1
Отвык воевать Господин Великий Новгород. А ведь был когда-то грозным бойцом! Летописи Софийские берегут память о славных победах на Неве и Чудском озере, на Липице и Раковоре. Вольница новгородская держала в страхе соседей, а однажды и вовсе захватила шведскую столицу Сигтуну.
Куда подевалась знаменитая удаль?
Никуда она не подевалась, вот только война нынче стала другой. Это раньше пахарь оставлял соху, брал меч и становился воином. А теперь на смену ополчению пришло регулярное войско, поменялись тактика и стратегия, воюют не числом — умением, да и оружие уже не то, что раньше, появились пищали и пушки, изрыгающие огонь и смерть.
Обычно чуткий ко всему новому Господин Великий Новгород будто и не заметил всех этих перемен. Власти республики раз за разом урезали военные расходы. Зачем попусту тратиться на войско, если городскую казну можно употребить с большей пользой? Уповали на то, что в случае чего дешевле будет откупиться, чем воевать, тем самым только разжигая алчность воинственных соседей. Бояре новгородские уже не снаряжали дружины для дальних походов; на них глядючи, охладел к ратному делу и простой люд. Князья тоже не радели о военной мощи республики. Какой в том прок, если вече в любой момент может указать князю путь чист?
Когда зимой 1456 года в новгородские владения вторглось войско московского князя Василия Темного, республике все же пришлось взяться за оружие. На окраине Русы увязнувшую в сугробах неповоротливую новгородскую конницу хладнокровно расстреляла из луков московско-татарская рать. Стрелы разили коней, взбесившиеся от боли животные сбрасывали всадников, сея панику. Посадник Михаил Туча попал в плен, захлестнутый татарским арканом, служилый новгородский князь Василий Гребенка-Шуйский ударился в бега, за ним побежало все новгородское войско.
Иного исхода и быть не могло. Если долгий мир отучил новгородцев от ратного дела, то непрерывно воевавшая в междоусобицах Москва успела набраться боевого опыта, взрастила закаленных воевод.
После того разгрома забеспокоились было новгородские власти, поновили крепостные стены и башни, закупили пушки, но потом снова дали себя убаюкать наступившим мирным годам. Известное дело, пока гром не грянет, мужик не перекрестится.
И вот грянуло!
Получив разметные грамоты великого князя с объявлением войны, во владычной палате спешно собралась новгородская господа. У всех на лицах тревога. У Москвы сила немереная, идут тремя ратями, уничтожая все живое на своем пути. Новгород к обороне не готов. Военачальника нет. Михайлу Олельковича прогнали, Василия Шуйского отправили на Двину.
Как быть?
Ожидающие взоры устремились на архиепископа Феофила. Вразуми, владыка, нас, грешных, призови на помощь Небесную Заступницу, святую Софию! Но Феофил молчал, не поднимая глаз. Видя, что от владыки толку нет, решительно поднялся Дмитрий Борецкий. Рубя кулаком воздух, потребовал немедленно созвонить вече и собирать ополчение. Командование войском предложил возложить на воевод, которых назначит совет господ. А то, что неприятель разделился на три рати, так это нам на руку. Если действовать быстро и с умом, можно будет разбить их поодиночке. И надо срочно посылать гонцов к королю Казимиру за обещанной помощью.
Господа поддержала посадника. Тут же составили военный совет. Воеводами назначили Дмитрия Борецкого, Василия Казимира, Василия Селезнева-Губу, Киприана Арзубьева и чашника Иеремию Сухощека. В тот же день в Вильну помчались гонцы за королевской подмогой.
2
После того как вече объявило республику на военном положении, начался сбор ополчения. Для каждой городской улицы, для окрестных сел и деревень составили разруб, определив число выставляемых ратников. Брать решили всех мужчин, способных носить оружие, кроме безусых отроков и ветхих стариков. Не сделали исключения даже для духовенства. В ответ на протесты владыки Феофила господа отвечала: ты сам за всех помолишься!
Большинство новгородцев шло в ополчение по доброй воле, но немало обнаружилось и тех, кто норовил уклониться от призыва, ссылаясь на болезни и немощь. Однако после того как нескольких злостных притворщиков принародно утопили в Волхове, а их дома отдали на поток и разграбление, болящие тотчас пошли на поправку.
Для Дмитрия Борецкого время теперь неслось вскачь. Вставал с первыми петухами и до ночи мотался по городу. Убеждал, упрашивал добром, когда не помогало, пускал в ход кулаки. От истошных воплей баб, заживо оплакивавших своих кормильцев, ныло в груди.
Всякий день на Духовском поле устраивали смотры ополченцев. Более-менее пристойно выглядели владычный полк и боярские дружины. Остальные — смех и слезы! Сидят на своих рабочих лошаденках, как ворона на колу, кольчуги рваные, шлемы проржавели, из оружия топоры да дедовские копья-сулицы, мечи и сабли только у каждого третьего. Команды выполняют нестройно, да и что с них взять? Вчера был плотником либо гончаром, а нынче нате вам — Аника-воин! Но делать нечего, пришлось срочно обучать ополченцев простейшим приемам владения конем и оружием.
На малом островке Липна, укрывшемся в дельте Мсты, набирали судовую рать. Островок этот помнил славные походы ушкуйников, здесь новгородская вольница готовилась к набегам, а воротившись, делила между уцелевшими добычу. И теперь сюда, на Липну, всякий день приплывали рыбаки-паозеры из Ракома, Курицко, Моисеевичей, Морин, Самоклажи, Взвада и прочих приильменских деревень.
Паозеры — народ особый. Горожане хоть и посмеиваются над их крепколобостью, однако уважают за крутой и суровый нрав. Жилистые, упертые, паозеры привыкли артельно стоять друг за друга. В драках на престольные праздники от них лучше держаться подальше, потому как дерутся зверски, на убой. Такими их сделала тяжелая и опасная рыбацкая жизнь. Коварен и своенравен батюшка Ильмень! С утра светит солнце, озеро стелется шелковой гладью, и вдруг в одночасье все померкнет, зарядит дождь, тяжелые от ила и песка волны примутся наотмашь бить в скулы рыбацких судов. Зазеваешься, не успеешь развернуться носом к волне, и поплывут вниз по Волхову утопленники в просмоленных робах, глядя в небо выклеванными воронами пустыми глазницами. Но рыбакам все нипочем! С вечера уходят на ночной лов. Сцепят соймы парами, опустят кошельковый невод, поставят паруса, да и завалятся спать в трюмы. А когда рассветет, будут дружными рывками выбирать сети, выхватывая из воды живую пищу.
Теперь паозерам предстояла иная работа. Готовясь к походу, доставали из подклетей багры с абордажными крючьями, затыкали за пояса острые как бритва плотницкие топоры, засовывали за голенища длинные рыбацкие ножи. За приготовлениями мужей молча следили паозерки, гадая про себя, увидят ли кормильцев снова…
3
6 июля стало известно, что князь Холмский захватил и пограбил Русу, и теперь стоит лагерем на берегу Ильменя у села Коростынь. На спешно созванном военном совете было решено двинуть против Холмского судовую рать и владычный полк. Федор Борецкий предложил усилить судовую рать городскими ватажниками, и сам вызвался их возглавить. Дмитрий с сомнением покачал головой, зная взбалмошный характер младшего брата и дурную славу его воинства, но спорить не стал: что ни говори, а Федькины ухорезы — бойцы не из последних.
На следующее утро в озеро вышла огромная флотилия, общим счетом до трехсот разномастных судов и суденышек, тесно набитых вооруженными людьми. Городские ватажники плыли отдельно. Накануне они уже успели отличиться. Едва появившись на Липне, напились, затеяли драку с паозерами, но под их дружным натиском разбежались по кустам.
Погода стояла безветренная, шли на веслах. В полдень повстречали посреди озера другую флотилию. Спасаясь от московского войска, жители Русы бежали в Новгород. Плыли кто на чем, везли с собой детишек, домашний скарб и даже мелкий скот. Со слезами рассказывали ратникам про свое горе-злосчастье. Не успели прийти в себя после вероломного набега Михайлы Олельковича — и нате вам, новая напасть! Зверствуют москвичи хуже басурман. Город сожгли дотла, все ценное пограбили, многих поубивали, девок и баб насильничают.
— А много ль ворогов в Русе осталось? — спросил Федор Борецкий.
— Сотен пять или чуть побольше, — отвечали рушане.
— Слушай, Киприан! — загорелся Федор, обращаясь к тысяцкому Киприану Арзубьеву, командовавшему судовой ратью. — А давай разделимся? Ты пойдешь на Коростынь, а я со своими удальцами отобью назад Русу!
Арзубьев задумался. Спору нет, велик соблазн вернуть Новгороду Русу, но ведь и опасно ослаблять судовую рать перед главным сражением.
— Да ты не сомневайся! — настаивал Федор. — У тебя все одно больше войска, а еще владычный полк на подходе. Аль не сдюжите?
— Ладно, пес с тобой! — махнул рукой Арзубьев. — Бери своих ватажников и рыбаков со Взвада. Они тут каждую протоку знают, не заплутаете. Выйдете сначала в Ловать, потом в Полисть, а по ней попадете прямиком в Русу. Нападайте сразу, пока супостаты не очухались. Они, поди, не ждут от нас такой борзоты!
Арзубьев как в воду глядел. Когда на берега тихой Полисти, протекавшей посреди сожженной Русы, внезапно с ревом и матерщиной выскочили новгородские ватажники, немногочисленный московский гарнизон даже не пытался сопротивляться. Те, кто успел добежать до своих коней, ускакали, тех, кто не успел, ватажники до ночи гоняли по садам и пепелищам, пока не перебили всех. После чего гордый победой Федор Борецкий напоил свое воинство допьяна и упился сам.
…Покачиваясь на травянистых волнах, судовая рать бесшумно плыла вдоль низкого, поросшего ивняком берега. В том месте, где в Ильмень впадает речка Псижа, в русле которой новгородцы добывали известняк для своих храмов, болотистый берег стал круто вздыматься вверх и вскоре превратился в протянувшуюся на восемь верст каменную стену в две сажени высотой. Под ее прикрытием судовая рать почти вплотную подошла к Коростыни.
Здесь Киприан Арзубьев дал ратникам короткий роздых, а сам выслал разведчиков к лагерю противника. Замысел предстоящего сражения обсудили еще в Новгороде. Владычный полк должен был скрытно подойти к озеру и ждать в рощице в версте от Коростыни, а когда судовая рать высадится на берег, ударить с тыла.
Воротившиеся разведчики донесли, что московское войско расположилось на самом берегу озера. Раскинули шатры, жгут костры, готовят ужин и, кажется, особо не берегутся.
Обратившись лицом туда, где на противоположном берегу едва угадывалась золотая точка софийского купола, Киприан Арзубьев широко перекрестился и крикнул:
— Ну, братцы, с Богом! Постоим за Великий Новгород и Святую Софию!
4
Всяк человек рождается для какого-то своего дела. Одному на роду написано возделывать землю, другому — торговать, третьему — махать кадилом в церкви. Князя Данилу Холмского Господь сподобил воевать. С детства рос драчливым непоседой, бредил сражениями, мечтал о ратной славе. Ради этой славы изменил родной Твери, перейдя на службу ее извечному сопернику — Москве. Ослабевшая Тверь в последние годы почти не воевала, зато московское войско не знало покоя, что ни год, то новая война, то с татарами, то с Литвой, то с удельными князьями. В этих битвах князь Данила закалился до кремневой твердости, приучился сохранять самообладание в самой жаркой схватке.
Своих воинов Холмский набирал из обделенных наследством боярских детей, надеявшихся за верную службу заполучить поместья в завоеванных землях. Храбрецов награждал из собственной доли добычи, оробевших или неисправных гнал без разговоров. Каждый воин искусно владел конем и оружием, знал свое место в бою и был готов за своего князя в огонь и в воду. Этим лихим воякам было все равно, с кем биться, будь то татары, литовцы, ярославцы или новгородцы. Впрочем, новгородцы считались предпочтительнее, потому как славились богатством.
В тактике боя князь Данила многому научился у ордынцев. Освоил обходный маневр, ложное отступление, обстрел из луков с дальнего расстояния. А еще позаимствовал холодную, деловитую жестокость. Это был способ устрашения противника, подавления его воли к сопротивлению, и потому ни сам князь Данила, ни его воины не знали ни жалости, ни пощады.
Со временем Холмский превзошел своих учителей. Два года назад казанские татары напали на московские земли. К неудовольствию знатных московских бояр, великий князь Иван Васильевич поставил молодого полководца первым воеводой русского войска. И не прогадал. Холмский встретил казанцев у Мурома, сначала отбил их атаки, а когда противник выдохся, сам перешел в наступление и обратил татар в бегство. Через год великий князь объявил ответный поход на Казань и снова первым воеводой конной рати назначил князя Данилу. Поход завершился осадой Казани, не выдержав которой казанский хан Ибрагим униженно запросил мира. И вот теперь Холмскому снова выпала главная роль, на этот раз в начавшейся войне с Великим Новгородом.
…После ужина князь обошел свой лагерь, расположившийся на пологом берегу озера. Одни воины отдыхали, другие чистили оружие, третьи разбрелись по садам опустевшего села лакомиться созревшими вишнями.
Солнце уже зашло, но было светло, как днем.
Осмотрев лагерь, князь Данила Холмский решил пройтись по берегу озера, чтобы без помех обдумать завтрашний день. Незаметно для себя ушел далеко от лагеря. Кинув рассеянный взор на озеро, над которым, словно духи, плыли клочья тумана, князь вдруг застыл как вкопанный, увидев невесть откуда взявшуюся огромную флотилию, набитую яростно гребущими вооруженными людьми.
Ильмень сильно обмелел, и сотню сажен до берега новгородцам пришлось преодолевать по пояс в воде. Этих коротких минут Холмскому хватило, чтобы поднять лагерь по тревоге. Забили медные барабаны, заголосили рожки и трубы, отовсюду бежали ратники, коноводы мчались ловить расседланных коней.
Судовая рать захлестнула берег подобно штормовой волне. Закипел бой. Ошеломленные внезапным нападением москвичи стали в беспорядке отступать. Успевший прийти в себя князь Холмский приказал трубачу дать сигнал к отходу. Московские воины кинулись врассыпную, а на вершине покатого склона появились лучники, обрушившие на нападавших град стрел. Воспользовавшись замешательством противника, москвичи успели перестроить свои ряды. С левого фланга ударил полк под командованием второго воеводы Федора Хромого. Новгородцы отчаянно отбивались. Над озером раздавались гулкие удары по щитам и скрежет стали, предсмертные хрипы и стоны раненых, отрывистые возгласы командиров и русский мат. Единый строй давно рассыпался, дрались, распавшись на мелкие группы. Воинское искусство москвичей схлестнулось с яростным упорством паозеров. Рыбаки с поразительной ловкостью орудовали топорами, крючьями рыбацких багров стаскивали всадников с коней. На окровавленном берегу уже лежали сотни убитых с той и другой стороны.
Отбиваясь кистенем от наседавшего бородача в шишаке и тегилее, воевода Киприан Арзубьев с надеждой косился вправо, откуда должен был появиться владычный полк. Ударь он сейчас с тыла, и все опять поменяется. Как же бранил он себя за то, что отпустил городских ватажников, поддавшись на уговоры Федьки Борецкого!
И вот раздался долгожданный топот копыт. Посветлев лицом, Арзубьев наконец сбил бородача наземь и обернулся. По самому урезу воды вдоль берега мчалась конница. Впереди скакал всадник, размахивая стягом, разглядев который Арзубьев со стоном выбранился. Стяг был московский, а всадник не кто иной, как сам князь Данила Холмский. Внезапный удар засадного полка решил исход битвы. После недолгого сопротивления новгородцы стали бросать оружие и толпами сдаваться в плен.
Киприан Арзубьев с небольшой кучкой паозеров сумел пробиться к лодкам. Отплыв на безопасное расстояние, он увидел вдалеке быстро удаляющийся столб пыли. Это уходил в сторону Новгорода владычный полк, то ли не поспевший к сражению, то ли уклонившийся от него.
5
Князь Данила Холмский обошел поле битвы. Победа далась недешево. Три сотни бездыханных московских ратников лежали на окровененной траве, еще больше выбыли из строя от полученных ран. И хотя потери новгородцев были несравненно большими, гибель воинов, вместе с которыми он воевал уже не первый год, огорчила и разгневала князя.
— Что с пленными будем делать? — спросил Федор Хромой.
— Перебить бы всех к чертовой матери, да вроде жалко, тоже ведь русские люди, — мрачно промолвил Холмский. — Но и прощать нельзя. Вон сколько наших легло.
Исподлобья окинув взором огромную толпу новгородских пленных, Холмский задумался. Потом подозвал звероподобного детину, выполнявшего при войске роль палача, и отдал короткий приказ.
Пленных одного за другим со связанными за спиной руками подводили к палачу и валили наземь. Упершись коленом в грудь поверженного, палач несколькими взмахами острого кривого ножа отсекал уши, нос и губы несчастного. Потом захлебывавшегося кровью пленного отпускали, а к палачу уже подводили следующего. Тех, кто пытался сопротивляться, убивали на месте. Пленных было более двух тысяч, и палачу пришлось трудиться при свете факелов до глубокой ночи. Когда он закончил, на траве высилась груда человеческой плоти, которую с урчанием пожирали бродячие псы.
Трофейные новгородские доспехи князь Холмский, демонстрируя презрение к побежденным, приказал побросать в озеро со словами, а захваченные суда велел затопить[7]. Уже на другой день, не дав войску отдохнуть, он совершил стремительный бросок к Русе, где в пух и прах расколошматил новгородских ватажников, все еще праздновавших победу. Федор Борецкий спрятался в погребе сгоревшего дома и под покровом ночи убежал в Новгород…