— А где проведём пионерскую работу? — усмехнулась Людмила Ивановна.
— В Гоби!
— Да вы посмотрите на карту! Сплошь пустыня! Коричневое выгоревшее пятно!
Этот возглас словно всколыхнул Василия Григорьевича. В самом деле: сплошное жёлтое, красное, коричневое пятно! Чудо! И он сказал:
— Если едем — надеваю тельняшку! Представляете? Гоби, барханы, пески — и вдруг тельняшка! Одна на всю пустыню!
Он посмотрел на небо, где загорались звёзды, и, щёлкнув пальцами, прочитал:
Осенних звёзд несметные стада
Монголка-ночь ведёт по небосклону…
И, словно откликаясь на стихи, тысячи жемчужных точек поплыли отарами по небу, то возгораясь, то угасая среди сопок.
Полночи делегация спорила: выйдет или не выйдет. Полночи сквозь сон прислушивалась к шёпоту добрых монгольских духов. Правда, порой в окне появлялась Генкина белёсая голова. Юный астроном проверял, нет ли незнакомых звёзд в древнем небе Монголии.
А корреспондент молодёжной газеты, отдохнув часок, писал репортаж о пионерском параде, пока не заметил, что бумага у него на столе стала розовой от молодого солнца.
Он выглянул в окно и сразу же увидел бегущего через площадь Церендоржа. Казалось, бывший известный футболист гнал в ворота гостиницы прекрасный голевой мяч.
— Ну что? — крикнул Василий Григорьевич.
— Псё! Три волшебных слова — и псё! — Церендорж влетел в комнату с портфелем в руках. — Скорей! Сейчас пудет машина. До отхода самолёта осталось сорок пять минут!
В двери на секунду появился Генка, сзади него раздался шёпот: «Ну что?» — и в ответ понёсся Генкин крик:
— Василий Григорьевич надевает тельняшку!
— Не может быть! — вскрикнула Людмила Ивановна в другом конце коридора, вытерла мокрое лицо и бросилась собирать вещи.
ЧУДЕСНЫЕ ШУТКИ ЦЕРЕНДОРЖА
Двери в гостинице распахивались налево и направо.
Василий Григорьевич шагал как Гулливер, а сзади него корабликами бежали члены делегации. И в коридоре слышался крик:
— К динозаврам!
Рядом, с рюкзачками на спине, спешили в международный пионерский лагерь польские харцеры. Они посторонились, едва успев спросить:
— Куда?!
— К динозаврам! — коротко ответил Генка.
За харцерами торопились немецкие ребята в новеньких зелёных штормовках:
— Гутен таг! Вохин? Куда?
И Светка пожала плечами:
— Конечно, к динозаврам.
— Неужели в Гоби? — спросил кряжистый пожилой человек, который драил бархоткой ботинки.
— К динозаврам! — крикнул Коля.
И, только влетев в машину, хлопнул себя по щеке и выкатил глаза: это же был генерал Давыдов!
Но машина уже мчалась по Улан-Батору. От фар отлетали солнечные зайчики. И Людмила Ивановна, придерживая очки, охала:
— Неужели всё-таки к динозаврам?
А из окна музея с завистью смотрел вслед экспедиции тираннозавр.
Куда-то в сторону вместе с пьедесталом проскакал монументальный всадник, пронёсся мимо мост с автомобилями, автобусами, ишачками… Скрипнули колёса, и машина остановилась в аэропорту.
На посадочной площадке сверкал крыльями большой турбовинтовой самолёт. Пилот ходил рядом и посматривал на часы: до отправления оставалось ещё несколько минут.
Церендорж метнулся к аэровокзалу и скоро выкатился оттуда с сеткой, наполненной бутылками, на которых светились зелёные этикетки: «Нарзан».
— Ну, псе!
— А это зачем? — спросила Людмила Ивановна.
— Так едем в пустыню! — сказал Церендорж.
— А где же пионерские встречи?
— В небе! — кивнул Церендорж.
Людмила Ивановна резко выпрямилась — шутки должны тоже иметь предел! — и быстро побежала вверх по трапу.
В салоне среди белоснежных кресел темнели ёжики, чёлки, косички монгольских ребят — в белых рубахах, красных галстуках. И всюду сверкали крепкие скулки, пахнущие солнцем, степью, стадами. Казалось, даже в самолёте облачком висел лёгкий аромат молока.
И как только ребята увидели Людмилу Ивановну, почти разом запели на родном монгольском языке:
А ну-ка песню нам пропой, весёлый ветер.
Весёлый ветер, весёлый ветер!
Людмила Ивановна всплеснула руками и в изумлении посмотрела на Церендоржа: да, кажется, этот человек в самом деле умел творить чудеса!
ЗАЧЕМ ГОВОРИТЬ ГЛУПОСТИ?
Это было прекрасно. Самолет летел навстречу весёлому ветру, синему небу, голубым облакам. В креслах сидели ребята с красными галстуками и пели по-монгольски песню об этом веселом ветре. Экспедиция подпевала им по-русски. И, помогая ребятам на своём авиационном языке, весело гудел мотор.
Пионерский сбор, настоящий сбор в небе! Людмила Ивановна отбивала такт острым носком туфли и поглядывала то на Церендоржа: «просто волшебник», то на Василия Григорьевича, который явно чувствовал себя капитаном. Самолёт вибрировал как палуба. На груди у старого моряка уголком синели полоски тельняшки, и смотрел он в иллюминатор так, будто ждал, что вот-вот впереди засинеет и покатится навстречу море.
Он смотрел на бегущие по трассе грузовики, на буровые вышки, вглядывался, не осталось ли где среди жарких песков троп Пржевальского и Козлова, и всё же чувство моря его не покидало…
Но вот пионерские песни стихли, и самолёт затянул протяжную, монгольскую. Про барханы, про пески, про верблюжьи стада и овечьи отары. И про то, как спокойно могут спать пассажиры у него на борту.
Людмила Ивановна, почесав переносицу, уронила голову на плечо. Волшебник Церендорж кивнул в дрёме раз, другой, виновато улыбнулся и плюхнулся подбородком внутрь пиджака.
Вика ножичком сложилась в кресле и прислушивалась, как всё удаляются и удаляются звуки горна. Коля смотрел в окно, думал и не думал. Мысли его висели в воздухе неподвижно и не хотели шевелиться. Но всё, что делалось внизу, под крылом самолёта, он видел до последней травинки и показывал ребятам.
Сначала ровно зеленели поля. Потом они заколыхались сопками, и среди сопок стали вспыхивать алые островки тюльпанов. А рядом, то сливаясь друг с другом, то друг от друга отрываясь, забелели облаками отары. Словно вышитые на скатёрке.
Но вдруг скатерть пожелтела. Будто по ней прошлись раскалённым утюгом. Она побурела, покоробилась. И всё выше и выше, гребень за гребнем, полезли вверх горячие песчаные волны. Они раскалялись на солнце, сухой жар поднимался до неба, и самолёт начинал покачиваться в его стеклянных струях.
Иногда внизу извивались старые караванные тропы, и Коля показывал их Светке и Генке.
Но вдруг Светка, приподнявшись, сказала:
— Смотрите, опять гори!
— Арарат! — усмехнулся Генка.
Светка обиженно отвернулась.
— Зачем Арарат? — сказала она. — Что я, дурочка, что ли? Всё думаю, один Арарат на земле, да?
Она летела и чувствовала, какая большая земля! Как много вокруг прекрасных рек, гор, городов! И всё это теперь словно умещалось в ней, будто она стала большой-большой. А её родная Армения сделалась маленькой и уютно светилась где-то в сердце. И летела она как ласточка из песни. Светке было очень хорошо в этом мире. Зачем говорить глупости?! Что, один Арарат на земле?
Она хотела сказать об этом Генке, но увидела, что он наконец спокойно спит. Светка повернулась было к Василию Григорьевичу, но, подумав, что он тоже спит, вздохнула: «А всё-таки где сейчас Арарат?» — и тут же сама уснула.
ЕДИНСТВЕННАЯ НА ВСЮ ГОБИ
А Василий Григорьевич и не думал спать. Он просто притих и, прищурив глаз, наблюдал за очень весёлой картиной.
Почти все в салоне спали или дремали. И тут, оглядываясь по сторонам, к кабине пилотов покатился невысокий большеголовый мальчуган.
Он остановился у двери, приник к щёлке и стал руками повторять движения пилота, будто это он сам вёл самолёт. Вот он положил руку на штурвал, вот взял на себя рычаг…
Но тут из кабины вышла строгая бортпроводница.
Мальчишка схватился за живот и юркнул в дверь направо.
Как только она скрылась из виду, он снова стал смотреть в щёлку, и вдруг его руки затрепетали, как крылья орла, парившего за иллюминатором.
Проводница пошла обратно — и «орёл», опять схватившись за живот, метнулся в дверь направо.
Проводница задержалась в рубке. Мальчишка снова выглянул, хлестнул себя невидимой нагаечкой по ноге, осмотрелся и собрался в третий раз пристроиться к щели, как вдруг девушка открыла дверь и протянула ему таблетки.
Мальчишка рассмеялся, закачал головой и побежал на место.
Впереди загорелось световое табло: «Пристегнуть ремни», и он, расставив руки в стороны, повёл ими вниз. Он шёл на посадку.
Василий Григорьевич посмотрел в иллюминатор. Где-то вдалеке мягко светились снежные горы. Внизу желтело, краснело, темнело, совсем как на карте, плато.
Вот показались несколько глиняных и кирпичных домиков. Они стали раскачиваться и быстро приближаться. Самолёт приземлился, подпрыгнул и побежал по горячей земле.
И Василий Григорьевич пошире открыл треугольник тельняшки — единственной на всю Гоби! Он было затянул: «Жил отважный капитан…», но тут самолёт стал.
Василий Григорьевич ещё раз выглянул в иллюминатор, и вдруг лицо его вытянулось.
Нет, это было невероятно!
Посреди одной из самых диких пустынь стоял человек в такой же, как у него, тельняшке!
НАРЗАН ТОЖЕ ЕСТЬ!
Да, недалеко от самолёта, среди коричневой, как на карте, пустынной земли стоял молодой человек в тельняшке. Выпуклые скулы его сверкали, как крепкие обточенные камушки. И как только Василий Григорьевич спрыгнул на землю, тот подошёл и протянул крепкую смуглую руку.
— А! С нами едешь, Бата?! — обрадовался вышедший следом Церендорж и улыбнулся. — Моряк моряка видит издалека!
Василий Григорьевич ещё раз подумал: «Откуда? Какие в Монголии моря?» Но, заметив и на своей тельняшке вопросительный взгляд Баты, решил: «Какая разница, кто откуда! Две тельняшки на Гоби — тоже неплохо. Один моряк — это моряк. А два моряка — экипаж!»