лиме, вышли из города и шли, пока звезда не указала судьбоносное место. Они вошли и узрели Бога-младенца; и тогда они возложили к Его ногам священные и символические подарки. Осознанно или нет, молодая Церковь видела в странниках магов, по сути, отказавшихся от своего искусства. Восточные мудрецы принадлежали к тому типу, который описал Апулей; их мудрость была «верховной жрицей небесных сил». Тем не менее, к добру или к худу, этот астрологический прогноз был принят и на том астрология закончилась навсегда. Больше не будет никаких предсказаний, и тому есть по крайней мере две причины.
Первая заключалась в том, что будущее не может и не должно быть предсказано, так как оно зависит от Божьей воли и от свободного выбора людей. Бог может знать, что произойдет, потому, что это уже было для Него, а также потому что Он это предвидел. Но для смертных будущее неведомо, поскольку человек свободен в принятии решений. Вторая причина состоит в том, что будущее не имеет значения. «Что Бог не делает, все к лучшему». С этой точки зрения знание будущего представляется не столько аморальным, сколько не относящимся к реальности божественной любви, любви в любой момент времени. Это и только это имеет значение.
Волхвы были первым обретением Бога-Младенца. «Они ушли, — писал впоследствии Иустин Мученик, — от той власти, которая восприняла их как добычу»[11]. Можно сказать, это была первая интеллектуальная победа Веры. Однако она еще не предрешала успех нового учения. После этой победы Господь больше не обращал внимания на магов. А вот апостолов, отправлявшихся в греко-восточный мир Империи, маги окружали буквально со всех сторон.
Самой популярной оказалась история с Симоном Волхвом. Этот рассказ известен по разным документам второго и третьего веков; к четвертому веку история обретает свою каноническую форму. В те времена сюжет выглядел весьма романтично, включал кораблекрушения, разлуки с семьей и даже богословские прения.
Литературные традиции, заложенные Апулеем, здесь обогащаются даже более серьезными назиданиями, чем в «Золотом осле». Если роман Апулея содержит множество магических сцен, то история Симона Волхва сфокусирована на одной серьезной фигуре мага. Но это уже более поздняя сюжетная традиция, где божественной воле противостоит одинокая фигура «злодея». В ранних литературных произведениях Исида, например, не могла быть такой универсальной фигурой, какой стал Христос для читателей христианских времен, да, собственно, она и не являлась исторической фигурой. Образ Симона Волхва лишен возвышенности древних магов, он выглядит более приниженным и развращенным. Магов загоняли в оппозицию Искупителю, и непременно снабжали отрицательными чертами, поскольку они дерзали соперничать с Богом.
В начале истории Симон хотел, чтобы его считали надчеловеческой силой, которая даже выше Бога-Творца. «Бог-Творец» здесь — старое гностическое божество, не очень-то разумно создававшее миры. А вот где-то над ним и поодаль от него существовал высокий и бесстрастный Бог истинной природы, к которому Христос должен был привлечь избранных. Именно такой божественной сущностью и стремился выставить себя Симон. Однако начинал он с малого. Симон стал членом небольшой общины учителя Досифея. Община состояла из тридцати адептов внутреннего круга, как бы символизирующих лунный цикл, и одной женщины, которую звали Луной, а по некоторым другим данным просто Еленой. Члены секты, не входившие во внутренний круг, должны были ожидать, пока кто-нибудь из внутреннего круга умрет и освободит место. Именно так Симон и попал в число избранных. Далее он завязал более тесные отношения с Луной, после чего вытеснил из общины Досифея и вскоре удостоился внутри секты звания «Постоянного», блаженного и нетленного, и вообще верховного бога, явленного в прошлом, настоящем и будущем. Что касается Луны или Елены, он учил, что она была низвержена с самых высоких небес, где была творческой мыслью верховного божества, той самой мудростью, матерью всего того, о чем спорят греки и варвары. Впрочем, члены секты в силу собственного невежества не вдавались в философские детали, им было достаточно видеть в Елене женщину, живущую с первым и единственным Богом. Мы, конечно, могли бы многое предъявить Симону, но сейчас это уже не имеет смысла. Как бы там ни было, Симон возглавил общину (Досифей вскоре умер), сформировал школу адептов, провозгласил себя божеством, а Елену — божественной мудростью. Магом он был, судя по всему, умелым — мог становиться невидимым, летать, проходить сквозь стены, способствовать плодородию, а также якобы возводить на троны и свергать правителей. А еще он был знатным некромантом. Однажды он «превратил воздух в воду, воду — в кровь, создал плоть и, в результате, вылепил новое человеческое существо — мальчика». Затем он убил его, потому что душа, освободившись от тела, обретает способности предвидения, и может быть использована для целей некромантии и гадания. Говорится, что даже ангелы не смогли помешать Симону завладеть душой этого мальчика.
Серьезный конфликт возник у Симона с Петром. В какой-то момент чтобы скрыться от преследователей Симон с помощью магии даже надел на себя личину другого человека, но в конце концов и он, и Петр пришли в Рим и предстали перед Нероном. Симон появился в Риме довольно эффектно, «как туча, от которой во все стороны расходились яркие лучи»; когда туча исчезла, на ее месте посреди толпы оказался Симон. Петр же пришел из Иерусалима морем. Два чудотворца устроили магический поединок. Огромная собака и младенец свидетельствовали против Симона. В ответ на это Симон поднялся в воздух, но по молитве Петра лишился сил и рухнул на землю.
Описываемые события приводят к печальному выводу. Симон Маг из мастера адептов превратился в вульгарного чудотворца, впрочем, и Петр не намного лучше. Но за спиной Петра стоит новая религиозная доктрина, а у Симона ничего подобного нет. По сути, только это и важно.
Учение о Сверхъестественной Воле возникло в мире, где само существование сверхъестественных сил воспринималось как вполне обычное. Считалось, что люди при желании могут действовать с помощью этих сил. Владеющие магией подразделялись на четыре категории. Первую составляли ведьмы с зельями и ядами, то есть злые колдуны низшего сорта. Вторая категория — жрецы, подобные описанным Вергилием, владевшие заклинаниями. Исходя из определенных представлений о силах, действующих во вселенной, они находили нужный баланс движений и звуков, управляли природными и общественными явлениями вплоть до контроля над властью людей и богов. Третью категорию составляли прорицатели и астрологи, которые предсказывали будущее и читали судьбы по звездам. Наконец четвертая, самая малочисленная категория была представлена истинными магами, для которых магическое искусство действительно являлось «верховной жрицей небесной»; они учились всю жизнь, радели о чистоте учения, имели твердые понятия о чести и долге, и стремились к возвышенному союзу с некоей абсолютной силой. Такие представители магического знания существовали, но свою весьма секретную науку оберегали от посторонних самым тщательным образом.
Миф об ангелах, обративших взоры на дочерей человеческих, породил богохульственную традицию сексуального союза чуждых и противоположных натур. Однако именно эта традиция ближе всего соприкасается с центральной догмой Церкви, в соответствие с которой Нечто (отнюдь не чуждое, не противоположное, но совершенный дух) вошло в чрево женщины и привело к великим последствиям.
Глава вторая. Прибытие дьявола
В Евангелии от Луки сказано, что Христос по возвращении семидесяти учеников сообщил им: «Я видел сатану, спадшего с неба, как молнию»[12]. Если слово «небо» здесь означает Царство Небесное, тогда Иисус видел его уже очищенным от зла, и потому обещал: «Ничто не повредит вам», обращаясь к тем благословенным, которые были с Ним.
Подобное убеждение, похоже, было характерно для ранней Церкви; по собственному опыту ее члены знали то, что их наследники могли знать только по вере. Наступила полная свобода. В конце первого столетия Святой Игнатий[13] говорил о магах Вифлеема: «С того времени все колдовство и всякое волхвование было упразднено». Предсказатели утратили возможность предсказывать, могучие чудотворцы, заклинания которых сотрясали небо и землю, поумирали, не стало ночных кладбищенских призраков. В новом царстве ничему этому уже не было места, стало быть, и воевать с ними не было необходимости. Ведь сатана упал, как молния, с того неба.
Были однако и другие слова. Иисус говорил Петру: «… сатана просил, чтобы сеять вас как пшеницу, но Я молился о тебе, чтобы не оскудела вера твоя; и ты некогда, обратившись, утверди братьев твоих»[14]. Задачей Петра было убеждать и утверждать, а не проклинать и опровергать, строить, а не сражаться. Святой Павел, правда, говорил о борьбе с княжествами и властями, и после него этот один из главнейших духовных конфликтов стал для Церкви еще важнее (увы! не в нынешних обстоятельствах). К концу второго века стало ясно, что и колдовство, и заклинания по-прежнему остаются в мире. Ириней[15], размышляя об Антихристе, писал: «Пусть никто не думает, что он совершает эти чудеса божественной силой; это сила магии». Триумф прошел, а неприятности остались. Небеса начинали все больше походить на небо, а не на душу; если сатана пал, как молния, то пал-то он на землю, и последствия его падения здесь были подобны удару молнии: он сжигал и уничтожал, а поскольку он свободно передвигался по всему миру, то и следы его деятельности обнаруживаются везде.
Истина же состояла в том, что Церковь начала испытывать нужду во враге, которого она могла бы свято ненавидеть. Врагу дозволено было духовное противостояние, но вовсе не ответная ненависть. Вздымались кресты, пылали костры, дикие звери вырвались на свободу. В мире, полном странных сект, диких легенд и ужасных обрядов, в мире, наполненном незримой силой, Церковь начала осознавать царивший повсюду антогонизм. Апокалипсис, в том числе канонический, начался.