- Нормально, Сашка? - поинтересовался Корнеев.
Я подозрительно огляделся. Закрыл глаза и подпрыгнул на одной ножке. Не упал.
- Нормально, - с облегчением сказал я. - Что, пойду я работать?
- Валяй-валяй! - жизнерадостно заорал Витька. - Мне еще чертей расколдовывать, да память им заговаривать, меньше будешь под ногами мешаться...
Вздохнув, я вышел из машинного, на прощание мстительно бросив Корнееву:
- Вот будет удивительно, если никто из магистров не узнает о твоих художествах...
Оставив Витьку размышлять над этим оптимистическим заявлением, я пошел к себе, в электронный зал. Фортуна явно повернулась ко мне, я не спотыкался, не налетал на встречных, вежливо поздоровался с Кивриным, одолжил считавшему посреди коридора Амперяну свою логарифмическую линейку, вызвал лифт...
И побежал обратно. Амперян, виртуозно пользуясь линейкой, что-то подсчитывал, записывая в блокнот.
- Давно из дома, Эдик? - вкрадчиво поинтересовался я.
- С утра, - не поднимая глаз от формул, в которых я опознал уравнение Сташефа-Кампа, ответил Эдик.
- Ты же с Ойра-Ойрой... Тьфу, с дублем его, домой пошел!
- Ну... - Эдик поднял на меня задумчивый взгляд и объяснил: - Пошел. А потом думаю, чего я на кровати буду валяться, радостный и довольный, когда тут самая работа начинается? Выпил антигореутолитель, и стал экономическую целесообразность процесса подсчитывать.
- Целесообразно? - не зная, как подступиться к главному, спросил я.
- Не знаю, - хмуро признался Эдик. Удача, похоже, его покинула.
- Корнеев тебе звонил? - напрямик спросил я.
Эдик обвел взглядом выкрашенный зеленой масляной краской коридор, мутные плафоны на потолке, и резонно спросил:
- Куда звонил?
- Десять минут назад! Сам слышал! - отчаянно сообщил я. - Он спросил, правильно ли соединили, а ты сказал, что нет.
- Как он спросил?
Я напряг память.
- Ну... Примерно так: "Эдик, скажи, правильно соединили?"
- И тот, кто взял трубку, ответил, что "нет", - закончил Эдик. - Что соединились вы неправильно...
Он снова нырнул в свои вычисления, а я, совершенно запутавшись, пошел дальше. Итак, отвечал не Амперян.
Но совет оказался правильным, значит, отвечавший тоже был "удачливым"? Или же неправильным, просто мы еще не заметили последствий своей ошибки? А как заметишь, неизвестно, какими они могут быть! У дверей электронного зала смирно сидел дубль Володи Почкина. Больше пока никого не было.
- Скажешь Володе, пусть сам придет, - грубо сказал я дублю. Корнеев всегда на меня так влияет. - Он мне пятерку уже неделю должен.
Дубль поднял на меня потрясенный взгляд и прошептал:
- Я не дубль. Я Володя. Могу пропуск показать, с фотографией и печатью. А пятерку я после обеда занесу...
Было видно, что здоровяк Почкин пребывает в состоянии, близком к шоковому. Я схватился за голову. Потом схватил Володю за плечи, затащил в зал, и стал отпаивать чаем с бутербродами настоящими, из буфета, а не сотворенными магическим образом. Попутно я пообещал ему рассчитать за сегодня все задачи, которые он принес еще неделю назад, а вечером взяться за написание программы для новых. Володя медленно приходил в себя. Видимо, еще никто и никогда не принимал его за дубля, так что с непривычки он был расстроен.
- Заметку в стенгазету напишешь? - неожиданно спросил он. Видимо, отошел.
- Напишу-напишу! - радостно сказал я. - Про Брута?
- А что он натворил?
- Не знаю. Но как-то принято...
- Нет. Надо про новые плакаты в столовой.
- Какие плакаты?
Глаза у Почкина загорелись.
- Ты еще не видел? Посмотри, - вкрадчиво посоветовал он. - Пойдешь обедать, и посмотри.
Я пообещал сходить в столовую и посмотреть. Потом пожаловался Володе, какой был ужасный день: вначале меня приняли за дубля, потом я Витькиного дубля принял за Витьку, а под конец Володю за дубля... Язык чесался рассказать про Корнеева и Колесо Фортуны, но я подавил искушение.
Почкин в ответ ободрил меня рассказом о том, как наши институтские ребята поодиночке сматывались с затеянного месткомом празднования трехсотлетия изобретения волшебной палочки, оставляя вместо себя дублей. Под конец в огромном зале, где проходило торжество, не осталось ни одного человека: только сотня небрежно запрограммированных дублей. Когда, наконец, ушедшие работать магистры и ученики сообразили, что произошло, то дубли оставались без присмотра уже больше трех часов. К ним отправился Федор Симеонович.
Вышел он через полчаса, предварительно дематериализовав всех дублей. На лице его блуждала странная улыбка, но о своих наблюдениях он никому никогда не рассказывал, а делу Линейного Счастья начал посвящать еще больше времени, чем раньше. История мне правдивой не показалась: во-первых, что такого могли натворить дубли, даже плохо сделанные, а во-вторых, работать больше, чем обычно, Федор Симеонович уже никак не мог. Выпроводив Почкина, я наконец-то вернулся к "Алдану". Опасливо включил питание и стал смотреть, как машина тестирует себя. Бойко протараторила по бумаге виртуальными литерами пишущая машинка, и "Алдан" ласково заморгал зелеными огоньками. Усевшись перед перфоратором, я взял стопку чистых перфокарт, составленную девочками программу, и облегченно вздохнул. Кончились неприятности с Колесом Фортуны и дублями. Жизнь возвращалась в свою колею. Ошибался я в этот момент здорово, как никогда. Но о том, что я ошибаюсь, не знал никто. Даже У-Янус. Так уж получилось.
2
Товарищ! Мы вместе решили с тобой:
Покушав, посуду убрать за собой.
Автор неизвестен.
Где-то около двух я с сожалением оторвался от присмиревшего "Алдана", встал, потянулся и направился в столовую. По пути заглянул к Витьке, потом к Роману, но ни того, ни другого не нашел. Взяв стакан кефира и тарелку жареной печенки с вермишелью, я направился к своему любимому столику. Знаменит он был тем, что над ним висел огромный плакат с бодрой надписью: "Смелее, друзья! Громче щелкайте зубами! Г.Флобер." Время от времени плакат подновляли, и при этом текст чуть-чуть менялся поклонник Флобера каждый раз пользовался новыми переводами. Усевшись под словом "щелкайте" я, прежде чем воспользоваться советом и начать щелкать, глотнул кефира тот оказался вчерашним, если не хуже. Потом, вспомнив слова Почкина, зашарил глазами по стенам. Первый из плакатов я увидел на стене напротив. Он гласил:
"Пальцем в солонку? Стой!
Что ты
себе
позволяешь?!
Мало ли где еще
Ты им ковыряешь!"
Поперхнувшись кефиром, я протер очки. Плакат не изменился. Нормальный, аккуратно нарисованный плакат. Под ним сидели нормальные, аккуратные девочки из отдела Универсальных Превращений. Девочки ели борщ, обильно посыпая его солью, и ничуть не смущаясь необходимостью окунать пальцы в солонку.
Мною овладел исследовательский зуд. Низко пригнувшись над тарелкой, рассеянно нанизывая на алюминиевую вилку куски лука, печенки и вермишелины, я смотрел по сторонам.
Над кассовым аппаратом я обнаружил чудесный, прекрасно зарифмованный плакат на вечную тему: люди и хлеб.
"Мой знакомый по имени Глеб
Повсюду разбрасывал хлеб.
Не знает, наверное, Глеб,
Как трудно дается хлеб."
Перебрав в памяти всех знакомых ребят, я успокоился. Похоже, имелся в виду не какой-нибудь там конкретный Глеб из НИИЧАВО, а обобщенный негодяй. Кончиком вилки я извлек из солонки сероватую соль, посыпал вермишель и быстренько доел. Закончил обед кефиром и пошел к выходу. На дверях меня ждал третий плакат.
"Уходящий товарищ, ты сыт?
Зря спросил. Это видно на вид.
Администрация"
Слово "Администрация" меня добило. Я остановился, поджидая кого-нибудь знакомого. Эмоции требовали выхода. Теперь я понимал Володю, чей графоманский опыт исчерпывался знаменитым двустишием о едущем по дороге ЗИМе. Разумеется, в нашей столовой работают не магистры, и даже не бакалавры, а беззаветная любовь заведующего к Флоберу не панацея от отсутствия вкуса. Самым удивительным было то, что никто не возмущался этими жуткими виршами! Я вдруг перепугался, вспомнив утреннее приключение с Колесом Фортуны. Вдруг мы каким-то образом исказили человеческие вкусы, и теперь ЭТО считается нормальным? И Кристобаль Хозевич одобрительно кивает, глядя на стихи о Глебе и хлебе...
В дверь проскользнул Юрик Булкин, наш новый сотрудник из отдела Универсальных Превращений. По профессии он был энтомолог, но ухитрился увлечься василисками, животными редкими и опасными. Теперь он вел тему: "О свойстве василисков превращать живое в камень, и о возможности превращения ими в камень воды". Как я слышал, теме придавалось большое значение, так как с помощью дрессированных василисков намного упростилось бы строительство плотин и был бы досрочно выполнен поворот сибирских рек в Среднюю Азию.
Поймав Юрика за руку, я спросил:
- Слушай, Булкин, ты плакаты на стенах видишь?
- Вижу, - целеустремленно вырываясь сказал Юрик. - Я их сам писал...
Я остолбенел. Юрик слыл бардом, пел под гитару веселые песни, и от его заявления упрочились мои худшие опасения. Видимо, оценив мою реакцию, Булкин прервал движение к очереди алчущих пищи сотрудников и разъяснил:
- Меня знакомые ребята-социологи попросили. Они исследование проводят, "ЧВ" - "Чувство вкуса". Какой процент сотрудников возмутится этими плакатами за три дня. Нормальный показатель двадцать пять процентов.
- А у нас? - успокаиваясь поинтересовался я. - Вытянем норму?
- Тридцать процентов за полдня, - утешил меня Булкин. - И один, похваливший плакаты.
- Выбегалло, - сказал я.
- Выбегалло, - подтвердил Булкин. - Подошел ко мне и говорит: "А ты, эта, значит, написал правильно. Эта, инициативу проявил. На ученом совете вопрос буду ставить, как почин поддержать".
В глазах Булкина мелькнуло легкое злорадство.
- А ведь поставит, - задумчиво сказал я. - Еще и Модест поддержит, а остальные решат не связываться... Так что ты готовься, Юрик, пиши плакаты впрок...