оедино картину случившегося. Теперь я могла разумно обсудить удар, нанесенный мне этим чужаком. Похоже, что я была не спасенной, а пленницей, и он вез меня в свое жилище или лагерь. То малое, что я знала об Эскоре — Зеленый Народ не отходил далеко от своей укрепленной Долины — большей частью шло от слухов и легенд. Однако я никогда не слышала о таких людях и таких собаках. Я не видела своего захватчика, но полагала, что его место позади саней. А, может быть, он послал меня одну со своими четвероногими слугами, а сам вернулся искать других выживших?
Другие выжившие! Я глубоко вздохнула, что тоже было чрезвычайно болезненно. Кайлон, Кимок… Только за них я цеплялась, как поднимающийся в гору цепляется за спасительную веревку, когда нога его выскальзывает из ненадежного углубления. Мы были так крепко спаяны все трое, и я думала, что, если один уйдет из жизни, другие тут же об этом узнают. Хотя я потеряла свою власть, но наша связь оставалась, и я не могла поверить, что мои братья погибли. А если они живы… Я еще раз попыталась разорвать оковы, державшие меня, но только ударилась головой о раму саней и чуть снова не потеряла сознание. Нет, я должна преодолеть страх, привести мозг в холодное и настороженное состояние. У Мудрых Женщин я научилась такой дисциплине, какой, возможно, нет даже у воинов, и я призвала то, что у меня еще осталось, быть моей броней и поддержкой. Я не могла помочь тем, кто был мне дорог, если они нуждались в помощи, пока я не буду свободна сама. Я должна, как всякий пленник, ждать малейшей возможности для освобождения. Я слишком мало знала о своем захватчике и о том, какую роль я должна играть, чтобы обмануть его. Лучше всего, наверное, казаться той, за кого он меня принимал: испуганной женщиной, побитой им и покорной. Конечно, это было трудно для женщины Древней Расы, особенно из Эсткарпа, где Мудрые Женщины издавна считались по положению выше мужчин, их главенство было врожденным и принималось без спора. А теперь я должна была казаться слабой и покорной. Итак, я лежала, не двигаясь, следила за бежавшими собаками и старалась собраться с мыслями. Если бы я была способна пользоваться Властью, как раньше, я стала бы свободной с той минуты, как поднялась на ноги. Я не сомневалась, что могла бы повлиять и на собак, и на их хозяина. А теперь я напоминала человека, привыкшего надеяться на свои ноги, но вдруг ставшего калекой, как раз тогда, когда перед ним долгий и опасный путь. Два раза собаки останавливались и садились, тяжело дыша, на снег. Их длинные языки вываливались из пастей. Во второй раз их хозяин подошел и взглянул на меня. Меня предупредил скрип его шагов, я закрыла глаза и, кажется, вполне убедительно изобразила забытье. Я не открывала глаз до тех пор, пока собаки не побежали снова. Осторожно взглянув, я увидела, что впереди уже не лежит нетронутый снег, на его поверхности были следы других саней. Видимо, мы приближались к цели. Теперь я должна была быть особенно внимательной, разыгрывая роль сломленной пленницы. Чем дольше я смогу притворяться, что нахожусь в беспамятстве, тем больше узнаю об этом народе, потому что, судя по следам полозьев, мой захватчик был не один, просто его товарищи ехали впереди. Собаки сбежали по склону в долину, где деревья казались темными пальцами на крепком и чистом снегу. Солнце уже село, оставив в небе несколько светлых полос. Из долины донесся дружный лай, и собаки, которые везли меня, отвечали в полный голос.
Это был лагерь, как я заметила, а не место постоянного жительства, как, например, у Зеленого Народа. Хотя уже стемнело, я увидела между деревьями палатки, хитроумно поставленные таким образом, что деревья составляли их часть. Я вспомнила рассказ Кимока о том, как он останавливался у Мусвайвов, жилища которых огораживались мхом, свисавшим с ветвей старых деревьев. Но здесь стены были не из мха, а из шкур, разрезанных на полосы и сплетенных в полотнища, гибкие и удобные в обращении. Они висели, создавая неправильной формы комнаты, каждая вокруг дерева. Костер горел перед входом снаружи, а не внутри. У каждой палатки стояли, яростно лая, по три-четыре собаки. Люди вышли посмотреть, из-за чего они подняли такой лай. Насколько я могла судить при слабом свете, все эти люди имели тот же цвет кожи, что и мой захватчик, так что трудно было сказать, племя это или семейный клан. Когда сани остановились на опушке леса, люди подошли ближе, и я сочла необходимым прикинуться, что все еще не пришла в себя. С меня сдернули покрывавшие меня меха, подняли и отнесли туда, где запах кухни смешивался с запахом свежих шкур, собак и чужих тел. Меня бросили на кучу чего-то, что достаточно мягко прогнулось под моим болевшим телом, но боль от добавочной встряски я все же почувствовала. Я услышала разговор и увидела даже свет через закрытые веки: видимо, кто-то поднес к моему лицу факел. Во время моего путешествия я каким-то образом потеряла шапку, так что волосы мои свободно рассыпались. Чьи-то пальцы потянули их, повернув мою голову, и я услышала возбужденные восклицания, как будто моя внешность показалась удивительной. В конце концов меня оставили в покое, и я лежала, боясь шевельнуться, и внимательно прислушивалась, чтобы определить, есть ли кто-нибудь рядом. Если нет, мне бы очень хотелось осмотреться. Я решила посчитать в уме до пятидесяти, до ста — и тогда рискнуть открыть глаза, не шевелясь и не поворачивая головы. Может быть, даже такой ограниченный обзор поможет мне оценить своих пленителей. Я досчитала до сотни, потом из осторожности еще до сотни, и затем решилась. К моему счастью, люди племени при осмотре повернули мою голову к отверстию палатки, так что я могла кое-что увидеть. Я лежала на куче лохматых шкур, положенных на свежесрубленные ветки, еще достаточно гибкие, чтобы создать некоторый комфорт. Направо было несколько ящиков, тоже покрытых шкурами, очищенными от меха и разрисованными редкими узорами, теперь уже потускневшими и осыпавшимися. Я не нашла ни одного знакомого мне символа. По другую сторону двери висела рама с зарубками, в которые были с наклоном вставлены узкие полки. Они были завалены мешками, деревянными ящиками и посудой, хорошо сделанной, но без декоративных узоров. Там же висело два охотничьих копья. Освещение, при котором я все это видела, привело меня в изумление. Из центрального шеста тянулись к сторонам палатки два шнура, на них висели полосы тонкого материала, похожего на самый лучший шелк, какой иногда привозили из-за моря рейдеры Салкаров. В этой газовой сетке запутались мириады крошечных насекомых, причем не мертвых, какие остаются в паутине, а живых. Каждое насекомое было искоркой света, так что все вместе они освещали палатку — не так ярко, как я привыкла, но достаточно, чтобы все видеть. Я с удивлением смотрела на это. В это время вошел чужак и увидел мои открытые глаза. Злясь на свою глупость, я состроила испуганное лицо и завертелась, как бы желая убежать, но не имела такой возможности. Он встал на колени возле моего ложа и критически и оценивающе оглядел меня, затем грубо просунул руку под мою куртку, так что я не могла ошибиться в его намерениях. Теперь мне не надо было разыгрывать страх: я и в самом деле испугалась. Играть роль покорной самки я больше не могла и не собиралась без борьбы позволить ему сделать то, что он хотел сделать. Я тщетно наклоняла голову, чтобы вцепиться зубами в его руки, которые теперь рвали мою куртку и тунику под ней. Я подняла колени и старалась ударить его. Похоже, он рассматривал это как игру, и она ему нравилась. Он присел на пятки, его ухмылка обещала мне большее зло, чем я могла ожидать. Вероятно, ему хотелось продлить мое унижение, потому что он не продолжал своих действий, а сидел и смотрел на меня, как бы обдумывая следующий шаг и предвкушая заранее то, что он сделает.
Но ему так и не представилась эта возможность. Послышался резкий оклик, и из-за дверного полотнища показалась голова и плечи женщины племени. У нее было такое же широкое и плоское лицо, как у мужчины, но волосы были уложены в замысловатую башню. В шпильках в волосах были вставлены драгоценные камни, игравшие на свету. Ее свободное меховое пальто было распахнуто, под ним, несмотря на холодную погоду, ничего не было выше талии, кроме множества ожерелий из драгоценных камней. Соски тяжелых грудей были покрашены в желтый цвет, такого же цвета лепестки расходились радиусами от них, имитируя цветок. Разговаривая с моим пленителем, она рассматривала меня с какой-то надменной веселостью, и у нее был властный вид, как у Мудрых Женщин низшего ранга. Я не предполагала найти такой у этого народа. Впрочем, с чего я взяла, что в этом обществе главенствует мужчина? Только из-за манеры, с какой этот чужак обращался со мной? Они говорили со странным акцентом и весьма быстро. Я кое-что улавливала, но общего смысла не понимала. Я снова пожалела о моей утраченной силе, даже о самой малой части ее. Только тот, кто обладал ею и потерял, мог бы понять мои чувства. Эта великая потеря больше чем наполовину опустошила меня. Хотя я не понимала их слов, но мне было ясно, что гнев их усилился, и что женщина приказала мужчине сделать что-то, в чем он давал клятву. Один раз она повернулась к двери и сделала жест, который я расценила как намек, что она зовет кого-то поддержать ее приказ. Злобная усмешка исчезла с его толстогубого лица. Оно стало таким угрюмо-мрачным, что я на месте этой женщины испугалась бы. Но ее надменность и нетерпение росли, и она опять повернулась, как будто подмога, которую она хотела вызвать, стояла за дверью. Но прежде, чем она позвала — если она собиралась это сделать — ее прервал низкий медный гул, воспринимаемый как многократное эхо. Услышав это, я на секунду забыла, где я и какие еще испытания предстоят мне. Этот гудящий звук пробудил во мне то, что я считала навеки утерянным, — не только крохи памяти, но и немедленный ответ, который был для меня таким разительным и ошеломляющим, что я чуть не вскрикнула. Моя Власть была стерта, но память нет. Я помнила искусство чар, господство воли и мысли, которому меня обучали, но не могла ими воспользоваться. Память сказала мне, что в этом варварском лагере прозвучал духовный гонг. Кто мог воспользоваться этим колдовством, этим колдовским орудием в таком месте? Женщина явно торжествовала, мой захватчик беспокойно хмурился. Наконец, он вытащил из-за широкого пояса длинный нож, встал надо мной и разрезал веревку, связывающую мои ноги. Когда он поднял меня, его руки скользнули по моему телу, обещая сделать зло в будущем, раз уж не удалось сделать это сейчас. Поставив меня, как куклу, он резко толкнул меня вперед, и я беспомощно врезалась бы в стену, если бы женщина не перехватила меня за плечо, ее ногти жестоко вцепились в меня, и она повернула меня к выходу. Мы вышли в ночь, освещенную кострами. Люди у костров не смотрели на нас, когда мы проходили мимо, и мне казалось, что по каким-то причинам они умышленно отводили от нас взгляд. В воздухе все еще чувствовалась вибрация, порожденная гонгом, хотя звука уже не было. Я ковыляла, поддерживаемая и подгоняемая женщиной, мимо костров, палаток, все глубже в лес, извилистым путем между деревьями. Когда костры остались позади, стало очень темно, а тропа — совершенно неразличимой. Но моя стражница-гид шла спокойно, как будто видела в темноте гораздо лучше меня или ходила здесь так часто, что ноги ее сами шли, куда надо. Замигал другой костер