Признаюсь, я слушал ее не очень внимательно. Да и слышал я подобные рассуждения не в первый раз. В наших университетах было немало клубов, где ломали голову над такими вот проблемами. Конечно, не все осмеливались призывать возвратиться к прошлому, как некоторые архаики. Тем не менее…
— Ты. не слушаешь меня, Ник? — спросила Эльза укоризненно.
— Слушаю, Эльза… Но не понимаю, что общего имеет это с твоей капсулой?
— Безусловно, имеет! — нетерпеливо ответила Эльза. — Сегодня ты слышал главную часть лекции Богомолова. На первый взгляд, смешной человечек, правда? А по сравнению с ним твои спортсмены — жалкие бездушные роботы. А Богомолов молодой, живой, потому что он полон идей и стремлений. И вправду, странно, что люди сейчас не знают того, что знал в глубокой древности Моисей. Нет жизни без движения. Молекулы не сознают, для чего они движутся, но если они перестают двигаться, то застывают в токе абсолютного холода. Движение людей не может быть механическим, человек всегда хочет видеть цель своего движения. Даже бегуны видят впереди только белую ленточку. Философы в нашем веке утверждают, что эксцентрическое движение исчерпало себя и должно смениться концентрическим. Разве это не абсурд? Мы слишком рано остановились на пути познания, слишком рано нам понравилось жить в своем гнездышке. В сущности, эти два движения не противоречат друг другу, они составляют одно, более сложное единое движение. Нельзя открывать новые миры в себе, если ты оторван от других людей и от мира, если ты оторван от общего движения. Но архаики правы, когда обвиняют нас в том, что у нас нет целей и стимулов. Но и они не могут объяснить, почему надо искать цели в прошлом, а не в настоящем…
Только теперь я понял, к чему весь этот разговор, хотя мог бы раньше догадаться.
— И ты считаешь, что твоя капсула спасет мир? — спросил я разочарованно.
Она посмотрела на меня, огорченная моим тоном:
— Я, конечно, не уверена. Но все же это какая-то возможность, какой-то путь. В прошлом веке слишком многое ставилось на эту карту, и это было чересчур, я согласна. Слишком большие надежды, которые на это возлагались, и ограниченные возможности породили разочарование. «Космическая эра», которую фанфары возвестили в XX веке, теперь интересна только специалистам. Почему? Потому что цель ее оказалась не такой великой, как ожидалось. Ну хорошо, мы освоили Солнечную систему, удовлетворили свое любопытство. Но освоение Солнечной системы не решило ни одной практической проблемы человечества. Она оказалась более ограниченной, чем собственная Земля. Все наши попытки выйти в большой космос не дали особых результатов. Построение фотонных кораблей не увенчалось успехом. До сих пор все наши межзвездные корабли обходятся слишком дорого и не обладают достаточной скоростью. Те, что были запущены в большой космос, или не вернулись, или их полеты не дали значительных результатов. Как же тут не появиться всеобщему разочарованию. Люди испугались, утратили интерес к этим вопросам, поторопились замкнуться в своей раковине. И, не имея других шансов, начали чуть ли не обожествлять ее… Мы попали в заколдованный круг. Из этого круга вывести нас могут только новые поиски…
Она с надеждой взглянула на меня, но мое лицо, похоже, ее разочаровало.
— Ты что, не согласен со мной? — спросила она обиженно.
— Нет, не согласен, — ответил я.
— Почему, Ник?
— Очень просто, Эльза… Какая гарантия, что и в большом космосе мы не наткнемся на ту же пустыню, что и в нашей Солнечной системе? Но предположим, что это не так, что там нас ждет нечто невиданное… Что из того? В новый мир смогут попасть лишь тысячи, а нас миллиарды… Или ты хочешь, чтобы человечество разлетелось по космосу, навсегда покинуло нашу Землю? В поисках каких идеалов? Думай, что хочешь, а по мне, это просто ужасно. Я хочу найти мое счастье на Земле. И предпочитаю погибнуть здесь вместе со всеми, чем навсегда покинуть ее…
Мне показалось, что лицо Эльзы как-то особенно вытянулось и сделалось несчастным. Мне никогда не приходилось видеть такого несчастного лица. Я почувствовал огромное желание протянуть руку и погладить ее. Но не сделал этого, ведь я никогда не делал этого.
— Ник! — произнесла она, и я отчетливо уловил нотки отчаяния в ее голосе.
— Да, Эльза…
— Представь себе, что мы откроем в космосе еще одну Землю Обетованную… Почему бы нам не повести туда человечество… Почему бы нам не покинуть нашу истощенную Землю?
— Эльза, милая, ты же сама только что сказала, что человечество не может жить в раю.
— Ну и что, Ник, главное — отправиться в путь…
— Я не отправлюсь, Эльза. В конце концов, Ханаан не был ни более богатым, ни более цветущим, чем Египет.
— Но дело в том, что Моисей знал это, Ник. И несмотря на свое знание, отправился туда. Он не спешил, но все же шел плечом к плечу с остальными… Разве ты не понимаешь почему?
— Я, и вправду, не понимаю.
— Ради других, Ник. Ради тех, кто этого не знал. Ради тех, кто верил и надеялся. В этом и было его личное счастье, его движение…
Я вдруг почувствовал себя бесконечно усталым. Может, я не сумел познать себя, да и не пытался.
— Мне легко ответить тебе и на это, Эльза! — сказал я наконец. — Для меня «другие» — это ты. Ты и то, что тебя окружает. Для меня вы — мое движение, мое путешествие к цели. Это не просто слова, Эльза, я так чувствую… Может, ты меня считаешь обыкновенным и посредственным, но для меня истина — в этом.
Эльза остановилась и пристально посмотрела на меня.
— Но это значит, что ты счастлив, Ник! — сказала она и вдруг заплакала: — А я нет… Я хочу идти, как Моисей, через пустыню. Я хочу искать Землю Обетованную… Просто хочу, понимаешь?
И вот я стоял в бункере вместе с еще примерно десятью провожающими и с тяжелым сердцем ждал запуска. Стартовая площадка была огорожена четырьмя башнями довольно причудливой формы. Это были четыре самых мощных кварковых генератора в мире — настоящее чудо техники. Между ними на низкой металлической платформе лежала капсула — идеальная серебристая сфера с иридиевым отблеском. Она была, пожалуй, не больше человеческого роста, я поежился, представив, как, наверное, неудобно будет находиться в ней Эльзе. Среди стоявших рядом со мной я сразу же узнал молодых людей, ехавших с нами в автобусе. Как раз их лица показались мне серьезными и озабоченными, а в их взгляде я прочел тревогу. И вдруг пожалел о том пренебрежении, с каким отнесся к ним, когда мы летели сюда. В сущности, они любили ее и боялись за нее. Впервые по-настоящему испугался и я. Без одной минуты двенадцать в репродукторе раздался тихий звон, потом четко и ясно заговорил спокойный мужской голос:
— Будьте готовы!
— Я готова! — ответил ясный голос Эльзы.
— Я готов! — ответил мужской голос, в котором чувствовалось волнение.
— «Альфа—8», включайте…
— Включаю! — ответил мужчина.
Над четырьмя энергетическими башнями сверкнули и тут же погасли синеватые молнии. Эльза говорила мне, что вокруг капсулы образуется гигантское силовое поле, которое человек не в состоянии себе представить. В одно мгновение капсула исчезла, словно испарилась у нас на глазах. Потом снова появилась, все такая же блестящая, но уже в метре над площадкой. Затаив дыхание, я наблюдал за ней: сфера медленно поднялась и неподвижно остановилась на уровне генераторов.
— «Сигма — 10», вы меня слышите?
— Слышу, — произнес ясный голос Эльзы.
— Есть отклонения на индикаторах?
— Никаких! — ответила Эльза.
— Включайте!
— Включаю! — сказала Эльза.
Это были ее последние слова. В следующий миг сфера засияла, как ослепившее нас солнце. И я уже не увидел, а, скорее, ощутил невероятной силы взрыв.
Первое, что я увидел, придя в сознание, было озабоченное лицо Лоу. Но я не сразу осознал, что это Лоу, а просто видел перед собой обыкновенное человеческое лицо.
— Эльза! — сказал я с отчаянием.
— Эльза? — вздрогнул Лоу. — Какая Эльза?
Но я уже не помнил, кто такая Эльза. Собравшись с силами, я огляделся вокруг себя. Я был в маленькой шлюпке, похоже, находившейся в полете. Какой-то человек у пульта управления смотрел на меня широко открытыми глазами. И вдруг в моем затуманенном сознании словно произошел небольшой взрыв, хотя он осветил лишь немногое.
— Это ты, Гавон? — спросил я неуверенно.
— Я, Славин! — обрадовано ответил пилот. — Это я, брат…
— Где я?
— В шлюпке, в нашей шлюпке. Мы возвращаемся на «Сириус».
Я ничего не помнил — ни шлюпку, ни «Сириус».
— Ты ведь Лоу?
— Да, конечно… Как есть Лоу! — почти заорал Лоу. — Неужели ты ничего не помнишь?
— Смутно! — сказал я. — Очень смутно.
— Неужели ты не помнишь красную луну и статую Моисея? Ну и шутку сыграл с нами этот бородатый старик…
Моисей? Да-да, я что-то припоминал. Статуя, конечно, прекрасная белая статуя…
— Расскажи, Лоу, может, я что-то вспомню.
Лоу озадаченно посмотрел на меня.
— Да что рассказывать! — промямлил он. — Какая-то дичь просто… Мы вчетвером стояли перед статуей и болтали глупости. И тут ты ударил кулаком по колену… И вдруг исчез. Неужели ты ничего не помнишь?
Да, я что-то припоминал… Я падал, падал…
— И что потом? — спросил я.
— Потом? — Лоу вопросительно взглянул на Гавона.
— Рассказывай! — кивнул Гавон.
— Мы прямо пришли в бешенство, когда ты исчез… Искали, искали, нигде тебя нет. Тогда Гавон совсем рассвирепел и тоже стукнул кулаком статую по колену. Но старик на этот раз никак не отреагировал. Мы так обозлились, что решили разбить и статую, и пьедестал, но найти тебя… В конце концов не мог же ты просто испариться! Но под руками у нас ничего не было, чем ее разнести, и мы вернулись в шлюпку, чтобы взять что-нибудь… И…
Лоу в нерешительности замолчал, словно стыдился продолжать рассказ.
— Говори, раз уж начал! — нетерпеливо сказал Гавон.
— Такая вот история! — вздохнул Лоу. — А теперь смотри — не свихнись… Когда мы вошли в шлюпку, представь себе, увидели, что ты лежишь здесь.