тливым супругом. Так что я искренне понадеялась, что Гвен не сильно обидится на меня за моё исчезновение. Пусть даже пока я не имею ни малейшего понятия, как объясню его, когда вернусь.
Если вернусь.
Если б я ещё сама знала, с чем оно связано…
Я вдохнула жаркий золотистый воздух, подкрашенный солнцем, клонившимся к верхушкам невысоких яблонь в садах — и, оглядевшись по сторонам, перебежала дорогу, поспешив к дому.
Когда я открыла калитку, Эш сидел на веранде, уткнувшись в свой графон. Что-то читал.
Типичное состояние для моего брата.
— Ты собрался? — спросила я, взбегая по деревянным ступенькам.
— Ещё ночью. — Эш не отрывал взгляда от экрана. — А ты?
— Уже бегу. Как мама?
— Весь день притворяется спящей, — в голосе Эша выразительности было не больше, чем в мраморной глыбе. — Даже не ела.
— Притворяется? Зачем?
— Хотел бы я знать. Осмелюсь предположить, что она по каким-то причинам не желает со мной разговаривать.
Я нахмурилась. Взялась за дверную ручку — но, вспомнив кое-что, обернулась.
— Эш, тебе сегодня ночью кошмары не снились?
Брат резко вскинул голову.
— Чёрный человек без лица? — уточнил он.
А вот это было внезапно.
Склизкий холодный ком в груди вновь дал о себе знать.
— Он и Гвен снился. — Я сжала дверную ручку до боли в ногтях. — И что это за фоморщина?
— Не знаю. Но предполагать, что она не связана с нашим неожиданным бегством, глупо, — спокойно ответил Эш, вновь опуская взгляд на экран. — К сожалению.
Какое-то время я смотрела, как он читает. Хладнокровно, невозмутимо, будто ничего не случилось.
Рывком провернув ручку, вошла в дом.
На то, чтобы скинуть кеды и дойти до маминой комнаты, ушло не больше минуты.
— Я знаю, что ты не спишь, — решительно толкнув дверь, с порога требовательно заявила я.
Солнечный луч, пробиравшийся в комнату сквозь щель между закрытыми шторами, рассекал окружающий полумрак узкой золотой полосой. Мама лежала в кровати, отвернувшись к стене.
— Мам, — я стремительно подошла ближе, — не знаю, что происходит, но…
Она повернулась так быстро, словно ждала этого момента весь день.
Когда я увидела её красные, опухшие, безнадёжно заплаканные глаза, все слова замерли у меня на губах.
— Лайза, — выдохнула мама. — Ты вернулась.
Вскочила — и, порывисто обняв меня, вынудила присесть на край кровати.
— Я так боялась. — Мама обнимала меня так крепко, будто цеплялась за собственную жизнь. — Так боялась, что ты… всё-таки…
Судорожно, прерывисто вздохнула, скрывая всхлип, — и мне отчего вспомнилось, как полгода назад у меня воспалилось ухо. Оно разболелось посреди ночи, когда звонить лекарям было уже поздно; а без опасности для жизни ни один не согласился бы принять экстренный вызов. Обезболивающее не спешило помогать, и боль была столь невыносимой, что не давала заснуть. Обычно я стоически переношу неприятные ощущения, но тут в конце концов расплакалась. Тогда мама обняла меня — так же, как сейчас, — а я плакала у неё на плече, и она легонько укачивала меня, словно мне снова семь, и я реву, рассадив коленку. А потом я легла, и она сидела рядом, поглаживая меня по волосам, пока лекарство наконец не подействовала и я не уснула.
Мама всегда защищала меня. Поддерживала. Утешала, когда я плакала. Это я была слабой, а она — тем, кто может оберегать.
Но теперь мы вдруг поменялись местами, и это выбивало последние опоры из-под моих ног.
— Мам, что… что происходит? — с губ сорвался только шёпот. — Скажи мне, я… просто… чёрный человек…
Она резко отстранилась, держа меня за плечи.
— Ты видела его? Человека без лица?
На щеках у неё виднелись мокрые дорожки, но в глазах — ни следа слёз. Будто и не было их.
Нет, всё-таки сильная здесь совсем не я.
— Во сне. И Эш тоже, и Гвен…
— Гвен? — мамины глаза расширились, явив полопавшиеся сосуды во всей красе. — А она-то тут при чём?
— А при чём тут мы? — голос невольно сорвался на высокие, беспомощные нотки. — Мам, он… я чуть под мобиль из-за него не попала! Он охотится за нами? Что он такое?
Мама кивнула: со странным, тревожащим удовлетворением.
— Мобиль, значит, — невыразительно повторила она. — Понятно. А спас тебя фейри?
От ошеломления я забыла вдохнуть.
— Откуда ты знаешь?
Мама вытерла щёки тыльной стороной ладони. Вновь взяла меня за плечи, глядя мне в глаза мягко и пристально.
— Я хотела бы сказать тебе, Лайз. Всё рассказать, с начала и до конца. И рассказала бы, если б только могла… но это знание опасно. Оно убивает того, кто его носит. — Она крепче стиснула мои предплечья. — Вы не должны знать того, что знаю я. Не должны знать ничего об этой твари. Понимаешь?
Я моргнула… и вдруг — поняла.
— Так твоё недомогание… из-за этого? — голос почему-то был хриплым. — Из-за того, что знаешь… знаешь, что происходит?
И когда мама кивнула, — накрыв своей ладонью её руку, я недоверчиво прикрыла глаза.
Вся магия основывается на преобразовании энергии. Но чтобы что-то преобразовать, вначале нужно это увидеть. И понять.
То, что я пыталась сделать сейчас, очень походило на работу с картами или с костью. Нужно просто забыть о том, что находится в твоей руке — или сидит рядом с тобой на кровати; увидеть не камень и не человеческое тело, а сгусток энергии, плещущейся в нём. На уроках «Работы с энергией живых организмов» я редко получала что-либо выше восьмёрки, ибо просканировать такую сложную вещь, как живой источник силы — пускай пока мы работали только с мышами — у меня каждый раз выходило с трудом. Но сейчас…
Я обязана была убедиться.
Наверное, с минуту я только хмурилась и стискивали зубы от досады. Затем руку наконец согрело живое тепло чужой энергии, и перед закрытыми глазами вспыхнула долгожданная картинка: золотистые очертания маминого тела.
Любая болезнь видится острым, лихорадочным сиянием — особенно в области того органа, что поражён ею больше всего. Любое проклятие похоже на паутину, облепившую человека снаружи: плотная сеть враждебной, чужеродной энергии. Но мама… она просто угасала. Блеклое, тускнеющее золото того, кто на ровном месте потерял большую часть своих жизненных сил. Уже потерял — и продолжает терять; и не было болезни, которую можно вылечить, или проклятия, которое можно ликвидировать или просто вытянуть прочь.
Картинка пропала одновременно с тем, как моя рука безвольно опустилась.
Что же это?..
— Иди и собери свой чемодан, — наконец произнесла мама, тихо и деликатно. — Вы должны уехать на рассвете. В Фарге вы будете в безопасности, обещаю. А потом давайте поужинаем. Все вместе. Хорошо?
Я чувствовала, как дрожат судорожно сжатые губы, как жжёт глаза и мучительно сдавливает горло. Отстранившись, встала, всё ещё не решаясь разомкнуть веки.
Не плакать. Только не плакать. Я должна быть такой же сильной, как мама. Она должна знать, что я тоже смогу быть тем, кто оберегает: и Эша, и саму себя.
— Хорошо.
Я глубоко вдохнула и отвернулась. Открыла глаза. Вышла из комнаты, аккуратно прикрыв за собой дверь.
Пройдя к себе, прислонилась спиной к стене — и сползла на пол, кусая костяшку большого пальца, чтобы не кричать.
Всё будет хорошо. Мама поправится. И со всем разберётся. Обязательно. Обязательно.
Обязательно…
***
Когда я закрыла крышку чемодана и застегнула её на «молнию», за окном уже густели летние сумерки.
Да, порядком я провозилась. Сами вещи собрались быстро: куда больше времени потребовалось, чтобы приступить к сборам — предварительно успокоившись и прогнав дурные мысли, упорно лезшие в голову.
Встав с колен, я вышла из комнаты. В коридоре пахло чем-то вкусным, пряным, с оттенком розмарина. Я заинтересованно принюхалась; ориентируясь по запаху, вышла на кухню.
Когда я смотрела, как мама готовит, мне всегда казалось, что она танцует. Вот и сейчас: шаг до шкафчика со специями, привстать на цыпочки, опуститься, вернуться назад. Изящно приподнять руки, крутя мельничку с приправами. Поклон — вернуть противень с мясом в духовку. Выпрямиться. И всё — под тихую, едва различимую песню, которую она мурлыкала себе под нос.
Всегда одну и ту же.
— Нет, не зови, — в который раз услышала я, — не зови за собой…
Странно. Кровь фейри текла во мне, но изысканность каждого, самого обыденного движения, присущая обитателям Эмайн Аблаха, скорее была свойственна маме. Впрочем, неудивительно: в роду Форбиденов когда-то давно уже затесались фейри, и наш легендарный прадед, жизнь которого теперь служила основой для сериалов, щеголял серебристой шевелюрой дин ши.
Понимаю, почему отец когда-то увлёкся подобной красотой.
— Закончила? — заметив меня, спросила мама — заставив пожалеть, что она прервала песню из-за такого пустяка.
Мама причесалась и оделась, сменив ночную рубашку на вельветовые штаны и лёгкую кофту. И сейчас выглядела лишь немного бледной.
Это меня приободрило.
— Ага.
— Тогда отнеси чемодан в мобиль. Эш со своим уже разобрался. — Мама помешала что-то, кипящее в кастрюльке на плите. — Заодно нарви укроп для картошки.
Я послушно побрела обратно в комнату. Подхватила чемодан за выдвижную ручку, и колёсики бодро застучали по полу, пересчитывая стыки между деревянными досками паркета.
Сняв ключи от мобиля с крючка рядом со входом, я направилась к двери в гараж. Включила свет, заблестевший на глянцевом капоте нашего скромного семейного электромобиля — кузов весёленького джинсового цвета, пять мест, просторный багажник и солнечная батарея во всю крышу. Провод зарядника торчал в гнезде над передним колесом, мигавшим зелёным световым индикатором. Наверняка Эш позаботился… Молодец.
Хоть мы и поедем при свете дня, когда достаточно солнечной батареи, о зарядке лучше позаботиться заранее.
Щёлкнув по кнопке на брелке, я отключила сигнализацию, нежно тренькнувшую в ответ. Подвезя чемодан к багажнику, уложила его рядом с Эшевским; хлопнув крышкой, отряхнула руки. Закрыв мобиль, переключила рычажок рядом с гаражными воротами, и стальная створка медленно поползла вверх — в дом возвращаться было лень, так что я решила выйти в сад через гараж.