Ты кому шлешь привет, ладони сложив,
притворяясь, что молишься светлому Сурье?
Эй, сынок, разве славят победу богов
и при этом косятся с улыбкой лукавой?
Как чудесны пугливые тайные ласки:
тьма, чуть слышные вздохи, ночник погашен,
И, дрожа, уклоняясь от страстных укусов,
сотни клятв горячие губы шепчут.
По кому ты тоскуешь, кого вспоминаешь?
Эту песню ты звонко всегда напевала —
Что ж теперь так невнятно слова произносит
перехваченное печалью горло?
Ночь ужасно темна. Я в доме одна.
Муж с утра отправился в путь далекий.
Эй, не спи, сосед, приходи! А людям
я скажу: от воров ты мой дом стерег.
Многим, многим ты тайную боль причиняешь:
рядом с юной твоей красотой заметней,
Что разрушилась их красота, как с годами
разрушаются старые наши селенья.
День за днем растущую боль разлуки
даже тысячью снадобий не исцелить —
Нет от горестной муки этой лекарств,
кроме сладостной муки — желанья смерти.
Растерялся он, бедный, а я смеялась,
прижималась к нему — и тщетно пытался
Развязать он узлы на моей одежде,
не заметив, что я их уже развязала.
О любимый, позволь сказать откровенно:
ты не так меня ранишь сердитой бранью,
Как такой обходительной, гладкой речью:
хоть слова и блестят, а не греют душу.
О гордячка! Уж если ему отдалась,
от досады не плачь и не злись напрасно
На лианоподобные руки свои,
что так страстно дрожат, его обнимая.
«Ночью встречусь с нею вон в тех кустах!» —
размечтался в поле крестьянский парень,
А бобы, отобранные для посева,
выпадают наземь из потных рук.
Не поняв, что от ласк она чувств лишилась,
«Умерла!» — он решил и кинулся прочь,
А цветущий у места их тайной встречи
улыбнулся вдогонку хлопковый куст.
К тем удача приходит, кто дерзко пляшет,
рядом с милым дрожать-вздыхать не забудет,
А вот мы — неудачницы: встретив любимых,
мы весь мир, мы самих себя забываем.
Вот во тьме полночной жена-распутница
под раскидистым деревом ждет любовника,
Чутко слушая шелест листвы опавшей:
не дружок ли крадучись приближается?
Хоть обидой мне сердце ты ранил, милый,
не хочу умирать я — хочу твой образ
Отпечатать в душе так ярко и крепко,
чтоб тебя полюбить и в новом рожденье.
Ах, подружка моя! На заре так грустно
кто-то пел, о любви своей вспоминая,
Что опять и болит, и горит мое сердце,
обожженное стрелами Камадэвы.
Лишь вздыхать остается старшей жене,
чьи увяли щеки, обвисли груди,
Потому что у младшей день ото дня
и румянее щеки, и груди круглее.
Хоть давно уже голоден старый слон,
но сейчас он вспомнил свою слониху —
И в печально поникшем хоботе вянет
связка сочных лотосовых стеблей.
«Не сердись, дорогая!» — «А кто рассердился?» —
«О моя дивнобедрая, ты рассердилась!» —
«А с чего мне, скажи, на чужого сердиться?» —
«Кто ж чужой?» — «О господи! Ты, конечно!»
«Он придет!..» — быстролетно, как легкий миг,
в сладких думах прошла половина ночи.
«Не пришел!» — безотрадно, как тяжкий год,
в горьких думах другая прошла половина.
Так бесстыдно и жадно путники смотрят
на обсыпанную мукой крестьянку,
Словно боги впервые увидели Лакшми
в белых брызгах Молочного Океана.
Глянь, как бережно, вытянув шею, павлин
капли первого дождика пьет с травинок,
Будто тянется к дивным перлам, дрожащим
на концах изумрудных, тончайших игл.
Вид ее чуть прикрытой, полной груди,
из-под синих одежд лукаво блестящей,
Так приятен, как вид полноликой луны,
из-за синих туч дождевых глядящей.
Счастье женщиной тайно влюбленной быть —
сладко ей и во сне любимого встретить,
Мой же милый муж спит всегда со мной,
но во сне не встречается ли с другою?
Ох, беда не ко времени и не к месту
появиться — и любящим помешать!
Даже мать будет клясть малыша, если он,
закричав, помешал ей ласкаться с мужем.
Что ж, гори, мое сердце, если так хочешь,
клокочи, если так уж тебе по нраву,
Разорвись, если так уж тебе угодно, —
все равно с ним порву: он меня не любит!
Дочка старосты хоть и совсем девчонка,
но уже возбуждает страстные взгляды.
А когда подрастет? Для наших парней,
ох, каким плодом ядовитым станет!
Почему, почему вы твердите, подружки,
что пора мне спать, что давно за полночь?
Сладкий запах сехалик, цветущих сехалик
разве даст уснуть? Сами спать идите!
Небывалый зной! В первый раз, наверно,
деревенского озера дно открылось:
Сохнет толстый ил, лежат черепахи,
задыхаются рыбы, разинув рты.
О послушай, крадущаяся в ночи:
не желай так страстно любовной встречи,
Не пылай, словно факел, — иначе тебя
даже в этой тьме кромешной заметят.
О красавец жестокий! Как счастливы девы,
не встречавшиеся с тобой ни разу!
Даже есть они могут, спать они могут,
даже слышат, что говорят другие.
Эх, сынок! Ты бы видел, как эта дева,
что всегда казалась такой застенчивой,
Шла домой горделиво, к ушам прицепив
пару красных ягод, тобой подаренных.
Как могли вы, красотки, вы, что так любите,
чтоб другие плясали под вашу музыку,
Не заметить, как прочь он брел, опечаленный…
Ах, сама я его оттолкнула, глупая!
Как луна — мой любимый! Как ясная радость —
любованье чудесным его лицом,
Как сияние — рук его нежных касанье,
как безумье — надежда его удержать.
Глянь, подружка! Под тяжестью пчел давно ли
камыши вот эти над речкой гнулись,
А теперь они ломкими стали, сухими —
так иссушит и нас жестокое Время.
Ах, любимая матушка! Как мою душу
он обидел недолгой своей любовью:
Будто груду алмазов во сне я нашла,
но исчез мой сон — и алмазы исчезли!
Если лук напрягают, то, чем он кривей,
тем скорей расстается с прямой стрелою.
Так и в жизни людей: кривое всегда
от себя отталкивает прямое.
Молодая красотка с груди высокой
ожерелье срывает в минуту страсти.
Так достойные люди свой вид достойный
иногда теряют в минуту гнева.
Где же солнечный диск? Где луна и звезды?
Погляди: как астролог на гороскопе,
На туманном небе дождливый день
чертит линию журавлей летящих.