…Не так ли я, сосуд скудельный, Дерзаю на запретный путь.
Стихии чуждой, запредельной, Стремясь хоть каплю зачерпнуть?
УПРАЖНЕНИЯ ДЛЯ ПРАВОЙ И ЛЕВОЙ РУКИ
1. ДЛЯ ПРАВОЙ РУКИ
Largo
…Хоть иногда подумай о других!
Для всех, равно, должно явиться слово.
Пристало ль – одному – средь всеблагих,
Не в хоре петь, а заливаться соло?!
И не спеши, Еще так долог путь.
Не в силах стать оружьем – стань орудьем.
Но докричись хоть до чего-нибудь,
Хоть что-нибудь оставь на память людям!
2. ДЛЯ ЛЕВОЙ РУКИ
Moderato
Как могу я не верить в дурные пророчества:
Не ушел от кнута, хоть и сбросил поводья.
И средь белого дня немота одиночества
Обступила меня, как вода в половодье.
И средь белого дня вдруг затеялись сумерки,
Пыльный ветер ворвался в разбитые окна,
И закатное небо – то в охре, то в сурике,
Ни луны и ни звезд – только сурик и охра.
Ах, забыть бы и вправду дурные пророчества,
Истребить бы в себе восхищенье холопье
Перед хитрой наукой чиновного зодчества:
Написал, Подписал – И готово надгробье!
3. ДЛЯ ОБЕИХ РУК
Lento
Я запер дверь (ищи-свищи!),
Сижу, молю неистово:
– Поговори! Поклевещи –
Родной ты мой, транзисторный!
По глобусу, как школьник,
Ищу в эфире путь:
– Товарищ-мистер Гольдберг,
Скажи хоть что-нибудь!…
Поклевещи! Поговори!
Молю, ладони потные,
Но от зари и до зари
Одни глушилки подлые!
Молчит товарищ Гольдберг,
Не слышно Би-Би-Си,
И только песня Сольвейг
Гремит по всей Руси!
Я отпер дверь, открыл окно,
Я проклял небо с сушею –
И до рассвета, все равно,
Сижу – глушилки слушаю!
ОСТРОВА
Ах, где те острова,
Где растет трын-трава,
Братцы?!
Говорят, что где-то есть острова:
Где растет на берегу трын-трава,
Ты пей, как чай ее,
Без спешки-скорости,
Пройдет отчаянье,
Минуют хворости.
Вот, какие есть на свете острова!..
Говорят, что где-то есть острова,
Где не тратят понапрасну слова,
Где виноградные
На стенах лозаньки,
И даже в праздники
Не клеют лозунги.
Вот, какие есть на свете острова!..
Говорят, что где-то есть острова,
Где четыре – как закон – дважды два.
Кто б ни указывал
Иное – гражданам,
Четыре – дважды два
Для всех и каждого.
Вот, какие есть на свете острова!..
Говорят, что где-то есть острова,
Где неправда не бывает права,
Где совесть-надобность,
А не солдатчина,
Где правда нажита,
А не назначена!..
Вот, какие я придумал острова!..
ОПЫТ НОСТАЛЬГИИ
…Когда переезжали через Неву, Пушкин спросил:
– Уж не в крепость ли ты меня везешь?
– Нет, – ответил Данзас, – просто через крепость на Черную речку самая близкая дорога!
…То было в прошлом феврале И то и дело Свеча горела на столе…
…Мурка, не ходи, там сыч, На подушке вышит!
Не жалею ничуть, ни о чем, ни о чем не жалею,
Ни границы над сердцем моим не вольны, Ни года!
Так зачем же я вдруг, при одной только мысли шалею,
Что уже никогда, никогда…
Боже мой, никогда!..
Погоди, успокойся, подумай –
А что – никогда?!
Широт заполярных метели,
Тарханы, Владимир, Ирпень –
Как много мы не доглядели,
Не поздно ль казниться теперь?!
Мы с каждым мгновеньем бессильней,
Хоть наша вина не вина,
Над блочно-панельной Россией,
Как лагерный номер – луна.
Обкомы, горкомы, райкомы,
В подтеках снегов и дождей.
В их окнах, как бельма трахомы
(Давно никому не знакомы),
Безликие лики вождей.
В их залах прокуренных – волки
Пинают людей, как собак.
А после те самые волки
Усядутся в черные «Волги»,
Закурят вирджинский табак.
И дач государственных охра
Укроет посадских светил,
И будет мордастая ВОХРа
Следить, чтоб никто не следил.
И в баньке, протопленной жарко,
Запляшет косматая чудь….
Ужель тебе этого жалко?
Ни капли не жалко, ничуть!
Я не вспомню, клянусь, я и в первые годы не вспомню,
Севастопольский берег,
Почти небывалая быль.
И таинственный спуск в Херсонесскую каменоломню,
И на детской матроске –
Эллады певучая пыль.
Я не вспомню, клянусь!
Ну, а что же я вспомню?
Усмешку
На гадком чиновном лице,
Мою неуклюжую спешку
И жалкую ярость в конце.
Я в грусть по березкам не верю,
Разлуку слезами не мерь.
И надо ли эту потерю
Приписывать к счету потерь?
Как каменный лес, онемело,
Стоим мы на том рубеже,
Где тело – как будто не тело,
Где слово – не только не дело,
Но даже не слово уже.
Идут мимо нас поколенья,
Проходят и машут рукой.
Презренье, презренье, презренье,
Дано нам, как новое зренье
И пропуск в грядущий покой!
А кони?
Крылатые кони,
Что рвутся с гранитных торцов,
Разбойничий посвист погони,
Игрушечный звон бубенцов?!
А святки?
А прядь полушалка,
Что жарко спадает на грудь?
Ужель тебе этого жалко?
Не очень…
А впрочем – чуть-чуть!
Но тает февральская свечка,
Но спят на подушке сычи,
Но есть еще Черная речка,
Но есть еще Черная речка,
Но – есть – еще – Черная речка…
Об этом не надо!
Молчи!
СЛУШАЯ БАХА
М. Растроповичу
На стене прозвенела гитара,
Зацвели на обоях цветы.
Одиночество Божьего дара –
Как прекрасно
И горестно ты!
Есть ли в мире волшебней
Чем это (Всей докуке земной вопреки) –
Одиночество звука и цвета,
И паденья последней строки?
Отправляется небыль в дорогу
И становится былью потом.
Кто же смеет указывать Богу
И заведовать Божьим путем?!
Но к словам, ограненным строкою,
Но к холсту, превращенному в дым, –
Так легко прикоснуться рукою,
И соблазн этот так нестерпим!
И не знают вельможные каты,
Что не всякая близость близка,
И что в храм ре-минорной токкаты
Недействительны их пропуска!
ВОСПОМИНАНИЕ ОБ ОДЕССЕ
Я жил тогда в Одессе пыльной…
…Когда бы не Елена,
Что Троя вам, ахейские мужи?!
Научили пилить на скрипочке,
Что ж – пили! Опер Сема кричит:
– Спасибочки!
– Словно:
– Пли!
Опер Сема гуляет с дамою,
Весел, пьян.
Что мы скажем про даму данную?
Не фонтан!
Синий бантик на рыжем хвостике –
Высший шик!
Впрочем, я при Давиде Ойстрахе
Тоже – пшик.
Но под Ойстраха – непростительно
Пить портвейн.
Так что в мире все относительно,
Прав Эйнштейн!
Все накручено в нашей участи –
Радость, боль.
Ля-диез, это ж тоже, в сущности,
Си-бемоль!
Сколько выдано-перевыдано,
Через край!
Сколько видано-перевидано,
Ад и рай!..
Так давайте ж,
Любовь Давыдовна,
Начинайте, Любовь Давыдовна,
Ваше слово, Любовь Давыдовна
Раз – цвай – драй!..
Над шалманом тоска и запахи,
Сгинь, душа!
Хорошо, хоть не как на Западе,
В полночь – ша!
В полночь можно хватить по маленькой,
Боже ж мой!
Снять штиблеты, напялить валенки
И – домой!..
Я иду домой. Я очень устал и хочу спать. Говорят, что когда людям по ночам снится, что они летают – это значит, что они растут. Мне много лет, но едва ли не каждую ночь мне снится, что я летаю.
…Мои стрекозиные крылья
Под ветром трепещут едва.
И сосен зеленые клинья
Шумят подо мной, как трава.
А дальше – Таласса, Таласса! –
Вселенной волшебная стать!
Я мальчик из третьего класса,
Но как я умею летать!
Смотрите – Лечу: словно в сказке,
Лечу, сквозь предутренний дым,
Над лодками в пестрой оснастке,
Над городом вечно-седым,
Над пылью автобусных станций –
И в край приснопамятный тот,[25]
Где снова ахейские старцы
Ладьи снаряжают в поход.
Чужое и глупое горе
Велит им на Трою грести.
А мне – За Эгейское море,
А мне еще дальше расти!
Я вырасту смелым, и сильным
И мир, как подарок, приму.
И девочка
С бантиком синим
Прижмется к плечу моему.
И снова в разрушенной Трое
– Елена! – Труба возвестит.
И снова…
…На углу Садовой какие-то трое остановили Меня. Они сбили с меня шапку, засмеялись и спросили:
– Ты еще не в Израиле, старый хрен?!
– Ну, что вы, что вы?! Я дома. Я – пока – дома. Я еще летаю во сне. Я еще расту!..
ВАЛЬС ЕГО ВЕЛИЧЕСТВА ИЛИ РАЗМЫШЛЕНИЕ О ТОМ, КАК ПИТЬ НА ТРОИХ
Песня написана до нового повышения цен на алкогольные напитки.
Не квасом земля полита.
В каких не пытай краях:
Пол-литра – всегда пол-литра,
И стоит везде Трояк!
Поменьше иль чуть побольше –
Копейки, какой рожон?!
А вот разделить по-Божьи –
Тут очень расчет нужон!
Один – размечает тонко.
Другой – на глазок берет.
А ежели кто без толка,
Всегда норовит – Вперед!
Оплаченный процент отпит
И – Вася, гуляй, беда!
Но тот, кто имеет опыт,
Тот крайним стоит всегда.
Он – зная свою отметку –
Не пялит зазря лицо.
А выпьет он под конфетку,
А чаще – под сукнецо.
Но выпьет зато со смаком,
Издаст подходящий стон,
И даже покажет знаком,
Что выпил со смаком он!
И – первому – по затылку,
Он двинет, шутя, пинка.
А после Он сдаст бутылку
И примет еще пивка.
И где-нибудь, среди досок,
Блаженный приляжет он.
Поскольку – Культурный досуг
Включает здоровый сон.
Он спит. А над ним планеты –
Немеркнущий звездный тир.
Он спит. А его полпреды
Варганят войну и мир.
По всем уголкам планеты,
По миру, что сном объят,
Развозят Его газеты,
Где славу Ему трубят!
И грозную славу эту
Признали со всех сторон!
Он всех призовет к ответу,
Как только проспится Он!
Куется Ему награда.
Готовит харчи Нарпит.
Не тревожьте его! Не надо!
Пускай человек поспит!…
ОПЫТ ПРОЩАНЬЯ
Сане Авербуху
Корабль готовится в отплытие.
Но плыть на нем – Сойти с ума!
Его оснастку, как наитие,
Разрушат первые шторма.
И равнодушно ветры жаркие,
Не оценив его дебют,
Когда-нибудь останки жалкие
К чужому берегу прибьют!
Но вновь гуляют кружки пенные,
И храбро пьют: За край земли!
И корабельщики степенные
В дорогу ладят корабли.
…Вот он стоит, Красавец писанный!
Готовый вновь нести свой крест.
Уже и названный. И признанный.
Внесенный в Ллойдовский реестр.
И я – с причала – полон нежности,
Машу рукою кораблю.
Позорным страхом безнадежности
Я путь его не оскорблю.
Пусть он услышит громы вечные,
Пусть он узнает Счастье – быть.
И все шепчу я строки вещие:
– Плывем… Плывем!
Куда ж нам плыть?!..
ОПЫТ ОТЧАЯНИЯ
Мы ждем и ждем гостей нежданных,
И в ожиданьи Ни гу-гу!
И все сидим на чемоданах,
Как на последнем берегу.
И что нам малые утраты
На этом горьком рубеже,
Когда обрублены канаты
И сходни убраны уже?
И где-то бродит в дальних странах
Чужою ставшая строка.
А мы сидим на чемоданах
И ждем проклятого звонка.
И нас чужие дни рожденья
Кропят соленою росой,
У этой Зоны отчужденья,
Над этой Взлетной полосой!
Прими нас, Господи, незванных,
И силой духа укрепи!
Но мы сидим на чемоданах,
Как пес дворовый на цепи!
Как раб, откупленный на волю
Уже не может без оков,
И все сидим и внемлем вволю,
Не слышим тихих Божьих слов.
Ну, что же нам теперь осталось?
Строка газетного листа?
О, время осени, о, старость,
Как ты тщеславна и пуста.
И нет ни мрака, ни прозренья,
И ты не жив и не убит.
И только рад, что есть – прозренье,
Надежный лекарь всех обид.
БЕЗ НАЗВАНИЯ
…И благодарного народа
Он слышит голос: «Мы пришли
Сказать: где Сталин, там свобода,
Мир и величие земли!»
Ей страшно. И душно. И хочется лечь.
Ей с каждой секундой ясней,
Что это не совесть, а русская речь
Сегодня глумится над Ней!
И все-таки надо писать эпилог,
Хоть ломит от боли висок,
Хоть каждая строчка, и слово, и слог
Скрипит на зубах, как песок.
…Скрипели слова, как песок на зубах,
И вдруг – расплывались в пятно.
Белели слова, как предсмертный рубеж
Белеет во мгле полотно.
…По белому снегу вели на расстрел
Над берегом белой реки,
И сын Ее вслед уходившим смотрел
И ждал – этой самой строки!
Торчала строка, как сухое жнивье,
Шуршала опавшей листвой.
Но Ангел стоял за плечом у Нее
И скорбно кивал головой.