Лидия ПлатнерКогда засияет Журавль
Книга создана при участии литературного агента Уны Харт и бюро «Литагенты существуют».
Книга не пропагандирует употребление алкоголя. Употребление алкоголя вредит вашему здоровью.
Все права защищены. Никакая часть данной книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме без письменного разрешения владельцев авторских прав.
Восходит на западе мгла
История вдохновлена мифами и легендами народов Мордовии
1. Пламенник на вражеской стене
Меня накрыли крышкой гроба.
Родители не поскупились и раздобыли для него дорогую древесину – дуб. Зимой они будут жить впроголодь, зато единственное дитя сгниет в роскоши. Мало кого на Великих равнинах клали в землю в объятьях нашего священного дерева, поэтому о моих похоронах еще долго будут судачить.
Доски были выглажены песком и камнем, оттого светились на солнце. Никто бы не сделал гроб лучше отца, а для дочери он постарался: засел в мастерской вскоре после того, как мое тело принесли домой, и вышел лишь на третий вечер.
Утро похорон было еще по-зимнему ледяным. Весна только-только пришла на наши земли, но холод не желал отступать без боя. Снег отражал солнечные лучи россыпью переливов на моем гробу.
Как только его опустили на дно ямы, к ней потянулась вереница людей в светлых одеждах, украшенных яркими нитями и лентами. Женщины – с красными платками на головах, цепочками с монетками из меди, бусинами, а мужчины – в расшитых кафтанах из выбеленного льна. И не скажешь, что в деревне случилось несчастье. Сколько знала себя, что похороны, что свадьбы оставались в воспоминаниях торжественными и однообразными, будто между этими событиями не было никакой разницы.
Снег хрустел под ногами.
Меня убили валгомцы[1]. Наверняка они. Кому бы еще быть ночью в лесу и говорить на чужом языке? Кому бы еще перерезать горло заплутавшей девке, молящей о помощи? Меня убили валгомцы, и шел уже четвертый день, как я твердила об этом. Только мертвую никто не слышал.
Все дни в доме звучали плач, отпевания, слова похвалы. Расхваливали так, чтобы боги без долгих дум приняли меня в Тоначи и не дали блуждать по владениям богини Светавы до скончания мира.
Могилу засыпали под истошные вопли матери. Она повторяла мое имя, цепляясь за рубаху отца.
Ава.
Так они назвали меня в надежде, что божественное имя дарует счастливую и долгую жизнь.
Отца под руку держал мой милый Тифей, облаченный в скорбный кафтан. Он был ему к лицу, и я бы схлопотала от жениха, услышь он такое.
Толпа обогнула могилу и двинулась прочь с кладбища. Скоро во дворе родительского дома загорится костер, и на нем сожгут все милые моему сердцу вещи, а я пропаду из этого мира. Бабушка перед смертью умоляла не забыть сжечь ее любимый платок – все боялась, что потянется к нему с того света. Смерть не была окончанием пути, так она говорила: мол, не нужно страшиться, когда дорога приведет тебя в Тоначи, – и я старалась поверить в то, что не боялась этого мига.
Родители остались лить слезы над единственным чадом. Мать лежала на могильном холмике, сгребая пальцами землю, и причитала так громко, что, будь отец в добром расположении духа, стукнул бы, чтоб замолчала. Но он стоял, низко опустив голову, и я не видела его лица.
Как им теперь быть? Кто поможет по хозяйству? Нынче волхвы предрекали хороший урожай за молитвы Светаве, а раз так, отцу придется самому убирать поле. Ему не повезло, что Кшай послал одно дитя, и то девку, а теперь и этих рук лишил.
От мыслей отвлекла рана на шее – она зудела. Я прикоснулась к ней пальцами и ощутила что-то влажное, теплое. Кровь. Она стекала по шее и пропитывала белый ворот свадебного покая[2].
Как?..
Дыхание, замершее в груди в миг гибели, сперло, а тело словно проснулось. Оно болело, было тяжелым и тянулось вниз. Я захрипела и опустилась на землю, уперлась руками в рыхлый снег подле могилы.
Родители меня не замечали, для них я была там, под землей. Плач матери мешался с моим хрипом, но слышно это было лишь мне.
Мир вокруг зашумел, как проливной дождь, все громче и громче, а затем и солнце, и небо, и родители исчезли, оставив меня одну. Вместо полей, что окружали кладбище, перед глазами появилась каменная стена. Она расходилась в стороны, перетекая в пол и потолок. Рядом со мной стояли светцы, на ними плавно танцевал дым от погасшей лучины. Вокруг было темно. Где-то вдали капала вода.
Я в Тоначи? Царство мертвых выглядит как дно колодца?
Позади раздался раздосадованный вздох, и это заставило меня взвизгнуть и обернуться.
Поодаль стоял молодой мужчина, опускавший руку от зажженного пламенника на стене. На его лицо ложились тени, отчего оно казалось широким. Темные волосы растрепались, на щеках и подбородке – щетина. На незнакомце была черная рубаха, стянутая поверх кожаной безрукавкой. На плечах висел кафтан из меха не то медведя, не то волка. В руке он сжимал кусок пергамента.
Я сжалась и попятилась назад, словно могла выскользнуть через стену и сбежать. Взгляд зацепился за рисунок на его безрукавке: морда медведя, вышитая золотыми нитями у сердца. Знак врагов моего народа переливался на свету.
Валгомец.
Он поглядел на меня с недовольством и что-то злобно произнес. Это заставило меня еще немного отползти.
– Не понимаю тебя! – рявкнула я на едином языке.
Кажется, я впервые произнесла что-то на давигорском: раньше мне не приходилось встречать людей из чужого княжества. Но язык некогда единого царства так и не сгинул во времени, и говорил на нем любой, кто вырос на давигорских землях.
– Ты не похожа на великого воина, – ответил незнакомец низким голосом, изучая меня таким пронзительным взглядом, что я почувствовала, как от страха выступили слезы. – И нашего языка не знаешь.
– Да с чего бы мне знать валгомский? – Мой голос прозвучал тише.
Я оставалась на полу, но и отсюда видела, что мужчина выше меня головы на три, кабы не больше, и был широкоплечим и крепким.
Валгомец нахмурился и снова взглянул на пергамент, с виду переживший много, завидно много зим.
Я огляделась. За спиной мужчины находился деревянный стол с крошечными мешочками из светлой ткани. В углу комнаты была тяжелая на вид деревянная дверь.
– Где я?
– А где должна быть? – Он щурился в попытке что-то разглядеть на пергаменте при свете пламенника.
– В Тоначи.
– Тонаши, – вдруг поправил он и все же соизволил поднять голову. – Постой! Ты, – валгомец скривился, словно ему на стол швырнули освежеванную крысу, – шиньянка[3]?
Презрение в его голосе заставило меня пожалеть, что раскрыла рот, а потому отвечать я не спешила.
Он снова рыкнул и резко сунул пергамент за пазуху.
Я испуганно дернулась и заметила на левой руке веревку. Нет, это была нить! Тонкая, едва различимая, она тянулась от меня к левой руке валгомца.
– Что это? – на выдохе прошептала я и посмотрела на него. – Что это?
– Неужто не так заклинание прочитал и вместо духа великого воина призвал дух почившей девчонки-шиньянки? – задумчиво обратился он сам к себе.
От его слов в моей груди разгорался костер негодования. Я привстала на коленях, вгрызлась взглядом в его глаза.
– Какое заклинание? Что это за нить? Кто ты и что натворил, Таншай тебя задери?!
Он тяжело вздохнул, словно мое присутствие удручало. Ухмылка исказила лицо.
– Я Торей, а ты теперь мой дух-хранитель. Эта нить, – он приподнял левую руку над головой, – твой обет Кшаю защищать меня, пока не позволю уйти на покой либо не сгину сам.
Смысл слов обрушился на меня, когда я открыла рот, чтобы выругаться.
Наши народы враждовали много зим. Валгомцы лишили нас покоя, заставили жить в страхе перед скорой войной. Валгомцы вторглись на наши земли и убили меня.
А я оказалась на службе у одного из них.
2. Мертвая невеста на привязи
– И чтобы я ни слова от тебя не слышал, ясно? – прошипел Торей, бросив на меня грозный взгляд.
Он шумно толкнул тяжелую деревянную дверь и скрылся за ней, я же не сделала и шага. Душой чувствовала, что была в опасности, но тело мне не принадлежало. Рана больше не болела, и я не дрожала. Казалось, мне все почудилось, но сердце вопило: «Беги! Спасайся!»
Нить, невесть откуда взявшаяся на руке, казалась цепью. Она потянула меня за Тореем.
Долго мы шли в темноте, я – настороженно, мой недруг же ступал твердо, зная каждый поворот и закуток, и свет ему был не нужен. Когда мы добрались до широких ступеней, ведущих наверх, Торей с легкостью взбежал по ним, мне же пришлось семенить, приподняв подол платья. Я помнила, какой тяжелой была ткань покая, но не ощущала ее.
Как странно.
Ступени напоминали широкие плахи моего гроба, только из камня. Над ними будто тоже поработали умелые руки отца, сгладили все неровности и щедро обмазали смолой – в ступенях отражался свет из окон.
Я остановилась, разглядывая серые прожилки на камне, но меня тут же дернуло в сторону.
Нить натянулась.
Торей стоял на верхней ступени, и моему взгляду предстало его изуродованное лицо. Вдоль левой щеки от виска к челюсти тянулся и прятался в щетине рваный шрам, едва светлее кожи, но все же заметный. А по шее стекала багровая кровь.
– Шевелись, – почти одними губами произнес Торей и снова дернул нить. От этого я подалась вперед и запнулась о ступень. Длинные волосы, не стянутые лентой, упали на лицо, и я смахнула их, взглянув на Торея уже не с сочувствием, а с ненавистью.
Проклятый валгомец!
Все казалось сном. Не мог, ну не мог же Кшай и впрямь отдать меня на службу врагам? Я была покладистой, не перечила родителям, чтила богов, подносила дары на праздники и смерть приняла покорно, как и должно шиньянке. Я не заслужила такой участи!