Дядя Миша налил водки, опрокинул ее, закусил огромным пучком зелени, а затем продолжил.
— Потому что прилететь, Денчик, могло снизу от жильцов, сверху от заказчика и сбоку от властей. Власть она вообще особо опасная в данном случае. Это не считая зоны инферно, то есть «братвы», у которой мог к тебе вспухнуть интерес в любой момент. Причем, в любой же комбинации. Иногда и одновременно, в разных комбинациях. Вам такое сейчас представить сложно. А нам приходилось вертеться задницей на сковороде, под которой было до хрена желающих пошевелить угольки.
Самое опасное, между прочим, встрять с жильцами. Прикинь? Неожиданно, но факт. Когда, например, все уже уехали по новым квартирам, а у последнего взыграло ретивое эго. Он вдруг почувствовал себя владельцем квадратов в мандец каком престижном районе. Похер, что эти квадраты выглядят, как черти что. Главное, они, к примеру, в центре. И вот он начинает из тебя кровь пить. Поначалу хотел «однушку» на Беговой за свою комнату, теперь ему «двушки» на Фрунзенской мало. Прикинь? У меня такого не было, если честно. Слава те Господи, я самых проблемных вывозил в первую очередь, но коллеги попадали. Да…Потом приходилось жопу рвать на британский флаг.
У нас, например, с пацанами, для таких вариантов имелась специальная группа дружественных китайцев-эксгибиционистов. Или шобла веселых алкоголиков-дебоширов с безупречными документами. Ни одна падла не подкопается. Мы свое дело знали. Так же можно было устроить капремонт вокруг мятежной цитадели с долбежом стен нон-стоп. С ночными бдениями с перфоратором. В общем и целом, расселить «двушку» нетрудно, «трешку» — уже сложно. А дальше вообще проблемы растут в геометрической прогрессии…
— Мишань, ты чего там пацану голову забиваешь? — Обязательно встревал кто-то из батиных друзей, вынырнув из парной. — Отцепись от молодёжи. Иди, веничком тебя отхожу.
— Погодь. Я его жизни учу. А то они привыкли на всем готовом. Кинешь вот так в джунгли нашей современной жизни, все, мандец. А если опять оно полетит к черту? Тьфу-тьфу-тьфу… Не дай бог…
В этот момент дядя Миша неистово перекрестился и так же поплевал через плечо. Потом продолжил.
— И вот представь. Дернул же нас черт вписаться в расселение десяти комнатной хаты на Спиридоновке. Раньше это была улица Алексея Толстого. Представь, центральный округ. Пресненский район. Рядом не дома, а исторические музеи. Бывший дом ЦК КПСС. Там сам Жуков жил. А доходных домов, которые до революции функционировали, вообще не счесть. Короче, место — просто бомба. Огнище. Была одна маленькая засада. Помимо сплоченного коллектива жильцов, количество которых сначала было неизвестно, там присутствовали еще и «ничьи» метры. А это прям мандец, какая, засада. Потому что надо было подключать начальницу местного ЖЭК. Уровень зажратости которой зашкаливал. Я ее помнил еще застенчивым головастиком, когда она радовалась любой зеленой бумажке и готова была ради нее на любые формы продажи Родины, но к времени описываемых событий, Валентина Ивановна мутировала в полноценную 120 килограммовую жабу, которая меньше чем за пять тысяч грина и не квакнет. Удивительная сука, в общем…
Брала она только у своих, провереннвх. Брала много, но, увы и ах, по старой советской привычке, считала, что сама дающему ничем не обязана. Может сделаю, может — нет. Как правая нога захочет. Повторюсь, но удивительная сука, короче. Пару раз ее реально собирались закопать, но я воспротивился. Любая уголовщина вредит делу. Это сейчас они вообще понятий не имеют. Потому что не боятся. В 90-е, любой уголовный момент — это бомба с заведенным часовым механизмом. Под твоей задницей. Потому что придут разбираться к собственнику. А тот, кто мог себе позволить в 90-е купить хату за сто тысяч долларов, вполне был в состоянии открутить риэлтору глупую башку забесплатно. Под девизом: «Ты меня за мои бабки в блудняк втравил, сука?» Потому визит родни из деревни с криком: «Вы куда бабушку нашу дели, ироды?» чреват безымянными могилками барыг с паяльником вместо креста на холмике…
Дядя Миша снова многозначительно замолчал, глядя на пустую бутылку. Либо воспоминания были ему очень дороги, либо он соображал, выпить ли еще. Я с удовольствием слушал его рассказ и угорал. Все это казалось очень далеким, но интересным. Тем более, батя вообще никогда ни о чем не говорил из своего прошлого. Тогда я думал, исключительно по причине постоянного отсутствия рядом. Когда там говорить, если мы встречались через раз. А когда нам удавалось выбраться вот так, в баньку с его друзьями, то я просто старался не мешать отцу разгружаться от государственных забот. Но теперь понимаю, что рассказать он просто ничего не мог. Пока, правда, не знаю, по какой причине, и что они тут с матерью накосорезили, но непременно выясню.
— Нук тащи еще пузырь! — Крикнул дядя Миша одному из своих охранников. — А ты, Дениска, слушай дальше. Валя… Да, точно. Так ее звали. У меня к Вале имелся свой, особый подход — Таджикский призовой скакун Анзур, которому было без разницы, кто на нем поскачет. Работал в нашей постоянной бригаде по благоустройству драгоценных метров. Анзура привозили, он галопировал на Валентине, или она на нем, тут деталей сказать не могу, но шел Анзур до победного, получал Большой Шлем и валил к себе в общагу, мудила, копить силы. Разомлевшая во все свои 120 килограмм Валентина, делала все по нашей указке за приемлемую цену. По свободным метрам мы договорились на два Анзура и шесть тысяч долларов. Ударили по рукам. Анзур в этот раз проскакал расстояние, равное километрам до канадской границы. Жаба осталась довольна и мы подали документы.
Сплоченный коллектив жильцов на совете порешил, необходимо всем ехать вместе. В один подъезд. В Митино. Чтоб, значить, не разлучаться обществом. Знаешь… Нет, не знаешь… Коммуналки — это отдельная песня. Детей вместе нянчили, больных сообща выхаживали. Как же им теперь друг без дружки? Пропадут! Вот такая началась песня. Прекрасно. Мне же легче. Приезжаю в контору по продаже новостроек. Все чинно-благородно. Два усача показывают бумаги. Идеально. Мэрия доверила этой компании продажу принадлежащих ей квартир в новом доме. Дом достроен. В нем депутат один известный живет и сотоварищи. Мол, элита. Я, криво ухмыляюсь, но молчу. А про себя думаю, получать живительную струю народного общения новоявленные аристократы. В то время люто ненавидел таких…
Дядя Миша громко захохотал, а потом шлёпнул себя по животу.
— Таких, как я. Ненавидел. Ну, и что… Выкупаем десять хат. И начинается переезд. Ей-Богу, цыганский табор по сравнению с нашей колонной, был бы верхом респектабельности. В первом грузовике, поверх барахла, которое не на каждой свалке примут, ехала в цветастом засаленном халате главная бандерша коммуналки — Тоня, и горланила вольную песню «Едут по Берлину наши казаки», аккомпанируя себе на аккордеоне. Остальные жильцы громко и слаженно подпевали. Эхо разносило гиканье и свист по окрестностям. Смотреть на эту орду гуннов высыпали все соседи-митинцы. И застыли. Молча. В глазах среднего класса появилось затравленное выражение и предчувствие беды. Но самое интересное, знаешь что? Они так просили, чтоб из расселили вместе. Ведь, как одна семья. А в итоге? Приезжаю как-то в наш обезьянник. Мы их так ласково между собой называли. Встречаю хмурую Тоню. Пугаюсь. Думаю, ну, все, какая-то жопа пришла.
— Ты меня зачем нагребал? — Заявляет мне Антонина.
— Тонь, — Говорю, — побойся Бога, мне что жить надоело?
— Вот и я о том же. Ты мне что обещал?
— Антонина! Ты ж сама себе хату выбирала!
— Ты мне сказал, что у меня с этой сучарой Танькой все поровну будет!
— Так у вас же квартиры одинаковые! Она ж под тобой живет! Такая же треха-один в один!
— Пошли! — Машет Тонька мне рукой и выходит на лестничную площадку.
Заходим в Танькину хату. Поначалу эти деятели даже двери не закрывали. Че, свои ж все люди! Идем в ванную.
— А это, млядь, что? — Говорит мне Тонька и тычет куда-то.
— Что-что? — А я, не поверишь, хрен пойму, о чем речь. Ванная, как ванная. Точь в точь. Метраж совершенно одинаковый.
— Вот это! — Говорит Антонина и продолжает тыкать.
— Кафель. — До меня, наконец, дошло.
— А почему у меня его нет!
— Хорошо. Погоди минуту.
Иду в машину. Возвращаюсь с топором.
— На!
Она в ахере, ничего не понимает.
— Круши его! Чтоб у вас все поровну было!
Тут, значит, из небытия алкогольного счастья появляется хозяйка.
— Ты чего это, млядь такая, удумала, а?!
— Кафелю твою… — Начинает Тонька снова заводиться.
— Херафелю! А х ты ж сука подзаборная! Да я тебя!!!
Все. Вой, визг, грохот. На шум сбегаются мужики и начинается общее месилово. Еле успел выскочить. Потом Тоня всю ночь горланила песни под аккордеон в ванной. Поутру ее опять отмудохали. Через месяц жильцы уже не здоровались между собой. И дети забылись и все спасённые больные. Некоторые подходили, просили переселить их оттуда. Даже в меньшую площадь. К черту на кулички. «Лишь бы этих рыл постылых не видеть!». Не зря большевики с частной собственностью боролись! Портит она народ, ох портит! Так я к чему тебе все это… Чтоб жить, Дениска, надо крутится, понял? А вы, как медузы аморфные. Как желе. Сидите на всем готовом. Эх, Вас бы в 90-е…
И вот сейчас мне вспомнилась эта история, про дядю Мишу. Вспомнилась, сам не знаю почему. А вот идею в моей голове зародила весьма неплохую. Светланочка Сергеевна бегает от меня, как от прокажённого. Она явно понимает, начну задавать вопросы и не отстану. Маман, конечно, может опять включить упрямую дурочку и ни черта не говорить. Скорее всего, мы так и продолжим бестолковится. Но! Они с дядькой поступили в городе в институт. А жили, по-любому в общаге. Потом устроились на завод. И, по идее, должны были переехать уже в заводскую общагу. Тогда им никто бы квартиру снимать не стал. А свою еще надо было заработать. Случилось это двадцать один год назад. Не так уж давно. Общага — та же самая коммуналка. Там все все видели и все все знали. Значит, мне не надо расспрашивать Виктора, что там произошло и как оно было. Тем более, суть уже ясна. Надо затронуть времена его учебы. Выяснить, где они с маман, в каком общежитие обитали. Ну, а потом, идти и искать тех, кто остался из старожил. В принципе, областной город, это не Москва. Попасть туда не сложно. Но помочь с этим может только Николай Николаевич с его машиной. На велике я точно в город не поструячу.