Шагая за толстым паном Ильховским, который уверенно петлял по узким улочкам и закоулкам старого Львова, Лука Степанович успел сообщить Роману, что ныне в Петербурге формируется полк невских драгун и ему, Корневу, быть при оном.
— И знаешь, кто командует сим полком? — лукаво спросил Чириков. И, глянув на Романа, подмигнул. — Да твой старый покровитель Ренцель, тот самый, что вас из Германии вывел! Он-то тебя в полк и затребовал!
— Здорово! — обрадовался Роман.
Но Лука Степанович обнял его за плечи и прошептал на ухо:
— Это ещё не всё, Корнев. Ты со своей командой драгун отправишься поначалу в Новгород набирать рекрут, а по дороге ведаешь, кого охранять будете? — Чириков округлил глаза и выдохнул: — Самого государя-наследника, царевича Алексея!
Но Романа последнее известие поразило меньше, чем то, что он опять повидает Новгород, увидит родных и близких. «Жаль, брата Никитки нет рядом — радовался бы вместе со мной!» С такой мыслью и шагнул он в знаменитый пивной погребок пана Ильховского. Здесь, у себя дома, пан командовал, как генерал. По первому же его знаку им накрыли большой стол, и тотчас перед гостями выросли кухоли с пенящимся пивом.
— Пью, Панове, за союз России и Речи Посполитой! Пока мы вместе, никакие схизматики-шведы и продажные станиславчики нам не страшны! — Пан Ильховский поднял свою большую кружку. — Прозит! — Пиво было отменное, но пан Ильховский тут же поведал, что всё лучшее пиво в Белзе.
— Пиво белзко, Панове, варят на самой доброй воде, оттого в нём никакой горечи... — Хозяин со знанием дела объяснял секреты пивоварения. За беседой выяснилось, что у Ильховского есть своя пивоварня и во Львове, и в Белзе, а вот его пивоварню под Краковом сожгли схизматики-шведы по приказу своего короля.
— Этот шведский молокосос не понимает вкус доброго пива, Панове! — Ильховский так стукнул дюжим кулаком по дубовому столу, что кружки подпрыгнули. — Только подумайте, когда он полонил меня, пивного короля Речи Посполитой, то потребовал выкуп не добрым пивом, а мадьярским лёгким винцом для баб! — негодовал хозяин, — И взял с меня столько бочек, негодник, сколько я выпил на пивной дуэли с его противником Августом!
Об этой знаменитой дуэли были наслышаны и русские офицеры — и не только Лука Степанович и Роман, но даже прапор-воробышек.
— Позволю спросить, сколько же выпили тогда с королём Августом, пан Ильховский? — открыто спросил изрядно уже захмелевший «воробышек». Роман перевёл его слова хозяину.
— Много, молодой человек, очень много! — Пан Ильховский хитро подмигнул, как один многоопытный человек другому, Луке Степановичу.
— А хочет пан, я тоже перепью короля Августа! — вскочил вдруг захмелевший прапорщик и гордо оглядел молоденьких и хорошеньких подавальщиц пива.
— Брось дурить! Нам ещё вечером в Жолкву скакать! — попытался было унять расходившегося прапора Чириков.
Но тот упёрся:
— Вызываю пана хозяина на пивную дуэль! Ставлю сто талеров! — И «воробышек» широким жестом высыпал из увесистого кошеля золотые монеты.
Пан Ильховский и без перевода понял, на что его вызывают.
— Славно! Выходит, пивная дуэль? Ну и я ставлю сто талеров!
— Какая куча денег! — У толстяка Фрица зажглись глаза. — А что, пожалуй, и я приму в сей дуэли участие! — И немец аккуратно отсчитал свою долю.
«Да это же моё годовое жалованье! — мелькнуло сомнение у ротмистра. — А у меня нет ни богатого поместья, как у прапора, ни пивоварен пана Ильховского. Да и на дорогах войны я не набрал золота, как умудрился сделать этот старый ландскнехт Фриц».
Но поскольку Лука Степанович был человек горячий, то и он вспыхнул:
— Ну что ж, господа, дуэль так дуэль, найду и я свои сто талеров! — И он кликнул своего верного денщика Афоню, который служил у него и коноводом, и банкиром, бережно хранившим господскую казну. Деньги, правда, денщик дал барину неохотно, поскольку то были последние деньги.
— Позвольте, Панове, и мне свою долю поставить! — Угрюмый высоченный запорожец выступил из тёмного угла и высыпал на стол свои талеры.
— Итого пятьсот талеров?! О! Это серьёзно! — Данцигские купцы, сидевшие напротив, встали из-за своих столов и окружили пивных дуэлянтов.
Пан Ильховский важно велел слугам выкатить в залу три огромные пивные бочки, и весёлая дуэль началась.
Скоро пивная, на радость хозяина, набилась толпой любопытных. Каждый заказывал кружку пива за здоровье могучего пана Ильховского, в чьей виктории мало кто сомневался. В любом шинке было известно, как пан Ильховский перепил самого Августа, а перепить того круля было ох как нелегко!
Роман общим мнением весельчаков дуэлянтов был избран секундантом и стал считать выпитые кружки. Впрочем, надобности в том особой, может, и не было, поскольку толпа, окружившая дуэлянтов, возглашала хором: «Шестая кухоль пану Ильховскому! Седьмая кухоль пану запорожцу! Восьмая кухоль отважному молодцу! Девятая кухоль нашему Фрицу! Десятая кухоль русскому медведю!»
Мартовское пиво было крепким, забористым, и первым сдался задорный вызывала! Прапорщик уронил на стол свою буйную голову и горько заплакал.
— Эх ты, горе-воробышек! — пожалел юношу Лука Степанович и приказал своему Афоне, возникшему у дверей: — Возьми нашего красавца и уложи в телегу. Овёс-то закупил? Вот на овёс и возложи!
— У меня до пана ротмистра есть тайный разговор! — на пятнадцатой кухоли прошептал запорожец на ухо Чирикову. Но в чём разговор, сказать не успел — так брякнулся головой об стол, что даже лихой оселедец на затылке подпрыгнул.
— Афоня! Погрузи на телегу и этот труп! — приказал ротмистр, всё ещё сохранявший ясную голову.
— Держись, Фриц, мы на тебя поставили! — кричали данцигские купцы, но толстяк майор вдруг вылупил глаза и едва не грохнулся на скамьи. Пришлось купцам оттащить и Фрица на свою широкую фуру.
На двадцатой кухоли пан Ильховский, к разочарованию многих, поставивших на него немалые гроши, погрузил свои седые усы в пиво и, оглядев общество, сознался:
— Старею, Панове! Не та ныне сила у золотого гусара!
Подскочившие подавальщицы подхватили хозяина под руки и повели на покой.
Один Лука Степанович сидел ещё твёрдо и помнил, как осушил двадцать первую кухоль (хотя вкуса пива уже не чувствовал), сам поднялся, сгрёб талеры в широкие карманы кафтана и вдруг зашатался. Какие-то грязные молодцы хотели обнять ротмистра и проводить его на воздух, а заодно и пошарить в его карманах. Но верный Афоня и Роман, как секунданты, оградили победителя. Щёлкнули курки взведённых пистолей, и лихие молодцы брызнули в стороны. Роман и Афоня отвели ротмистра к телеге с овсом и уложили его рядом с уже спавшим прапором-воробышком и запорожцем.
Очнулся Лука Степанович уже за городом от лёгкого вечернего ветерка, приятно обдувавшего лицо.
Афоня мирно погонял лошадей и, обернувшись к ротмистру, участливо осведомился: чай, головушка-то болит?
— А ты угости его пивком, Афоня! — насмешливо заметил Роман, неспешно трусивший верхом рядом с телегой. — Пусть опохмелится из бочки, которую пан Ильховский тебе в телегу поставил.
Лука Степанович глотнул пивка, поднесённого заботливым Афоней. В голове прояснилось, и ротмистр, словно спохватившись, спросил Романа:
— А где же запорожец?
— Здесь я, пан ротмистр! — подъехал к телеге запорожец и, нагнувшись с коня, спросил: — Может, отъедем с паном для тайного разговора?
Лука Степанович отметил, что запорожец словно и не был пьян — так лихо сидел на своём аргамаке.
«А ведь притворялся, что пьян в стельку, шельмец!. Надобно бы поостеречься сего молодца!» — подумал про себя Лука Степанович, но какая-то сила уже вознесла его в седло, и, поотстав от Романа и Афони, ротмистр стал слушать рассказ запорожца.
Стемнело. Растворилась впереди в тревожной темноте вечерней ночи телега с Афоней, но вот выглянул из-за туч месяц и осветил дорогу, белые мазанки какого-то хутора, мельницу-ветряк, со скрипом вращающую свои крылья.
Надобно было бы и поспешать в Жолкву, но ротмистр не торопил коня и словно заколдованный внимал речам запорожца — и верил и не верил.
— Выходит, ты сам слышал тот тайный разговор в Бендерах? — в какой раз переспрашивал Лука Степанович казака.
— Слышал поневоле! Ведь и грек Згура, и посланец Мазепы[12], монах-чернец, думали, что в шинке никого нет. А я притомился и завалился отдохнуть в тёмном углу на скамью — вот и слышал их речи! — Голос запорожца был слаб и печален.
«Ведь знает, наверное, правило, что доносчику первый кнут, и сам своей волей на дыбу идёт! — мелькнула мысль у Луки Степановича. — Оттого и печален!» И ему захотелось спасти казака от пытки.
— А может, тебе тот тайный разговор и пригрезился от пьяной слабости?
Ежели бы запорожец сказал сейчас «да», прогнал бы Лука Степанович шельмеца в ночь, и делу конец!
Но казак твёрдо стоял на своём:
— Своими ушами слышал я, пан ротмистр. У меня с дороги тогда одни ноги притомились, а не голова! И слышал явственно, как тот чернец молвил толмачу-греку, что хозяин его, гетман Мазепа, просит кланяться королю Станиславу. И ещё добавил: ждёт пан гетман условного часа, чтоб вскочить в седло и вместе со шведами и поляками идти бить москалей!
— А ты не боишься, что запытают тебя? — Лука Степанович не выдержал и спросил запорожца открыто.
Но тот токмо головой покачал:
— Не хочу, чтобы от гетманской измены запылала моя Украина, как хата с сухой соломенной крышей от одного уголька. И поспешать, пан ротмистр, нам треба! Вчера я того Згуру со всем турецким посольством во Львове бачив! Пробираются, думаю, в Данциг, к крулю Станиславу!
— Что?! — Весь хмель разом выветрился из головы Луки Степановича. — Тогда вперёд, в Жолкву! — Ротмистр пришпорил коня и стремя в стремя с запорожцем помчался в царскую ставку.