Я находил, что на Лу Герига он не слишком похож. За карьерой Герига я следил с самого его прихода в «Янкиз» в 1925 году. Слушал в 1932-м репортаж по радио, когда он забил четыре хоумрана подряд за одну игру. За свои семнадцать лет в «Янкиз» Железный Конь провел 2130 матчей и ушел из бейсбола, имея на счету показатель отбивания 340, 493 хоумрана и 1990 пробежек. 4 июля 1939 года я использовал первый за четыре года отпуск, чтобы съездить в Нью-Йорк на его прощальный матч. Целых восемь долларов выложил за билет. Гериг умер всего год назад, в июне 1941 года. Ему было тридцать семь.
Хватает же у кого-то наглости изображать такого человека в кино.
Купер, словно прочитав мои мысли, пожал плечами.
– Я, вероятно, плохо годился на эту роль, но миссис Гериг была очень мила со мной, и я провел много времени с Крошкой Рут и другими детьми…
– Ш-шш! – шикнул Хемингуэй. В наставшей тишине слышались цикады, одинокая машина на нижнем шоссе, музыка и смех из соседнего дома. – Этот ублюдок Стейнхарт закатил вечеринку, хотя я предупреждал…
– Эрнест, пожалуйста, – сказала Геллхорн.
– Будет война, Эрнесто? – спросил по-испански Патчи.
– Sí, Патчи, будет война. Рене! Pichilo![22] Тащите оружие и боезапас!
– Я иду спать. – Геллхорн поцеловала Купера в щеку. – До завтра, Куп, спокойной ночи, джентльмены.
Бой Рене и Хосе Эрреро – садовник, отвечавший также за боевых петухов, которого Хемингуэй представил мне как Пичило, – вынесли из дома ящики и длинные бамбуковые шесты.
– Поздно уже, – сказал я, отставив бокал. – Я, пожалуй…
– Ерунда, Лукас. У нас каждый боец на счету. Выбирай оружие.
Купер, Гест и Патчи уже поснимали пиджаки и закатали рукава. Доктор, взглянув на меня, тоже снял пиджак и аккуратно повесил на спинку стула. Я сделал то же самое.
«Боеприпасы» состояли из двух ящиков с пиротехникой: сигнальные ракеты, шутихи, вишневые и вонючие бомбочки, колеса. Патчи сунул мне ракету с коротким запалом и показал на шест.
– Запускать лучше с него, сеньор Лукас.
– Зажигалки у всех есть? – спросил Хемингуэй.
Они были у меня и у Купера.
– У вас давняя вражда, Эрнест? – спросил актер, безуспешно сдерживая улыбку.
– Достаточно давняя.
Из дома к северо-востоку от нас неслись звуки фортепьяно и смех. Это было единственное, кроме нашего, большое здание на холме – оно стояло чуть ниже хемингуэевского дома и было старше и внушительнее, судя по сиянию электрических огней, шпилям и крыльям в стиле ар-нуво.
– Патчи, Вулфер и доктор знают, что делать. – Хемингуэй, присев на корточки у края террасы, рисовал пальцем на влажной земле что-то вроде схемы футбольного матча. Без пиджака, галстука и воротничка ему определенно стало свободнее. Мы тоже присели, собравшись в тесный кружок. – Заходим вот отсюда, из-за деревьев, Куп. Это вот финка, это усадьба Стейнхарта. Пересекаем вражескую границу вот здесь, где ограда. Идите пригнувшись, пока мы не перелезем. Без моей команды не стрелять – а как скомандую, разнесем его суаре к чертям.
– Ты против его званых ужинов, Эрнест? – поднял бровь Купер.
– Я его предупреждал. Набивайте карманы.
Мы загрузились боеприпасами. Гест и Патчи повесили через плечо, как патронташи, гирлянды шутих. С Хемингуэем во главе мы двинулись через сад, через поле, через низкую каменную ограду и через рощицу, отделявшую нас от веселья в соседском доме.
Я понимал, что это просто игра, но мои надпочечники не желали этого слушать и вырабатывали адреналин почем зря. Сердце колотилось, время замедлило ход, органы чувств работали в усиленном режиме, как при участии в настоящей боевой операции.
Хемингуэй придержал проволоку, чтобы мы пролезли под ней.
– Как отстреляемся, будьте начеку, – проинструктировал он. – Стейнхарт может собак спустить, а то и с дробовиком выйти.
– Madre de Dios[23], – прошептал доктор Эррера.
Хемингуэй снова шел впереди – я отметил, как охотно мы предоставляем ему роль лидера и как охотно он ее исполняет. Мы поднялись на пригорок сквозь редеющую рощицу манго, пересекли вспаханное поле и пригнулись под очередной загородкой, нам до пояса, – на вид ей было не меньше ста лет.
– Еще двадцать метров, – прошептал Хемингуэй. – Обойдем слева, чтоб жахнуть прямой наводкой по террасе и столовой. Куп за мной, Вулфер следующий, потом доктор, потом Патчи, Лукас замыкает. Отступаем в произвольном порядке, я прикрываю отход.
Купер улыбался, Гест раскраснелся, Патчи скалился в темноте. Доктор, качая головой, произнес:
– У тебя давление повысится, Эрнестино.
– Ш-шш. – Хемингуэй с кошачьей ловкостью перелез через стенку и стал подниматься к дому.
Мы заняли позиции в сорняках метрах в пятнадцати ниже ярко освещенной террасы Стейнхарта, куда выходили стеклянные двери столовой. Хемингуэй подал знак заряжать. Я повернулся к цели спиной, не собираясь пулять зажигательными снарядами по одному из видных граждан Гаваны.
В этот момент я заметил какое-то движение слева, за оградой, которую Хемингуэй во время нашей экскурсии назвал «свиной стенкой».
В лагере Икс нас учили, что в темноте не надо смотреть туда, где предположительно находится враг, в упор: периферийное зрение работает лучше.
Именно так я засек человеческую фигуру, которая на миг заслонила огни Гаваны. Некто в черном обходил нас с левого фланга, держа в руке что-то слишком тонкое для бамбукового шеста. Блеснуло стекло. Винтовка с оптическим прицелом, направленная прямо на нас. На Хемингуэя.
– Огонь! – Хемингуэй встал, поджег вставленную в бамбук ракету своей золотой зажигалкой и пальнул прямо в дверь столовой. Патчи выстрелил следом, Гест выпустил длинную очередь шутих, Купер метнул на террасу вишневую бомбу. Направленная в воздух ракета доктора влетела в открытое окно третьего этажа и взорвалась где-то в доме. Хемингуэй перезарядил и выстрелил снова. Ракеты, рассыпающиеся во время фейерверка на сотни звезд в небе, рвались, полыхая серой и магнезией. В доме слышались крики и звон разбитой посуды, фортепьяно умолкло.
Я не переставал следить краем глаза за фигурой позади свиной стенки. В прицеле отразилась россыпь вишневых искр.
Ругая себя за то, что не взял пистолет или нож посерьезней, я вставил свою ракету в бамбуковый стебель и выстрелил в сторону снайпера. Ракета ушла вверх и взорвалась в ветвях манго. Я зарядил другую и побежал к изгороди, стараясь держаться между стрелком и Хемингуэем.
– Лукас, – крикнул он сзади, – какого черта ты…
Я все бежал, продираясь сквозь кукурузу и помидоры. Что-то прожужжало мимо левого уха. Я метнул вишневую бомбу, раскрыл левой рукой складной нож, перескочил через изгородь, бросил бамбук и присел с ножом наготове.
Никого – только травы колышутся на пути к шоссе. Я побежал было туда и тут же залег: сзади стреляли.
Пальнули дважды. Из дробовика. Слышались также крики и истерический лай больших собак, доберманов скорей всего. Собаки затихли, когда их спустили с цепи, и завелись снова после нового ракетного залпа.
Промедлив всего секунду, я снова перескочил через ограду и побежал на полусогнутых к границе обеих усадеб. Ружье громыхнуло снова. Целили высоко, поверх наших голов или непосредственно в финку.
У проволочной изгороди виднелись скрюченные фигуры. На террасе зажглись два прожектора. Рванула еще одна вишневая бомба.
– Чтоб тебя, Хемингуэй! – кричали сверху. – Не смешно, между прочим!
Снова грянули два ствола. Дробь дырявила листья манго над нашими головами.
– Уходим, уходим, – говорил Хемингуэй, хлопая по спине другой силуэт. Гест дышал тяжело, но в гору потрусил бодро. В темноте белела усмешка Купера. Он порвал штанину на колене, испачкал грязью или кровью рубашку, но тоже передвигался быстро. Ибарлусиа помогал бежать доктору.
Хемингуэй сгреб меня за шиворот.
– Ты что творишь, Лукас? Почему стрелял не в ту сторону?
Я отцепил его руку. Доберманы мчались за нами, ломая подлесок.
– Беги! – крикнул он. На бегу я оглянулся: он достал из кармана брюк кусок сырого мяса и кинул собакам. Потом преспокойно поджег последнюю вишневую бомбу и не спеша побежал следом.
Дальше пограничной черты Стейнхарт и его гости нас не преследовали, собак отозвали. Покричали еще немного, и рояль заиграл опять.
Купер, доктор, Патчи, Гест и Хемингуэй, упав в свои кресла на террасе, смеялись и гомонили. Купер поранил руку о проволоку. Хемингуэй принес бинт и виски – сначала щедро полил на рану, потом дал выпить актеру.
Я постоял немного у края террасы, глядя в сторону дороги. Все было тихо, никакого движения. Я забрал свой пиджак и пожелал всем спокойной ночи. Купер потряс мне руку, извинившись за бинт.
– Рад был познакомиться, боевой товарищ, – сказал он.
– Взаимно.
– Спокойной ночи, мистер Лукас, – откликнулся Гест. – Скоро, полагаю, увидимся на «Пилар».
Доктор, еще не отдышавшийся, поклонился, Патчи с улыбкой стиснул мое плечо.
– Виски на посошок, Лукас? – спросил Хемингуэй без улыбки.
– Нет. Спасибо за ужин.
У себя во флигеле я переоделся во все темное, достал из сумки фонарик и пошел потихоньку к свиной загородке, а после к дороге. На мокрой траве у обочины недавно стояла машина. На кустах были поломаны ветки. У загородки поблескивала в грязи единственная медная гильза 30.06, отстрелянная тоже недавно.
Я вернулся на финку и снова встал так, чтобы свет с террасы не доставал до меня. Купер тоже распрощался и ушел спать. Ибарлусиа увез доктора на красном двухместном родстере. За ними, на «кадиллаке», отправился Гест. Через двадцать минут свет погас.
Я затаился в манговой роще у гостевого дома, прислушиваясь к звукам тропической ночи. Сначала думал об актерах, писателях и мальчиковых играх, потом вообще перестал думать и только слушал.
Спать я лег незадолго до рассвета.