на какой-нибудь титул и думаю, что и иметь не буду…»{158} Утверждение, верное по существу, но с одной лишь оговоркой: став коммерции-советником, он одновременно превратился и в «благородие», но не придавал этому никакого значения. Он ни разу даже, что называется, не заикнулся о желании получить какой-либо чин или иметь другое выражение «высочайшего признания» заслуг. Все, чем его награждали, он имел как бы «автоматически» и часто вопреки его воле.
Главным делом всей жизни, основным ее смыслом было стремление создать очаг национального искусства в виде общедоступной галереи. Уже в начале 70-х годов ему принадлежало около двухсот полотен, висевших скученно в жилых помещениях и сплошь покрывая некоторые стены. Подобная «экспозиция», конечно, мешала воспринимать живопись. Возникали большие неудобства и в силу того, что к П. М. Третьякову стали обращаться с просьбами разрешить ознакомиться с собранием и каждое такое посещение стесняло жизнь семьи. Появилась необходимость построить специальное помещение. Это начинание и было осуществлено архитектором А. С. Каминским в 1872–1874 гг. (он был родственником Павла Михайловича, женатым на его сестре Софье) и обошлось в несколько десятков тысяч рублей. Под строительство двухэтажного здания был выделен участок всеми любимого сада. С весны 1874 г. и можно вести отсчет истории общественной галереи, так как ранее это собрание все-таки «обслуживало» главным образом семью.
Первые годы посетители допускались к осмотру картин только по разрешению Павла Михайловича, а с 1881 г. галерея стала доступна всем желающим. Поток публики неумолимо рос. По заданию владельца служащие галереи вели учет посетителей, и эти данные П. М. Третьяков привел в одном из писем В. В. Стасову: в 1881 г. побывало 8368 человек, 1882–8416, 1883 — 13 761, 1884 — 15 646, 1885 — 28 749, 1886 — 40 018, 1887 — 42 688, 1888 — 42 335, 1889 — 41 054, 1890 г. — 50 070 человек{159}. За эти десять лет с коллекцией ознакомились почти 300 тыс. человек. Собрание П. М. Третьякова постоянно пополнялось и расширялось и уже в 80-е годы превратилось в крупнейшее собрание национального искусства. В 1885 г. И. Е. Репин писал коллекционеру: «Нельзя не сочувствовать этой колоссальной, благородной страсти, которая развивалась в Вас до настоящих размеров»{160}. Когда в галерее были посетители, П. М. Третьяков там старался не появляться. Не изменял он этому правилу и тогда, когда приезжали смотреть картины высокопоставленные лица, включая и членов царской фамилии, а служащих наставлял: «Если предупредят заранее, что сейчас будут высочайшие особы, — говорить, что Павел Михайлович выехал из города. Если приедут без предупреждения и будут спрашивать меня, — говорить, что выехал из дома неизвестно куда»{161}.
Это удивительное безразличие и даже неприязнь к «праздничной суете» и игнорирование амбициозного «общественного функционирования» отмечалось многими. Возможности использовать представившийся случай или деньги для общественного самоутверждения он полностью отвергал. Он, например, категорически возражал против желания жены приобрести имение, что считалось «хорошим тоном» в купеческой среде, и многие предприниматели обзаводились собственными усадьбами часто исключительно из престижных соображений. Главной цели своей жизни Павел Михайлович посвящал основную часть получаемых средств и строго лимитировал родных в любых, даже незначительных тратах «на прихоти». В письме жене в 1892 г. недвусмысленно говорилось: «Я трачу на картины, тут цель серьезная, может она исполняется недостаточно умело, это другое дело, да к тому же деньги идут трудящимся художникам, которых жизнь не особенно балует, но когда тратится не нужным образом, хотя бы рубль — мне это досадно и это раздражает меня…»{162}Скромность в быту и простота в общении отличали Павла Михайловича. Он никогда не пил вина, не курил, был чрезвычайно неприхотлив в еде, регулярно посещал церковь (это было скорее данью семейной традиции — особой религиозностью он не отличался), был одет постоянно в темный сюртук, довольно старомодного покроя, в котором он изображен на сохранившихся фотографиях и на двух прижизненных портретах: И. Н. Крамского (1876 г.) и И. Е. Репина (1883 г.). Лишь несколько раз в жизни надевал фрак, так как ему приходилось участвовать в больших общественных собраниях.
В их ряду — пушкинский праздник в Москве в 1880 г. Торжества начались 6 июня открытием памятника А. С. Пушкину, созданного скульптором А. М. Опекушиным и сооруженного на народные деньги, собранные по подписке (Третьяковы были в числе жертвователей). В здании Благородного собрания, где была открыта большая пушкинская выставка, и в Московском университете в течение трех дней проводились пушкинские вечера{163}. Произносились речи. Дань уважения и восхищения великому сыну России отдали писатели и общественные деятели: Ф. М. Достоевский, И. С. Тургенев, И. С. Аксаков и др. Такого общенародного праздника национальной культуры в России еще не было. Городское управление Москвы, которое возглавлял брат Павла Михайловича — Сергей Михайлович, было в числе главных организаторов празднеств, на которых присутствовали почти все члены семей Третьяковых. На одном из «парадных» думских обедов (остальные он пропустил, сославшись на болезнь) Павел Михайлович лично познакомился с Ф. М. Достоевским. Через несколько дней они обменялись письмами.
Вот что писал великий писатель русскому коллекционеру 14 июня 1880 г.: «Милостивый государь Павел Михайлович. Простите великодушно и меня, что был в Москве, не заехал к Вам, воспользовавшись добрым случаем к ближайшему между нами знакомству. Вчера я только что отправил письмо глубокоуважаемой супруге Вашей, чтоб поблагодарить ее за прекрасное впечатление, произведенное на меня ее теплым, симпатичным ко мне участием в день Думского обеда. Я объяснил в письме к ней причины, по которым я, несмотря на все желание, не мог исполнить твердого намерения моего посетить Ваш дом. Прекрасное письмо Ваше ко мне вдвое заставляет меня сожалеть о неудавшемся моем намерении. Будьте уверены, что теплый привет Ваш останется в моем сердце одним из лучших воспоминаний дней, проведенных в Москве — дней прекрасных не для одного меня; всеобщий подъем духа, всеобщее близкое ожидание чего-то лучшего в грядущем, и Пушкин, воздвигшийся как знамя единения, как подтверждение возможности и правды этих лучших ожиданий, — все это произвело (и еще произведет) на наше тоскующее общество самое благотворное влияние и брошенное семя не погибнет, а возрастет. Хорошие люди должны единиться и подавать друг другу руки в виду близких ожиданий. Крепко жму Вам руку за Ваш привет и горячо благодарю Вас. Искренно преданный Вам и глубоко Вас уважающий Федор Достоевский»{164}. Если учесть то огромное уважение и авторитет, которым пользовался этот человек в семье Третьякова (он был любимым писателем и Павла Михайловича, и Веры Николаевны, книги которого они постоянно читали и перечитывали){165}, то дружеское обращение писателя к нему как к единомышленнику оставило глубокий след в душе Павла Михайловича. Потрясенный смертью Ф. М. Достоевского, он счел своим долгом поехать на его похороны в Петербург.
Отрешенность П. М. Третьякова от «мирской суеты» резко контрастировала с той жизнью, которую вел его «любезный брат Сергей», что не мешало братьям сохранять между собою всегда близкие и уважительные отношения. Об этом человеке известно довольно мало, хотя его материальная и моральная поддержка дела Павла Михайловича сыграла весьма значительную роль.
Сергей Михайлович женился в 1856 г. на молоденькой купеческой дочери Елизавете Сергеевне Мазуриной, происходившей из хорошо известной в Москве фамилии, имевшей многочисленные родственные связи с купеческими семьями Алексеевых, Боткиных, Прохоровых и др. (ее родная сестра, например, была женой Дмитрия Петровича Боткина). Молодожены поселились в третьяковском доме, в Толмачах, который перед свадьбой был перестроен, заново отделан и обставлен «стильной» мебелью (ранее Третьяковы пользовались обстановкой, перешедшей к ним от Шестовых). У Сергея от брака с Е. С. Мазуриной умершей в 1860 г., был сын Николай (1857–1896), окончивший юридический факультет Московского университета (детям уже давали правильное систематическое образование), который серьезно увлекался живописью, писал маслом. Заметим попутно, что его сын Сергей был одним из известных отечественных либеральных промышленников уже в XX в., состоял председателем Экономического совета при Временном правительстве, а после эмиграции из России играл заметную роль в русском «деловом зарубежье»{166}.
В 1868 г. Сергей Михайлович женился на Е. А. Матвеевой, от брака с которой детей не было. (Она изображена на картине И. Н. Крамского «Лунная ночь», находящейся ныне в Третьяковской галерее.) Образ жизни этой семьи существенно отличался от того, который был принят ранее у Третьяковых. Балы, приемы, выезды, званые вечера («суаре») — все это влекло молодую жену Сергея Михайловича, соответствовало и его собственным желаниям. Человек он был, как говорилось, «вполне светский»: необычайно веселый, обходительный, остроумный, наделенный известным музыкальным дарованием (учился даже пению у композитора и педагога П. П. Булахова). Уклад жизни семьи С. М. Третьякова, тяга к высшему обществу его жены, у которой к тому же не сложились отношения ни со свекровью, ни с золовкой, заставили Сергея Михайловича подыскать себе более престижное место жительства. В 1870 г. он приобретает на аристократическом Пречистенском бульваре барский особняк, построенный еще в начале XIX в. Дом был полностью перестроен и заново отделан архитектором А. С. Каминским, и в 1871 г. Сергей Михайлович и его красавица жена поселились в нем. (Позднее этим особняком владел известный делец и политический деятель П. П. Рябушинский. В настоящее время здесь разме