огом ошибочными и ошибки эти непоправимыми — он видел один выход в самоубийстве»{320}.
Получая морозовские деньги, этот врач знал, что делал и писал то, что было нужно и самим хозяевам, и государственным чиновникам. Оказывается, «ошибочное» отношение к рабочим привело С. Т. Морозова к самоубийству. Поразительный по своей циничности документ. Однако такие, с позволения сказать, свидетельства власть имущих вполне устраивали, и 28 мая исполняющий обязанности московского генерал-губернатора в секретном рапорте доносил в Петербург: «Усматривая из свидетельств врачей Селивановского и Гриневского, что мануфактур-советник Савва Тимофеевич Морозов лишил себя жизни в припадке психического расстройства, предложил Градоначальнику сделать распоряжение о выдаче удостоверения о неимении препятствий к преданию тела Морозова земле по христианскому обряду»{321}. На Рогожском кладбище 29 мая были организованы пышные похороны, а затем поминальный обед на 900 персон.
Незадолго до смерти С. Т. Морозов застраховал свою жизнь на 100 тыс. руб. Страховой полис «на предъявителя» вручил своему другу, актрисе и революционерке М. Ф. Андреевой, которая передала значительную часть средств в фонд большевистской партии{322}. Этот факт подчеркивает и то, что С. Т. Морозов до конца оставался верен делу революционного переустройства своей родины, и то, что его уход из жизни не был результатом «состояния аффекта», а был продуманным шагом. Сохранилась предсмертная записка, которая была переслана из Франции по каналам русского Министерства иностранных дел московскому губернатору. На клочке простой бумаги всего несколько строк — и вся жизнь Саввы Тимофеевича: «В моей смерти прошу никого не винить»{323}. Действительно, кого-то конкретно винить нельзя. Он оторвался от своего класса и оказался в разладе не только с социальной средой, но и с самим собой, что и предопределило трагический исход.
Савва Тимофеевич оставил духовное завещание, утвержденное к исполнению Московским окружным судом 21 июля 1905 г. Хотя этот документ обнаружить не удалось, есть основания считать, что его вдова получила основную часть наследства. К ней перешла и недвижимость, и ценные бумаги, однако она продает основную часть дивидендных бумаг Никольской мануфактуры, и к 1914 г. в распоряжении З. Г. Рейнбот остается лишь 120 паев фирмы{324}.
Яркая и короткая жизнь С. Т. Морозова, его трагическая судьба представляют интерес сами по себе. Однако фигура этого предпринимателя примечательна и в ряду щедрых филантропов. Он помогал много и часто и отдельным лицам, и различным учреждениям, и организациям. Иногда его пожертвования были весьма значительными. Только в начале XX в. он выделил несколько десятков тысяч рублей на строительство родильного приюта при Староекатерининской больнице{325} (ныне Московский областной научно-исследовательский клинический институт им. М. Ф. Владимирова) и 100 тыс. руб. «на дело призрения душевнобольных в Москве»{326}.
Особняком же стоит его поддержка Московского Художественного театра. Нет нужды подробно говорить об этом крупном начинании в культурной и духовной жизни России, так как история театра много раз излагалась и в специальных исследованиях, и в мемуарах; опубликовано и большое число различных материалов и документов. Обратимся лишь к тем эпизодам становления театра, которые неразрывно связаны с именем московского купца-мецената С. Т. Морозова.
Летом 1897 г. после восемнадцатичасового оживленного обсуждения молодой педагог и драматург В. И. Немирович-Данченко и режиссер, актер и «купеческий сын» К. С. Алексеев (Станиславский) пришли к решению создать новый театр, цели и задачи которого существенно отличались от существовавших в то время. Задуманное начинание требовало крупных средств, которых у инициаторов не было. Казалось бы, что один из них, К. С. Станиславский, совладелец и директор (с начала XX в. — директор-распорядитель) солидного паевого товарищества «В. А. Алексеев, П. Вишняков и А. Шамшин» был богатым человеком{327}. Однако, как справедливо заметил В. И. Немирович-Данченко, он был «человек со средствами, но не богач. Его капитал был в «деле» (золотая канитель и хлопок), он получал дивиденд и директорское жалованье, что позволяло ему жить хорошо, но не давало право тратить много на «прихоти». Был у него и отдельный капитал, но отложенный для детей, он не смел его трогать»{328}. Сын коммерции-советника С. В. Алексеева{329}, потомственный почетный гражданин К. С. Станиславский (Алексеев) не имел возможности финансировать единолично новое начинание. Он внес лишь десять тысяч и вместе с женой, актрисой М. П. Лилиной, навсегда отказался от жалованья в театре. «Стесненность в средствах» объяснялась и тем, что у К. С. Станиславского были значительные долги от прошлых «театральных затей», которые, как он сам признавал, сильно подорвали финансовое положение{330}.
Начинается поиск меценатов. Родственники в помощи отказали. Желание учредить городской театр — это было уже больше, чем прихоть, и о сыне степенного Сергея Владимировича в купеческой среде злословили, что «Кокоша (шутливое прозвище К. С. Станиславского. — А. Б.) разводит канитель». Под канителью подразумевалась его любовь к театру{331}. На просьбу о субсидии не откликнулась и Городская дума. Речь стала идти вообще о возможности осуществить задуманное, так как, по словам В. И. Немировича-Данченко, «кардинальнейший вопрос нашего дела — денежный — висел в воздухе»{332}. Владимир Иванович, который вел административно-финансовую часть нового театра, решил обратиться за помощью к предпринимателям, состоявшим «директорами-попечителями» Филармонического общества (их имена перечислены в первой главе). Сравнительно небольшие денежные взносы позволяли этим дельцам на концертах «занимать места в первых рядах» и «перед всей Москвой щеголять своим меценатством»{333}. Как велись переговоры, мы не знаем, но известно, что миллионер-виноторговец К. К. Ушков обещал четыре тысячи, а остальные — и того меньше: по одной-две тысяче рублей. Конечно, таких средств хватить не могло и требовалась более солидная поддержка, так как театр не мыслился коммерческим предприятием. Он должен был быть «общедоступным» (с очень умеренными ценами на билеты) и особых доходов приносить не мог.
И здесь происходит событие, которое очень продвинуло дело создания нового театра. Или в конце 1897, или в самом начале 1898 г. (точную дату установить не удалось) К. С. Станиславский и В. И. Немирович-Данченко обращаются за помощью к С. Т. Морозову, который сразу же согласился оказать поддержку, внес десять тысяч и поставил лишь одно, чрезвычайно примечательное условие: театр не должен иметь никакого «высочайшего покровительства»{334}.
Этот купец любил театр страстно и постоянно посещал спектакли в Москве, Петербурге и Нижнем Новгороде, куда летом на время ярмарки съезжались труппы со всей России. Сохранились свидетельства, что Савва Тимофеевич оказывал и раньше поддержку театральным начинаниям. Так, еще в начале 90-х годов он выделял средства Московскому частному театру (недолговечная антреприза В. В. Чарского). Актер В. П. Далматов вспоминал, что, передав деньги, С. Т. Морозов настоятельно просил сохранить это в тайне, так как боялся, что его «не поймут». В ответ на недоуменные вопросы говорил: «Понимаете, коммерция руководствуется собственным катехизисом. И потому я буду просить Вас и Ваших товарищей ничего обо мне не говорить…»{335} К моменту создания Художественного театра он уже не боится никаких пересудов, открыто и щедро поддерживает новое театральное предприятие.
В марте 1898 г. возникает «Товарищество для учреждения в Москве Общедоступного театра», распорядителями которого становятся К. С. Станиславский и В. И. Немирович-Данченко. В прошении на имя Московского генерал-губернатора (один из первых сохранившихся документов нового товарищества) учредители писали 11 мая 1898 г.: «Согласно проекту учреждения в Москве Общедоступного театра, поданному нами Вашему Императорскому Высочеству{336}, образовалось товарищество, в состав которого вошли следующие лица: К. С. Алексеев, Д. Р. Востряков, А. И. Геннерт, К. А. Гутхейль, Н. А. Лукутин, Сав. Т. Морозов, Серг. Т. Морозов, К. В. Осипов, И. А. Прокофьев, К. К. Ушков. В первый год существования театр, по ценам на места, еще не может носить вполне характер общедоступного. Стремление Товарищества заключается пока в создании репертуара и дружно сформировавшейся труппы. Для этой цели нами снят театр в Каретном ряду.
Сообщая об этом, имеем честь обратиться к Вашему Императорскому Высочеству с почтительной просьбой оказать нам содействие в разрешении к постановке трагедии гр. А. Толстого «Царь Федор Иоаннович», каковая трагедия уже разрешена к постановке на сцене Театра литературно-артистического кружка в Петербурге (театр А. С. Суворина. — А. Б.)»{337}