В каждом дерутся, режут, колотят и пинают уже упавшие тела.
Мы проходим по каждому переулку, смотрим и видим, что кто-то из побитых больше не поднимется, а кто-то встает и продолжает драться…
Наконец мы попадаем в переулок, где никого нет. Он одинок и безучастен, и только легкий ветерок бредет по его дну. И что-то шепчет мусору, подхватывает его, тащит.
Точно как меня.
Сейчас.
Этот пес.
А он крадется прочь, завидев, что в переулок заходит группа парней.
Говорят лишь их шаги, они приближаются и сразу же швыряют меня на землю. Их кулаки и боты летят мне в лицо и в корпус.
Ребра у меня трещат.
Сердце отчаянно пытается не выскочить.
Я смотрю на пса, молю о помощи, но она не приходит.
Помощь уже здесь.
Она в руках, в ногах, в запотевших голосах моих обидчиков, и, уходя, они переступают через меня и как ни в чем не бывало удаляются откуда пришли.
Кровь моя течет.
Земля холодна.
Надо мной возникает пес, смотрит на меня. Заставляет меня подумать обо всех других избитых в переулках. О победителях. О бойцах. О поверженных. И обо всех, кто не согласен остаться лежать на земле.
Пес ждет.
Глядит на меня.
Не сразу, но я подымаюсь на ноги.
Смотрю на пса – надо принимать решение.
Жажда пропитывает меня.
Заполняет.
Переливается через край.
Огнем вспыхивает у меня в глазах, и я смотрю вдоль переулка. И шагаю вперед, через боль, решая, решая. Выбирая. Понимая.
И говорю псу, что буду драться.
И жажда написана у меня в глазах.
6
Четыре слова:
– Черт тебя дери, Пушок.
Настроения выгуливать его как-то совсем не было, там более что мне пришлось довольно долго дожидаться Руба.
Сначала я сидел на кухне с Октавией.
Она, я заметил, не очень-то была рада, учитывая, что они с Рубом куда-то собирались пойти. Должно быть, это вылетело у него из головы. По крайней мере так я ей сказал. Но сам-то я знал. Руб не показывался специально. Я такое уже видел.
Он опоздает.
Будет пререкаться.
Скажет, что хватит с него этих наездов.
Для Руба это была подходящая тактика. Он был не прочь оказаться в роли негодяя.
У нас оставалась еда от обеда, но Октавия не стала. Мы вышли на крыльцо, болтали, даже умудрились посмеяться.
Я скинул куртку и предложил Октавии. Она приняла ее и через минуту сказала:
– Тепло, Кэм. – Он смотрела мимо меня. – Давненько мне так тепло не было…
Я где-то надеялся, что она говорит не только о куртке, но такими мыслями не стоило увлекаться. При таких мыслях заканчиваешь стоянием под чужими окнами и выжиданием того, что никогда не случится.
Так или иначе, когда мы вышли к калитке и я распахнул ее перед ней, Октавия вернула мне куртку.
Под луной, пришпиленной к небу, она спросила:
– Приходить больше нет смысла, так?
– Почему? – ответил я.
– По кочану, Кэмерон.
Она посмотрела вдаль, потом оглянулась.
– Все нормально.
И даже когда привалилась к калитке и руки и голос у нее задрожали, Октавия была хороша, и я это говорю не в смысле похоти. Я хочу сказать, она мне нравилась. Мне было жаль ее – за то, как с ней обошелся Руб. Какой-то миг она мне улыбалась только глазами. Такой раненой улыбкой, которой человек хочет тебе показать, что с ним порядок.
С этим она пошла прочь.
Она уже вышла за ворота, я спросил вслед:
– Октавия?
Она обернулась.
– Ты еще придешь?
– Может быть. – Она улыбнулась. – Когда-нибудь.
Октавия зашагала по улице, и было видно, что она бодрится, и что она молодец и красавица и у нее все хорошо. На несколько секунд я возненавидел своего брата Руб за то, как он с ней обошелся.
Еще, глядя вслед ее медленно удалявшейся фигуре, я вспомнил рассказ Руба: как они с Октавией пошли за мной, когда я отправился в Глиб и там стоял под окнами Стефани. Я живо увидел эту парочку: стоят, наблюдают за мной. Смотрят, как я смотрю. Должно быть, Октавия подумала тогда, что я жалок. Типа одинокий чертила, как выразился Руб. Может, теперь, покидая наш дом, она поняла, что я там чувствовал.
Но все-таки я догадывался, что все мысли ее были в ту минуту о Рубе. Не обо мне. Может, она думала о его руках, как они касаются ее, берут ее. Держат. А может, вспоминала смех или слова, разговоры. Этого мне никак не узнать.
Руб опоздал на ужин, наш старик его хорошенько отчитал, еще и за то вдобавок, что тот бросил Октавию одну. Я постарался при этом не присутствовать. Как только Руб покончил с ужином, я отправился со двора, забрать Пушка.
На улице похолодало, и настроения не было.
После всего.
Подморозило так, что мы сразу же накинули капюшоны, а изо рта у нас вылетал пар.
У Пушка из пасти тоже шел пар, особенно когда на него напал кашель. Это мы, заторопившись домой, ускорили шаг.
Потом мы тупили в телик.
Я посмотрел на брата. Он почувствовал мой взгляд.
– Чего? – спросил он.
Я сидел на диване, Руб – на обшарпанном стуле.
– Октавия ушла?
Он посмотрел.
Сначала в сторону. Потом на меня.
Да.
Таков был ответ, и Руб знал, что его можно и не озвучивать. И я понимал, что Руб может ничего не говорить.
– У тебя есть новая?
И вновь ему можно было не отвечать.
– Как ее зовут?
Он помолчал, потом сказал.
– Джулия… Но не волнуйся, Кэм, – я еще ничего не сказал.
Я кивнул.
Я кивнул, сглотнул и крепко пожелал, что лучше бы Октавии такого не доставалось. За Руба в тот момент я не беспокоился ни капли. Я думал только о бедной девушке и вспоминал, как несколько лет назад Сару бросил один парнишка. Это ее убило, особенно когда она узнала, что у того была и другая девушка.
Мы с Рубом возненавидели чувака, который так обошелся с Сарой.
Мы его хотели прикончить.
Особенно Руб.
А теперь он сам стал этим парнем.
В какую-то секунду я чуть не заговорил с ним об этом, но в итоге лишь сидел дурак-дураком и смотрел на лицо Руба, в профиль. В нем не было никакого раскаяния. Он вроде вообще не думал о своем поступке.
Джулия.
Оставалось лишь догадываться, что там за Джулия.
Единственная проблема Руба была в том, что Октавия хотела знать все точно, и неделя еще не кончилась, а она пришла еще раз.
Они с Рубом отправились во двор, и через несколько минут Октавия одна прошла через дом на улицу. Заметив меня, она сказала: «Увидимся, Кэмерон», – и улыбнулась той же храброй улыбкой, как в последний вечер. Только на этот раз слезы в ее зеленых глазах были заметнее, вода поднялась выше, едва не проливалась. Мы постояли в коридоре, Октавия, поуспокоившись, сказала напоследок:
– Увидимся, Кэмерон.
– Да не. – Я тоже улыбнулся ей. Мы оба знали, что никто не видится с Камероном Волфом – по крайней мере из тех, кто не бродит по улицам целыми днями.
На этот раз она просила ее не провожать, но я тайком вышел на крыльцо и смотрел, как она уходила.
– Прости, – прошептал я.
Я думал, что последний раз вижу Октавию, девушку Руба.
Я ошибся.
Мне холодно.
Без куртки.
Вышло так, что я забыл ее в переулке, и вот брожу с моим псом, ежась на ходу.
И впервые злюсь.
– Что там? – рыкаю я, но ответа нет. Мои уши ловят только шаги его лап и цокот когтей по дороге. И его дыхание. Морозное дыхание.
Похоже, мы бродим без цели – впотьмах шатаемся по улицам.
Сердце у меня сочится кровью.
Одиночеством.
Кровь стекает мне на ноги и брызжет на дорогу.
Боль из переулка одолевает меня, я спотыкаюсь.
Падаю.
И вот – неподвижно распластан на холодном днище города.
Окровавленный.
Подыхающий.
Скоро я снова чувствую рядом пса. Слышу, как он садится, потом ложится подле меня. Кладет морду мне на плечо, и его дыхание щекочет мне кожу.
Открываю глаза и краем зрения вижу его. Он спит, но ждет.
Ждет, чтобы я встал и зашагал дальше.
7
Джулия, конечно, оказалась полнейшей халдой. Больше мне о ней и сказать-то особо нечего. Халда (если вдруг вы не в курсе) – это девушка, которую можно назвать шлюховатой или гниловатой, но все-таки не проститутка в полном смысле, нет. Она постоянно жует жвачку. Много пьет и курит напоказ. Называет тебя педиком, голубцом или дрочилой с милой гримаской на лице. Носит разрисованные джинсы и майки с глубоким вырезом, не стесняется светить буферами. Украшения: от умеренного до обильного, возможно, с сережкой в носу или в брови для бунтарской оригинальности. Ну и, конечно, косметика. Иногда ее намазано килограммы, особенно если у нее на лице водятся прыщики, хотя чаще халда выглядит, в общем, довольно симпатично. Что она говорит и делает – вот там обычно она показывает себя страшилой.
Ну а Джулия?
Что сказать?
Она была шикарная. Блондинка.
И она была халда из халд.
– А это, значит, Кэмерон, – сказала она, впервые увидев меня.
Жуя при этом резинку с пониженным сахаром, которую так рекомендуют стоматологи.
– Привет, – сказал я, а Руб подмигнул мне.
Я понимал, к чему он мигает. Что-то вроде «Неплохая, а?» или «А ты б не отказался, верно?», или еще проще: «Клевые буфера, а?». Гаденыш.
Как вы можете догадаться, я поскорее смылся: эта девица выводила, меня из себя на раз-два. Оставалось лишь надеяться, что Руб не поведет ее смотреть, как я околачиваюсь возле дома той Стефани. С Октавией я мог смириться – у нее было какое-то благородство. Великодушие. А эта! Она, скорее всего, тоже назвала бы меня «одиноким чертилой». Или ляпнула бы что-нибудь типа «Возьмись за ум!», или повторила бы какие-то фразы за Рубом, надеясь, что его обаяние впитается и в нее. Вот уж ни в жизнь. От меня не дождется (хотя, боже мой, как-то подумал я, гляньте на нее. Это же тело из «Инсайд спорта», провалиться мне!).