Приближался очередной отпуск. Сессия сложная, главный принцип: «Наплевать на средний балл – лишь бы отпуск не пропал!» Все дело в том, что не прошедшего экзаменационные испытания задерживали в отпуске до того времени, пока он не сдаст все долги. Задержаться или не поехать домой – самое страшное событие для курсанта.
Кто-то встает за час раньше подъема и грызет гранит науки. Я не иду на такие жертвы, но стараюсь на занятиях и САМПО изо всех сил. Хожу в библиотеку, которая огромная и напичкана трудами марксизма-ленинизма, литературой о пленумах и съездах ЦК КПСС. Обложившись толстыми книгами, механически переписываю тезисы бородатых и лысых вождей коммунизма.
Особенно переживаем за военно-техническую подготовку. Преподаватель полковник Шавлохов смешно говорит «БТР-60ПБ», делая кавказское ударение на «ПБ». Шавлохов спокойный, как фараон, двойки отвешивает равнодушно и регулярно. На его занятиях сидим, потупив лица в столы, и надеемся, что тебя не вызовут к стенду с поперечным разрезом двигателя БТР.
Я, абсолютно запутавшийся в циклах двигателя, дрожу на зачете осиновым листом, но получаю заветное «зачтено» и собираюсь в отпуск.
Зима
Наступила зима. Получили полушерстяную форму («пэша»): кальсоны с нательной рубахой, байковые портянки, шинели. Все подписываем хлоркой. «Солдат без бирки – как попа без дырки!» – как говорят сержанты. В армии все помеченное – с шапки до саперной лопатки. На одежду ставим так называемое клеймо – это прямоугольник шесть на два сантиметра, продольно разделённый на две части. В верхней пишется фамилия полностью, в нижней трети – номер военного билета.
– Зачем все метить? – спрашивает курсант Пристегин, парень небольшого роста, временами запинающийся в разговоре, но настырный и дотошный.
– А затем! – отвечает сержант Бондарь, высокий слегка сутулый уроженец Украины. – Вот если ты в бою наступишь на итальянскую мину, и тебя разорвет на части, по клейму тебя опознают и сообщат на Родину. Мол, героически погиб боец! – нехорошо шутит Бондарь.
Первый мокрый снег превратил асфальт училища в чавкающую слизь. Ротные выгоняют убирать территорию. Получаем лопаты, доходим – снег таял. Так и бегаем туда-обратно. Прямо круговорот с лопатами. За каждой ротой числится своя территория, из которой нашему взводу наделен участок возле столовой. Стоим, курим втихаря, ждем, когда снег растает. Курсант Филимонов спрашивает:
– Слышал про курсанта Мишу Федулова из 37 группы?
– Нет, а что? – отвечаю я и смотрю, как на ладонях у меня медленно тают снежинки. Филимонов, пряча бычок, рассказывает:
– Федулов очень влюбчивый и болезненно порядочный парень в отношениях с девушками. После пары-тройки встреч сразу хочет жениться. А как жениться без костюма? Вся 37-я группа всячески его поддерживала – как же не погулять на халяву. Миша после знакомства с очередной пассией посылает домой нежные письма с просьбой прислать денег. Потом приглашает 37 группу обмыть получение денег и уходящую холостяцкую жизнь походом в ресторан. В результате похода костюм покупать было не на что. Все его утешают: мол, с женитьбой торопиться не стоит, надо чувства проверить и все такое. Да и костюма нет. Опять же, другую можешь встретить. Так они уже пропили три костюма…
– Смешно, – говорю я, и мы идем сдавать лопаты.
5 декабря особенно грустно: второй день рождения встречаю в училище, увольнения запрещены – карантин. Меня назначают уборщиком помещения – такой подарочек от сержанта, чтобы на зарядке не бегать. Вяло тру влажной тряпкой под кроватями, протираю подоконники. На душе кисло и уныло. Прибежавшие с зарядки товарищи поздравляют с днем рождения и подбадривают, понимая, что в этот день мне особенно тяжело. После обеда на КПП приехала мама, привезла в подарок радиоприемник и всяких вкусняшек. В армии по-другому относишься к еде. Полюбил ириски, печенье, вафли и прочую ерунду, на которую на гражданке даже не смотрел.
Иду отметить день рождения к своему товарищу из 40 группы, москвичу – Игорю Бояршинову. Слышу возле учебного класса возле 39 группы песни про Афган. Понимаю, что музыкой наслаждается замковзвода, в недалеком прошлом старшина 1 статьи Иван Николаевич Качан, человек серьёзный во всех смыслах этого слова. Он проявлял отменную твёрдость и завидную выдержку в общении с нами, не нюхавшими армейских портянок и не знавшими не только премудростей морской службы, но и сухопутной тоже. Перемешавшиеся в его лексиконе слова, «баночка» вместо табуретки или «гольюн» вместо туалета, вызывали у нас неподдельный смех и желание стебаться, что давилось в зародыше строгими командирами отделений Лёней Гриньковым, Шурой Козловым и Артуром Королём. При этом Иван был человеком принципов, которые в его голове ворочались тяжёлыми жерновами, и изменить их ход могло только серьезное апокалиптическое событие. Кстати, Качан был одним из немногих выпускников, кто вышел из стен училища в ранге комсомольца. Почему, я не знаю. Может, он считал, что сам не готов, может, за него считали, что не достоин.
Но речь не об этом. Умение петь, лабать, плясать в армии неизбежно вело к преференциям такому умельцу как в среде командиров, так и между собой. В 36 группе учился Серёга Власко, который умел издавать более или менее приятные для слуха слова и музыку, играя на гитаре. В те времена необычайно популярны были песни про Афган. Власко был не исключением и тоже их пел. Ваня Качан тащился от этих песен, как тараканы на дусте, и постоянно просил Власко их сыграть. Но так как Серега все-таки курсант из другой группы, где свои командиры, и тем более из другой роты, где командовал суровый ротный командир капитан Ехвик, то, само собой, по первому свистку он не мог приходить и чего-то там петь в другую роту.
Учитывая, что мы все-таки учились в политическом училище и умение пользоваться всем объемом технического инструментария партийного работника входило в наши умения, то продвинутые пацаны 39 группы записали Власко на магнитофон, тем самым они решили для своего замкомвзвода проблему патриотического досуга, а для себя высвободили чуток свободного времени. Качан, сидя у себя за партой, медитировал, с упоением слушая афганские песни и представляя, как он пачками душит душманов ленточками своей бескозырки, а курсанты, получив передышку, валяли дурака.
Занятие по огневой подготовке в Полевом учебном центре. Его проводит всеми любимый пофигист и матерщинник подполковник Ершов Валентин Ефимович, с вечно красным, словно отсиженным, лицом человека, неравнодушного к алкоголю.
Ершов был подполковником, хотя давно должен ходить в полковниках, потому что мог в глаза сказать вышестоящему руководству все, что он думает по тому или иному вопросу, причем красноречиво и с матом. Мат для Ершова выступал в роли государственного языка. Он не ругался матом, а на самом деле – разговаривал на нем. Матерные слова ему нравились, и он не скрывал это. Говорил он их смачно, словно делал жирный плевок.
Изучаем 40-мм подствольных гранатометов ГП-25 и ГП-30, которые были созданы тульскими оружейниками из конструкторского бюро. «Подствольник», «подствольничек» весит, правда, немало – грамм пятьсот. Крепится снизу к автоматному стволу. Может вести огонь как по прямой, так и по навесной траектории. Представляет собой небольшую трубку со спусковым крючком и предохранительной скобой. Изучаем прицел. При знании дела ГП-25 можно закинуть гранату в любой проем или окно, запросто может перекинуть заряд через любое здание. По прямой подствольник швыряет на четыреста метров, разлет осколков – четырнадцать метров. Хорошая штука!
Руки стынут, но мы крепим подствольники и выполняем стрельбу учебными гранатами. Впечатлений – море, практические стрельбы нравятся всем, невзирая на мороз.
Зимние караулы – это нечто похожее на арктическую мини-командировку, особенно когда морозы за 20 градусов и выше. Никто не отменяет задачи по охране объектов, даже если на улице все 30 мороза. В караул мы собирались по схеме: теплое белье, п/ш, шинель, бушлат, тулуп, ватные штаны, валенки.
В результате такого наряда караульный приобретал нелепый шарообразный вид, этакая помесь баскетбольного мяча с бутербродом. Объективно в такой одежке выполнить боевую задачу невозможно. Если появится нарушитель, то ты просто не сможешь снять автомат с плеча, чтобы открыть предупредительный огонь. А если к такому часовому подкрасться сзади и толкнуть, то он радостно покатится до самого караульного помещения.
Отправление естественных надобностей при такой одежке становилось большой проблемой, и мы перед заступлением на пост старались выжать из себя всю жидкость в караульном помещении.
Хожу вокруг склада, хрущу снегом. Выбрал подветренную сторону и больше времени провожу там. Серая мгла и больше ничего. Ветер под большим фонарем кружил в чарующем танце миллиарды больших снежинок. Они кружились, медленно падая мне на лицо, молчаливо таяли на губах, оставляя холодные капельки, словно это остатки их сердец. Время остановилось, сейчас могло быть раннее утро, неясный день или вечер.
Через час меня приперло по-маленькому – опился чая. Ставлю автомат к стене и начинаю «рассупониваться». И смешно, и грустно одновременно. Как назло, появляется проверка: разводящий и начальник караула – взводный, старший лейтенант Бобер. Беру автомат и докладываю с приспущенными штанами. Бобер прерывает доклад и говорит:
– Штаны застегни, воин, пи-пи-пи, мать твою, а то птенца простудишь!
Бобер отнёсся к моему секс-шоу с пониманием и взыскания в дальнейшем не получаю.
Высокие стройные ребята по три года несли службу на посту номер один, возле знамени части. Вроде что еще надо – тепло, светло, стой, балдей. Главное, не смотреть на часы, которые висели напротив поста, а то выходила не служба, а мучение. Возле часов находилась камера, передавая изображение дежурному по училищу. Вроде не расслабишься, но голь на выдумки хитра. Ребята натягивали фуражку поглубже на глаза, приклад автомата подавали вперёд так, чтобы не выходил дальше своего тела, штык-нож слегка в стенку за спиной воткнуть, прогнуться немного в спине, вес тела на обе ноги и всё… можно спать.