секунду сорваться в жестком спринте по пересеченной местности, самоходчики напряженно вслушивались в тишину. Сквозь бешеный стук собственного сердца до ушей донеслись звуки струйки воды, бьющейся о бетонный забор, – кто-то беззаботно или с умыслом справлял малую нужду на цитадель подготовки политических кадров погранвойск СССР. Разбираться с наглецом не было ни времени, ни желания, да и здравый смысл подсказывал известную аксиому – «раз тебя тут никто не видел, значит, тебя тут и не было». Но ситуация взбодрила, гулял адреналин, голова гудела, мешок с картошкой несли, словно он не весил ничего и был пушинкой. В награду за содеянное молодая красивая девушка напоила группу самоходчиков вкусным чаем.
Развод комбат зачитывает обращение из Оренбургской области, в котором председатель одного из колхозов благодарит руководство курса и Вахнина Сашу за активное участие в уборке зерновых в период курсантского летнего отпуска. Вахнину вручается грамота. В строю 37-й группы «вольнодумцы» (Логинов, Махов, Шатских) обсуждают информацию: «…сколько-сколько намолотил?», «лучше бы девушек тискал» и т.п. Одним словом, «колхоз» и есть «колхоз», даже в отпуске.
Осенние ротные учения на полевом учебном центре (ПУЦ) в Ярославской области. Если быть честным, то главная цель любых учений – это сохранить личный состав, вооружение и технику, а также прочее имущество. Но главное – сохранить личный состав, который от физических нагрузок и отсутствия сна тупит и тормозит. Народ спит где попало, обжигается, обмораживается, роняет гранаты и стреляет не туда. Помню, как на 4-ом курсе на учениях по «выживанию» в 30-ти градусный мороз мы спали возле костра в бушлатах и валенках. Дымили и горели валенки, тлели бушлаты. Около трех человек получили легкие ожоги. Когда настала моя очередь идти в дозор, я, нагретый от костра, просто вышел на дорогу и лег спать в колею. Позже по этой дороге на УАЗике с проверкой ехал комбат… Как они меня разглядели в белом бушлате, засыпанном снегом, в три часа ночи, не представляю. Комбат дико матерился и пинал меня ногами. Было не больно, так как он был в валенках, а я в бушлате.
О том, что существуют «допуски по гибели» военнослужащих во время проведения крупномасштабных военных учений, впервые услышали еще на первом курсе. Процент «допустимых потерь» зависел от рассказчика. Цифры были различными. Кто-то заявлял о допустимости гибели 2 % от общего числа военнослужащих, принявших участие в учениях, кто-то называл цифру в 4 %. Есть даже официальная допустимая статика потерь при проведении боевых учений: 0,1 %. Т.е. из десяти тысяч один должен умереть. Но нам не была страшна армейская арифметика потерь на учениях, мы боялись холода, физических нагрузок и двоек.
Разумеется, официально цели учений были другие: практические знания, тренировка морально-волевых качеств и выносливости. На самом деле с командира никогда не спрашивают, если он в ходе учений кого-то там не доучил. А вот за потерянный каким-то раздолбаем штык ножа или магазина будут дрючить взводного со всей пролетарской ненавистью.
И это – самый безобидный вариант. Были случаи потери биноклей, ракетниц и даже автоматов, тут дела уже могли стать подсудными, хотя, конечно, командование прикрывало и потери, и задницы командиров взводов.
Привыкшие к холодам Ярославской области, начинаем хитрить: берем с собой носки, свитера, запасные портянки. Сержанты уже не особо дрюкают за вшивники, так как сами утепляются. Холод, как и голод, не тетка.
Серая раскисшая дорога с каждым шагом высасывала из нас последние, казалось, силы, а мы все шли и шли, и каждый был уверен, что дойдет только до вон того деревца, а потом рухнет в противную холодную грязь. Но деревце оставалось позади, а мы все шли дальше – до следующего куста, потом – еще до следующего поворота. Пеший переход к месту проведения ротных учений. Вороны кружили над колонной и, казалось, смеялись над нами своим харкающим карканьем. Привал – все разбрелись по кустам. Сержант Кургин пытается шутить:
– Если прибором трясешь больше двух раз – это уже считается игрой, не забывайте! Реакции на шутку не последовало. Кто закуривает, кто присаживается прямо на мокрую пожухлую траву вдоль обочины. В воздухе пахло сожженной соляркой и едким одеколоном «Консул», которым мы обильно поливались после бритья.
Солнце выкатилось из-за горизонта, привело себя в порядок и поплыло дальше. Тут же небо затянуло грязными тучами. Сил разговаривать не было. Сержант кричит: «Строиться!», как будто действительно началась война. Когда он орет, во рту видны его свинцовые пломбы в зубах.
Преподаватель по тактике обрисовывает ситуацию: где противник, его пулеметные гнезда и расчеты, замаскированная техника. Мы в строю записываем задачи карандашами в блокнот. Хотя как записываем – делаем имитацию, накрапывает противный мелкий дождик. Писать в трехпалых перчатках неудобно, а голыми ладонями холодно. Скорее бы все закончилось, а это только начало.
Мне и моему другу Вове Дехтяренко, качку из Белоруссии, повезло, нас назначают в группу «имитации огня». Т.е. мы должны были разбрасывать взрывпакеты, дымовые шашки и изображать огонь противника. Используем ИГН (имитатор газового нападения) с наполнением хлорпикрина. Рота отрабатывала наступление при химической атаке, т.е. атаковала злого врага в противогазах. Нам по раскисшему полю не бегать, а сидеть в окопе да метать имитацию.
Для реальности происходящего боя мы с Дехтяренко должны были при приближении атакующих надеть на взрывпакеты оболочку, которая, взрываясь, выделяла хлорпикрин, разъедающую оболочку глаз. Все хорошо, только вот взводный заставил нас надеть противогазы, которые тут же сдавили голову противной холодной резиной и ограничили видимость.
Сидим в окопах, постреливаем холостыми патронами и бросаем шашки. Рота наступает, приближается – пришло время метать ИГН. Противогазы запотели, и мы с Вовой толком ничего не видим. Дехтяренко поджег один взрывпакет и хотел «прикурить» от него фитиль следующего, чего категорически делать нельзя. Упустил время, засуетился, занервничал, еле успел отбросить от себя горящую опасную имитацию, и она бабахнула… в окопе. Я этого не видел, только от двух мощных взрывов, следующих один за другим, присел, в ушах зазвенело. Смотрю на Вову, он лежит на спине как больной слоник с вялым хоботком. Кинулся к нему, вроде живой. Вторая мысль – залет на учениях, надо что-то делать. Вова стягивает противогаз и смотрит на меня ничего не понимающими глазами – ему досталось ого-го. Рота через пару минут будет рядом, взводный кричит из соседнего окопа:
– Почему, пи-пи-пи, не стреляете? Где имитация химатаки? Его крик слышу, как будто мою голову обмотали большим полотенцем – легкая контузия. Автоматически выпускаю магазин в воздух и бросаю взрывпакет. Заикаясь, говорю Вове:
– Вставай, надевай противогаз, а то нас натянут как мышей. Вова начал понимать происходящее и его последствия. Покачиваясь, встал, натянул на голову противогаз и опять потянулся к взрывпакетам. Порядок. Дехтяренко молодец, в санчасть не попросился, чтобы наш залет не лег на всю роту, а продолжал вместе со всеми выполнять учебно-боевые задачи.
Целый день мы атаковали, оборонялись, окапывались. Сидим в ожидании машины посеревшие, грязные и мокрые. Переживаем, не сделают ли нам марш-бросок. Солнце вышло на минуту, сразу поблекло и съежилось, утонув в мутной дымке. Подул ветер, небо затянуло причудливыми облаками, меняющими форму. Казалось, что облака и все небо мнут гигантские невидимые руки.
Грузимся в БМП, которая везет нас на боевые стрельбы. Грохот ужасный, кажется, что ты в бетономешалке с кирпичами, касками, бьемся о броню, но мы спим. Курсант Кордюков ударился о пламегаситель и получил синяк под глазом, я прищемил палец при стрельбе на ходу с автоматной бойницы.
Потерь на этих учениях, слава воинским Богам, не было, но многим досталось. На обратном пути ехали от Ярославля до Александрова в обычной электричке, людей тьма. Народ вяло толкался между сидений. Из окон поддувало холодом, в вагонах безнадёжно пахло железнодорожными запахами и человеческой нечистоплотностью.
Спать охота до одури, но многие курсанты, изображая галантных кавалеров и воспитанных людей, уступают места девушкам и пожилым людям. Наш отсек, где мы ехали с Вовой Дехтяренко, пустой. Подсаживающиеся к нам люди начинали сморкаться, тереть глаз и быстро уходили. Вовина шинель насквозь была пропитана хлорпикрином…
Спортивный праздник. Многое отдал бы, чтобы взглянуть в глаза человеку, придумавшему такое название. Праздник – это событие для физического отдыха и расслабления души. У нас все наоборот: напряг и нервяк. Праздников в армии, конечно, нет и быть не может. Поэтому на праздник у нас марш-бросок – 10 километров. Как будто издеваясь перед стартом, играет военные марши оркестр.
Бежим в шинелях. Шинели в современной армии – для меня открытый вопрос. Сукно, хлястик и складки на спине. Конечно, можно было расстегнуть хлястик и укрыться в непогоду, как писал советский поэт Василий Ермаков:
В ночь сырую, длинную
Служишь ты периною,
Согреваешь ласково,
Серая шинель.
Но военная форма должна обеспечивать удобство выполнения боевых задач и несения службы или вызывать у врага своим видом уважение и мысли, что Российская армия самая мощная и обеспеченная. Наша шинель неудобная и серая – ни удобства, ни красоты. Ее носят больше века, начиная с казацких есаулов и пехотинцев Первой мировой войны. И ничего в ней не меняется: рудиментное пятно на теле могущественной и лязгающей железом армии.
Вот бежим мы в этих шинелях, пар пускаем и ищем кислород. Курсант Чеславлев выдохся, посерел, забираем у него автомат и несем, по очереди. Взаимовыручка стала не великим жестом, а повседневной обыденностью. Испытания сплачивают, убирают бытовую мишуру и конфликты. На финише мне самому плохо, отхожу в сторону и блюю, держась за березу.
34 группа выигрывала практически все соревнования. У них Гоша Полянский и Вася Селиверстов на марш-бросках забирали себе гранатометы, пулеметы у тех, кто уже не мог ноги передвигать. И позже под руки доносили некоторых до финиша. Ещё бы Полянский плохо бегал – он ведь был инструктором службы собак, а Селиверстов – биатлонист. Вот такой спасательный дуэт.