Последние дни несчастной Жанны прошли вдали от родного дома и практически в полном одиночестве. С ней рядом находились лишь две старшие дочки, волею судьбы оказавшиеся единственными свидетелями страшной кончины матери. 16 февраля 1895 года, не дожив до тридцатитрехлетия трех месяцев, Жанна умерла, что и прекратило ее страдания. Альбер находился в очередной поездке, и его жена отошла в мир иной в крайнем истощении, не получив от мужа ни помощи, ни слов утешения. Похороны организовал брат Альбера Ипполит. Возле скромной могилы он стоял вместе с девочками и теми родственниками Жанны, которые нашли возможность прибыть в Брив-ла-Гайяр из Курпьера. После похорон перед родней встал важный вопрос: куда девать детей Жанны и Альбера?
На первый взгляд родственников у сироток насчитывалось немалое количество, как со стороны Шанелей, так и со стороны семейств Деволь и Шардон. Однако брать пятерых детей к себе на воспитание никто не спешил. Родители Альбера отказались сразу: куда им еще пять, когда своих девятнадцать? Эта семья вообще представляла собой некий феномен. Дети вынашивались, рождались и не умирали. Мать отличалась крепким здоровьем, никогда не понимая проблем хлипкой Жанны. Последний ребенок у них родился, когда Анжелине исполнилось 57 лет, то есть беременности наступали практически каждый год, а умерла женщина в возрасте семидесяти трех лет. Полин Анри Адриен умер в 80 лет, пережив супругу всего на год. Конечно, старшие дети уезжали из отчего дома, но заполнять эту пустоту пара, видимо, не собиралась, справедливо считая, что у малюток есть родной отец, который и должен ими заниматься.
Со стороны семьи Шардон очевидным претендентом на опекунство был дядя Жанны, у которого дети жили в течение нескольких лет, вплоть до смерти матери. Ребятишки его любили, хорошо знали, и дядюшкин дом им был не чужим. Но здесь стоит сделать пару важных замечаний. Первое касается самого начала истории, связанной с переездом к дяде Огюстену. На тот момент, когда Альбера заставили жениться на Жанне официально, у них было двое детишек — не такая уж страшная картина, и дядя пригласил их пожить к себе. Думается, он не предполагал, что «пожить» растянется на несколько лет. Логично было предположить, что Альбер все-таки остепенится и обеспечит семью хотя бы собственной жилплощадью. Но дела у Альбера шли все хуже, Жанна часто уезжала вместе с ним, а дети оставались на попечении Огюстена. Более того, семья продолжала разрастаться: к первым двум девочкам прибавилось еще трое малышей. В 1895 году Жюли исполнилось тринадцать, Габриэль — двенадцать, Альфонсу — десять, Антуанетте — восемь, Люсьену — шесть лет. До совершеннолетия было еще далеко. Девочек следовало обеспечить приданым и выдать замуж, а мальчиков пристроить на работу. И здесь возникает второй момент: в 1895 году сам дядюшка Огюстен уже не отличался бодростью духа и крепким здоровьем. Точная дата его рождения неизвестна, но его младшая сестра (мать Жанны) родилась в 1833 году. Несложно подсчитать, что Огюстену было за шестьдесят, и взваливать на себя воспитание пятерых детей он был явно не готов.
Вернемся к Альберу. Родня с обеих сторон имела веские причины не оформлять опекунство над его отпрысками. Что же он сам? Неужели у него так и не проснулось чувство ответственности, чувство вины, в конце концов, из-за ранней смерти жены, которая посвятила ему всю свою молодость? Понятно, что с детьми он не мог бы продолжать прежнюю разгульную жизнь. Но вдовцы, оказавшись в подобной ситуации, обычно просто-напросто вторично женились: мачеха принимала на себя основные обязанности по ведению хозяйства и воспитанию детей. Тем не менее в 37 лет Альбер новой женой обзаводиться не собирался. Зачем? Он же обрел, наконец, долгожданную свободу. Он боролся за нее до последнего, жениться его заставили — не надевать же это ярмо по собственной воле заново! Отягощающим обстоятельством являлись дети, но эта проблема представлялась ему куда более простой, чем постоянное преследование Жанны.
В то время с мальчиками поступали просто: их отдавали в семьи работниками. С малолетства они становились бесплатной рабочей силой для своих опекунов, которые, по сути, являлись их хозяевами. Ужасающее положение детей из бедных семей было характерно для всей Европы. Жестокости творились повсюду. Бедняки часто не имели средств на воспитание детей, а потому или убивали их самыми разными способами, или пристраивали сызмальства на работу, пусть и самую тяжкую. Ярким примером служит Великобритания, где до конца XIX века обычной практикой было отправить детей в колонии, где их ждал воистину каторжный, рабский труд. Во Франции с начала века существовал гражданский кодекс, согласно которому и проводилась процедура передачи сирот под попечительство опекунов. Важно отметить, что в случае смерти отца мать имела полное право отказаться от роли опекуна. Но дети Альбера Шанеля столкнулись с редкой ситуацией, когда от опекунства отказывался родной отец.
Сначала Альфонса и Люсьена признали «покинутыми детьми», а потом передали в сельскую местность, в семьи землевладельцев, которым по этому случаю начислялось ежемесячное пособие. На практике пасынки представляли собой бесплатную рабочую силу. Их эксплуатировали как могли, заставляя работать целыми днями. Кормили их так плохо, что они постоянно чувствовали себя голодными, а спали чаще всего в сарае вместе со скотиной, прямо на покрытом соломой полу. Продолжалось это до тринадцати лет, когда их следовало отправить учиться какому-нибудь ремеслу. Однако Альфонс и Люсьен ремеслу обучаться не захотели. Не исключено, что из сельскохозяйственного рабства их вызволили дед с бабкой. От своих опекунов они вернулись неграмотными, понимавшими только грубую речь крестьян. Никакие попытки властей как-то заставить опекунов отдавать детей в школы не имели успеха: власть далеко, отговориться всегда можно. Зимой плохая погода, дождь и снег — куда же отправлять в такую погоду ребенка, школа ведь неблизко. А в хорошую погоду сироты уже целыми днями пропадали в горах, на пастбищах.
В итоге братья повторили судьбу своего сгинувшего без вести отца. «С этого времени Альфонс и Люсьен ведут жизнь, мало отличавшуюся от той поры, когда они жили с матерью. Несмотря на развал семьи, на горести, на дремучее невежество, несмотря на отступничество отца, на честолюбие и нетерпеливое желание побыстрее добиться своего, унаследованное от Альбера, им предстояло, как и всем Шанелям, познать тяжелую жизнь бродячих торговцев… от его (Альфонса. — В. Б.) детей мы знаем, что он охотно заявлял: „В тринадцать лет я попал на улицу и все время колесил по дорогам“. Бродяжничество было его судьбой. То же самое было и у Люсьена»[3].
Девочек отец пристроил в сиротский приют в Обазине, уготовив им судьбу более счастливую, чем братьям. Хотя сам по себе поступок выглядел не лучше: Альбер просто высадил их у ворот монастыря и поехал дальше торговать по ярмаркам. Позже выяснится, что некоторых своих родственников он навещал, даже сыновья с ним изредка общались — но не Габриэль. Из ее жизни он был вычеркнут навсегда и существовал только в вымышленных рассказах. Тут возникает новая легенда, рассказываемая Мадмуазель нанятым ею биографам: она меняет год своего рождения и становится моложе на десять лет. Таким образом, ее мать умирает не тогда, когда Габриэль должно исполниться двенадцать, а когда ей всего два годика, поэтому она Жанну совсем не помнит. После чего ее не везут сразу в Обазин, она воспитывается у теток: мать умерла, а отец успешно ведет дела в Штатах. Тетки строги, но их шкафы забиты дорогим бельем. У теток, без сомнения, все сверкало чистотой, столь часто упоминаемой Коко Шанель. Объяснение этому моменту найдется позже: именно в монастыре в Обазине от послушниц будут требовать неукоснительного соблюдения гигиены и поддержания помещений в чистоте. Именно оттуда она запомнила белые воротнички и платья, напоминавшие о строгой форме послушниц.
Когда Габриэль исполнится 18 лет, она навсегда покинет приют при монастыре, где, сказать по правде, ее обучили многому, включая умение шить, сделавшее ей имя. Ну а Альбер Шанель наконец-то снова почувствовал себя свободным от семейных уз человеком, без каких-либо обязательств.
Глава третья. Обазин
Обазин расположен всего в четырнадцати километрах от Брив-ла-Гайяра. К 1895 году в городке насчитывалось около тысячи жителей, что остается неизменным по сей день. Обазин обязан своим существованием мужскому монастырю, основанному священником Этьеном де Вьельзотом в XII веке. «Это был отшельник и первопроходец, божий безумец, хрупкий, уродливый, лысый, в тридцать лет морщинистый, словно старый бонза. Физически удаленный от всех, но духовно объединенный со всеми», — говорили про Этьена. Очень быстро к мужскому монастырю присоединился женский, оба принадлежали ордену цистерцианцев. К сожалению, во Франции многое было разрушено во время революции, в частности, пострадали женские постройки монастыря. После революционных событий монастыри прекратили свое существование, но в 1860 году в оставшемся от монастыря здании сестрами конгрегации Сен-Кёр де Мари был открыт сиротский приют для девочек. На момент проживания там сестер Шанель девочек-сирот насчитывалось примерно 35 человек.
Те, кто хотел докопаться до правды о жизни Мадмуазель в Обазине, в первую очередь пытались увидеть в ее творчестве признаки влияния старинного монастыря. Художник Мартина Люфон, посетившая Обазин в 2014 году, пишет: «Коко Шанель жила в строгом пространстве своей архитектуры. Есть вещи, которые отпечатались в ней, более или менее сознательно. Мы находим их в линиях ее одежды… В выборе графической линии, которую она хотела для своего дома… В ее логотипе, который угадывается в витражах аббатства… В строгости флакона для ее ароматов… В выборе № 5, замеченного в коридоре, ведущем из общежития в церковь… В дизайне ее украшений. Обазин никогда не упоминается, но постоянно виден в символах»[4]