейд Джеймсона[49]. За годы, пока Шон был отрезан от цивилизации, могло случиться все что угодно. И вот теперь он случайно попал в самую гущу событий.
Он быстренько обдумал свое положение. Он британец. Родился в Натале, под государственным флагом Соединенного Королевства. Внешне он ничем не отличается от бюргера, говорит как бюргер, держится на лошади как бюргер, родился в Африке и никогда ее не покидал, но формально он такой же англичанин, как если бы был рожден под звон колоколов лондонской церкви Сент-Мэри-ле-Боу.
Предположим, это война между республикой и Британией. И предположим, буры схватят его. Что они с ним сделают?
Конфискуют фургоны и всю слоновую кость, это точно. Возможно, засадят в тюрьму. И не исключено, что расстреляют как шпиона!
– Черт возьми, надо поскорей убираться отсюда, – пробормотал Шон, обращаясь к самому себе. И повернулся к Мбежане. – Поехали. Обратно к фургонам, быстро!
Но не успели они добраться до моста через реку, как он уже передумал. Нет, надо точно разобраться, что происходит. Здесь он может обратиться только к одному человеку. Он должен рискнуть.
– Мбежане, возвращайся в лагерь. Найди нкозизану Дирка и никуда его не отпускай, даже если придется связать. Ни с кем не разговаривай и, если тебе дорога жизнь, не позволяй ни с кем говорить Дирку. Ты все понял?
– Я все понял, нкози.
Шон вернулся в город. По внешнему виду обыкновенный бюргер среди тысяч других таких же, он неторопливо шагал в толпе, среди толкотни и фургонов, направляясь к магазину товаров повседневного спроса, расположенному в северной оконечности города возле железнодорожной станции.
Давненько Шон не видел этой вывески – теперь она оказалась подновлена свежей золотой и красной краской. «И. Голдберг, импортер и экспортер, торговец оборудованием для шахт, оптовый торговец и коммерсант, покупает золото, драгоценные камни, кожи и шкуры, слоновую кость, а также другие натуральные продукты».
Несмотря на войну, а может, и благодаря ей, магазин мистера Голдберга явно процветал. В нем царило столпотворение. Стараясь не привлекать к себе внимания, Шон принялся пробираться среди покупателей в поисках владельца.
Он нашел его в тот момент, когда тот пытался продать мешок кофе в зернах одному джентльмену, который, по-видимому, серьезно сомневался в их качестве. Дискуссия о достоинствах кофе мистера Голдберга по сравнению с кофе его соперника по бизнесу, торгующего через дорогу, становилась все более изощренной и понятной только специалистам.
Шон прислонился к стеллажу, полки которого наполняла всякая всячина на продажу, набил свою трубочку и, закурив, стал терпеливо ждать, наблюдая, как мистер Голдберг работает. Этому бы человеку да в адвокаты: его аргументы отличались такой силой, что убедили сначала самого Шона, а потом и покупателя. Тот выложил денежки, закинул мешок на плечо и, что-то ворча себе под нос, покинул магазин, оставив краснолицего и вспотевшего от схватки мистера Голдберга торжествовать победу.
– А ты, Иззи, так и не похудел, – приветствовал его Шон.
Голдберг поверх очков в золотой оправе с неуверенной улыбкой стал всматриваться в лицо Шона и вдруг узнал его. Он потрясенно заморгал, приглашающе мотнул головой, так что щеки его подпрыгнули, и скрылся в своем кабинете. Шон последовал за ним.
– Вы что, с ума сошли, мистер Кортни? – Голдберг ждал его, трясясь от возбуждения. – Если вас схватят…
– Послушай, Иззи. Я прибыл сюда только вчера вечером. Я четыре года не разговаривал с белым человеком. Черт возьми, что здесь у вас происходит?
– Вы что, ничего не слышали?
– Ничего, будь я проклят.
– Война, мистер Кортни.
– Это я и сам вижу. Но где? И против кого?
– На всех границах. В Натале, в Кейпе.
– Но с кем?
– С Британской империей.
Голдберг даже головой покачал, будто сам не верил в то, о чем только что заявил.
– Мы бросили вызов целой Британской империи, – усилил он свою мысль.
– Кто это «мы»? – резко спросил Шон.
– Трансваальская Республика и Оранжевое Свободное Государство. Мы уже одержали великие победы: Ледисмит осажден, Кимберли, Мейфкинг…
– Кто это «вы»? Ты лично?
– Я родился здесь, в Претории. Я – бур.
– И что? Собираешься на меня донести?
– Нет, конечно нет, что вы! Вы столько лет были моим добрым покупателем и клиентом.
– Спасибо, Иззи. Похоже, мне придется как можно быстрее удирать отсюда.
– Да, это было бы разумно.
– А что с моими деньгами в Народном банке? Я могу их забрать?
Иззи печально покачал головой:
– Увы, все счета, которые считаются вражескими, заморожены.
– Проклятье, черт бы их всех подрал! – с горечью выругался Шон. – Послушай, Иззи, за городом у меня двадцать фургонов со слоновой костью, всего десять тонн… купишь?
– Почем?
– Десять тысяч за все: за быков, за фургоны, слоновую кость… в общем, за все.
– Это было бы не совсем патриотично, мистер Кортни. – Голдберг никак не мог решиться. – Торговать с врагом… и ведь вы только говорите, что там у вас десять тонн.
– Черт возьми, Иззи, ведь я не британская армия. Это стоит все двадцать тысяч.
– Но что вы хотите, чтобы я купил то, чего в глаза не видел, и не задавал вопросов? Хорошо. Даю четыре тысячи золотом.