Мощный, свежий запах влажных камней и чистой воды наполняет его грудь. Он глубоко вдыхает воздух, настолько пробирающий, что крепкая хватка страха ослабевает, хиреет, сдувается вместе со всеми насущными заботами, которые создают и направляют его мысли, вовлекают в безумные гонки без финишной черты. За спиной разлетаются сухие листья.
Если бы его не заворожило пламя впереди, то пребывание в воде потрясло бы еще больше. Однако у него на глазах в темноту устремляется живой столб темно-оранжевого пламени. Он считает этот огонь волшебным.
Тишина вокруг мерцающего света глубока и неподвижна. Притяжение огня гипнотическое. Подобно потоку, затягивающее его глубже в орбиту пламени.
Во всех членах такая энергия, внутри такое воодушевление, что ему хочется взреветь от чистой радости. Совсем рядом сокрушительное раскрытие его истинной жизненной энергии. Чем ближе он подходит к питательному, чудесному пламени, тем интенсивнее сила, почерпнутая от воды.
Не особенно жаркий столб огня высотой с дверь обвивает его дрожащую обнаженную кожу. Пройти сквозь него – это как пройти сквозь теплый водопад.
Он оказывается в пещере, границу которой и отмечало пламя.
Здесь его ждет откровение, полное и окончательное понимание себя и своего места в мире, самого мира и всего, что находится под, над и за ним. Если это путь к смерти, то он примет его без оглядки.
Лишенный одежды, поглощенный этой чудесной, нежной пустотой, он погружается в небытие. Ощущение тела исчезает вместе с мелочами гнетущего прошлого. Здесь все это становится бессмысленным.
Пустота принимает новую форму за пределами пламени и поблескивает прозрачными кристаллами. Они усеивают стены пещеры, скала изгибается дугой, а затем сужается, образуя вход. Слабый свет исходит из овального отверстия, которое ведет в широкий туннель в дальнем конце пещеры. Из этого нового прохода несется быстрая музыка нового потока воды.
Он входит в туннель, будто приближаясь к берегам могучей, темной реки за его пределами. Реки, пробившей себе русло на заре времен.
Когда он входит в следующую пещеру, то кажется, будто вступает в огромную тень, высотой с гору.
Здесь, в этом грубом каменном соборе, истинные размеры и пределы которого остаются неясными, ощущается такая древность. Но малейшее предположение о происхождении и назначении этого места уменьшает тебя до ничтожности, которая восхитительно ужасает. Если бы сознание осмелилось искать и развиваться здесь, забвение положило бы желанный конец способности понимать.
Он продолжает путь к новому свету в дальнем конце пещеры, вода беззвучно колышется вокруг его лодыжек, могучий шум невидимой реки нарастает, наполняя слух. Едва не рыдая, он спешит к тусклому пятну света, чтобы приветствовать силу ожидающего обещания.
Легкое дуновение ветерка пронизывает его, пробуждая глубинную жажду чуда, оставленную и позабытую в детстве. Возрождение этой жажды вызывает у него слезы. Капли бегут по лицу, пока он скользит в темноте, окруженный неясными стенами древней скалы. Шум невидимой подземной реки становится оглушительным.
Впереди второе пламя – такое же, как первое, через которое он проходил, огонь проведет его через следующий отрезок одиссеи. Он знает об этом интуитивно и осмеливается заходить все дальше и дальше, пока его не останавливает множество знаков.
Они мерцают на камнях огромного, точно небо, свода. Мысли путаются, а ноги запинаются, он кренится вбок. И старается не смотреть вверх, чтобы не упасть плашмя.
Знаки вскоре проникают в него, крепко удерживают его взгляд. Он выпрямляется и понимает, что уже сталкивался с этими отметинами раньше. Символы, которые кажутся ему выцветшими и потаенными воспоминаниями, просто вне его понимания.
Высоко наверху ему чудятся летящие контрфорсы, ребристые своды, история, пронизанная множеством символов. Пещера – пространство, созданное и освященное замыслами и явлениями, которые он никогда не поймет.
Он умоляет знаки объяснить их значение. Умоляет эти старые, потертые метки, украшающие влажные каменные стены, которые возвышаются над великим пламенем в огромном, устрашающем каменном нефе.
Под его ногами и за стенами бушует невидимый поток, маня его подойти ближе и найти край воды, обещая обжигающий, ослепляющий экстаз. Погружения в который не смогла бы выдержать ни одна живая душа. И все же каждая душа охотно прыгнула бы в невидимый ониксовый поток, чтобы утонуть в миг блаженства, граничащего с мукой.
Но сила одинокого пламени еще больше. Он приближается к огню, будто к сердцу этого подземного царства.
Здесь стоит каменный постамент, из которого бесшумно вырываются огромные бездымные языки. Грубая, видавшая виды глыба. Топлива для костра не видно, но по краю дольмена и у его основания лежат красные цветы с лепестками, яркими как кровь.
За пределами пламени в свете костра виднеются смутные очертания другого предмета. Второго изваяния из камня.
Большой, примитивный трон, по-видимому, вырезанный не рукой, а эрозией за столько времени, сколько невозможно представить. Ужас осознания того, как давно этот трон занимает апсиду перед пылающим алтарем, грозит стать настолько всепоглощающим, что мысли разбегаются, стремясь спасти разум.
Удушающий ужас – лишь подготовка к тому, кто восседает на камне. Пристальный взгляд на это существо мог бы ослепить и разрушить разум, раздавить, точно ботинок – птичьи яйца. Резко вдохнув, он закрывает лицо. Обнаженный, ослабевший, охваченный паникой, униженно опускается на колени, умоляя о том, чтобы не видеть и самому стать невидимым.
Для фигуры. Которая желает, чтобы он смотрел на нее. Почти неразличимую, если не считать длинных рогов. Или это огромные уши возвышаются над скрывающим лицо капюшоном? Два черных острия пронзают тьму, их широкие звериные основания увенчаны тиарой из тех же красных цветов, что усеивают алтарь. А что это покоится на седом камне – руки или лапы, узкие, точно очищенные от плоти кости? Туловище кажется расплывшимся, неясным во мраке пещеры. Каскадом ниспадает подол балахона, прикрывая сморщенные ноги, прижатые к одеянию, будто корни к земле.
Он отчаянно надеется, что это лишь статуя. И молится, чтобы это был всего лишь идол. Но кому он молится? Какой бог может быть могущественнее и страшнее этого?
Вода ревет.
Том просыпается на коленях рядом с диваном. Твердые половицы обжигают его кожу. Руки закрывают лицо, как это было в конце сна. Защищают от того, что сидело…
Сон… под землей. Где было чудесно. И очень пугающе. Черная вода. Знаки на стенах. Огонь. Фигура. То существо на каменном троне…
Том оглядывается. Осторожно дотрагивается до половицы, чтобы убедиться, что комната на месте.
Что могло заставить его увидеть такое? У него никогда не было подобных снов, даже яркий бред сильнейшей лихорадки не идет ни в какое сравнение. История была не бессвязной или бессмысленной, а вполне ясной.
Том неуверенно поднимается, и у него хрустят суставы. Запинаясь, он подходит к дверям патио, где стекла ослепляет яркая луна, ее сияние окутывает расплывчатые формы, в которые превратился после заката сад. На опушке леса слабый свет оседает паром.
Пройдя между хлипкими дверями, Том вдыхает холодный ночной воздух. Закрывает глаза, сгибается пополам, кладет руки на колени. Ему хочется ощутить под босыми ногами холодные плиты патио и осознать, что действительно проснулся.
Из соседнего дома доносится громкий гул голосов, слов не разобрать.
Том выпрямляется и смотрит на недавно спиленные деревья и на изможденный силуэт разбитого забора. На границу, за которую сражался всего несколько часов назад.
Он вслепую пробирается по бывшей цветочной клумбе, которая теперь пуста. Словно идет по комковатому печенью, слипшаяся земля крошится под босыми ступнями. Сорняки проскальзывают между пальцами. Кустарник колется и трещит, протестуя против вторжения и вынуждая идти туда, где листва пореже. На месте панели, оторванной от изъеденного червями столба, щель. Том вглядывается в чернильную пустоту.
В конце соседского сада горит свет. Они там, на границе с лесом. Это должны быть они, Муты. Саблей мелькает луч фонарика, затем ныряет за препятствия – растения, украшение пруда и небольшие деревца. Второй луч направлен в землю, на открытое пространство, свет его распыляется в сторону леса.
Том глядит под ноги, отыскивая свободный проход по своей разоренной лужайке. Он ничего не видит, но все равно идет во тьму. Ступает на цыпочках по неровной мертвой земле, и тут в его стопу вонзается что-то острое, Том едва сдерживает крик.
В одних рубашке и трусах он крадется по саду и чувствует себя нелепо. От холода перехватывает дыхание, немеют руки и ноги, ломит в носу и ушах. Но он должен увидеть, что делают Муты. Часов у Тома нет, но, по его прикидкам, сейчас около трех утра. Еще немного, и небо посветлеет.
Дальняя часть его сада, где нет забора, выходит в дендрарий соседей. Так близко к пролому Том гораздо уязвимее, поэтому он опускается на четвереньки и ползет вперед.
За последними устоявшими столбами забора новое укрытие предлагают аккуратные кустарники Мутов. Соседи не увидят его там, если только не подойдут к самой границе участков и не направят свет фонарей в его сад.
Дикий восторг заставляет его преодолеть последние десять метров до правого угла участка, полностью затерянного в темноте. Том бежит. Роса заливает внутреннюю поверхность его бедер и предплечий. А там, где над забором нависает дерево, он может выпрямиться, оставаясь незамеченным.
Том заглядывает в сад соседей, и ему открывается сумрачный вид вплоть до самой двери их черного хода. Но стоит только напрячь зрение и посмотреть туда, где играет свет фонарей, как Том начинает жалеть, что не остался дома за французскими окнами. Закрытыми и запертыми.
Аккуратная миниатюрная лужайка в дальней части сада Мутов, которая больше подошла бы для эксклюзивного поля для гольфа, полностью укрыта чем-то белым.