Он вздохнул и положил свои розовые ручонки на колени с безупречно отглаженной складкой.
– Тот злополучный инцидент на улице Симона Боливара в Веракрусе. Вам известно, что начальные стадии операции планировал я?
– Да.
– Тогда вы должны также знать, что на момент инцидента ВМР отстранили от активного участия в операции. Гибель Шиллера и Лопеса удивила меня. Перед отъездом из Мексики я побывал на месте происшествия и ознакомился с вашим рапортом.
У меня участилось сердцебиение. СРС и Бюро осмотрели тела, прочли мой рапорт, но баллистическую экспертизу не проводили.
– Вы пишете, – продолжал Филлипс, не сводя с меня глаз, – что они ждали вас в доме. Вы пришли раньше, почувствовали неладное, вошли. Они открыли огонь, но вас не задели. Выпустили сорок две пули, насколько я помню. Против четырех ваших выстрелов.
– У Лопеса был «люгер», – сказал я, – у Шиллера – «шмайссер».
– Они стреляли в переднюю дверь, мистер Лукас, – улыбнулся Филлипс. – А их убили выстрелами в затылок.
Я молчал.
– Вы действительно пришли раньше времени. Прошли задами, мимо собаки. Она вас знала, но вы все-таки прирезали ее, чтобы она вас не выдала. Вошли в дом через кухню, прокрались по коридору и провели отвлекающий маневр. Не знаю точно какой, но один из соседей сказал, что какой-то мальчик бросил в переднюю дверь камень и убежал. Господа Шиллер и Лопес открыли огонь, а вы застрелили их сзади. Казнили их – обдуманно и умело, надо сказать.
Я смотрел в окно. Мы ехали кружным путем в Сан-Франсиско-де-Паула. Глаза мистера Коули в зеркале округлились.
– Относительно генерала Вальтера Кривицкого в прошлом феврале ничего сказать не могу, – продолжал Филлипс. – Возможно, вы его застрелили. Возможно, дали ему свой пистолет и подождали, когда он застрелится сам. Так или иначе, вы глубоко впечатлили доктора Ганса Веземанна и прочую абверовскую ячейку: они до сих пор считают вас крутым головорезом-наемником. Если бы вы служили в ВМР, я бы снова использовал вас как двойного агента.
– Я не служу ни в ВМР, ни в вашей УСС. Что вам нужно от меня, мистер Филлипс? – Мне до чертиков надоело все это: трепотня Хемингуэя, угрозы и насмешки Дельгадо, дурацкие советы полковника Томасона на предмет потопления субмарин, обвинения Филлипса. Где-то на Тихом океане япошки обезглавливали самурайскими мечами американских ребят. В Европе самолеты со свастикой бомбили жилые дома и немецкие сапоги топотали по улицам. В нескольких милях отсюда невидимые торпеды топили торговые суда.
– Мистер Стивенсон и мистер Донован полагают, что вы поддерживаете наши методы ведения войны, мистер Лукас. И что соперничество между разными службами не заслоняет от вас более крупный масштаб.
– Не понимаю, о чем вы толкуете. И при чем здесь забавы Хемингуэя.
Филлипс смотрел на меня долгим, оценивающим взглядом – прикидывал, видно, не вру ли я. Мне было глубоко плевать, что он думает, и он, должно быть, как-то это просек.
– У нас есть причины думать, что мистер Гувер замышляет нечто неортодоксальное здесь, на Кубе. Возможно, даже и нелегальное.
– Ерунда, – сказал я. – Незаконным обыскам агенты ФБР учились у БСКБ и ВМР. Если здесь делается нечто подобное, я ничего об этом не знаю. Люди Хемингуэя уж точно не владеют профессиональными методами.
Филлипс покачал лысой головой.
– Я говорю не о нашей повседневной рутине, мистер Лукас. Я имею в виду то, что может создать угрозу национальной безопасности США.
Что за мелодраматическая чушь. Эдгар Гувер, конечно, лгун, разжигатель междоусобицы и защищает свою делянку любыми средствами, но если он ставит что-то превыше собственной карьеры, так это национальную безопасность США.
– Приведите мне хоть один пример, сопроводив его доказательствами, – ровным голосом сказал я, – или остановите свою долбаную тачку и дайте мне выйти. – До финки Хемингуэя оставалось около мили.
– Примеров у меня пока нет, мистер Лукас. Я надеялся, что вы мне их предоставите.
– Остановите машину.
Коули подъехал к обочине. Я вышел.
– Есть человек, известный вам как мистер Дельгадо, – сказал Филлипс.
– И что? – Мимо, с гудками и музыкой, промчался кубинский грузовик.
– У нас есть основания полагать, что он – специальный агент Д.
Я не нашелся с ответом.
В Бюро и СРС все знали о спецагенте Д. Некоторые в него даже верили. Известные мне факты таковы.
21 июля 1934 года в половине одиннадцатого вечера знаменитый гангстер Джон Диллинджер с двумя женщинами – одна из них, Женщина в красном, Ана Кумпанаш, она же Анна Сейдж, его и сдала – вышел из чикагского кинотеатра «Биограф». Фэбээровцев, поджидавших его в засаде, официально возглавлял старший спецагент Сэм Коули, а фактически – Мелвин Первис, пользовавшийся большей известностью, чем мог потерпеть мистер Гувер от своего подчиненного. Узнав миссис Сейдж – это он заключал с ней сделку, – Первис подал другим агентам условный знак: закурил сигару. Верней, попытался: руки у него так тряслись, что он едва держал спичку, где уж там сигару зажечь.
Он достал пистолет. Диллинджер бросился бежать. Первис, как говорят, крикнул своим писклявым голосом: «Руки, Джонни, ты окружен!» Но так называемый враг общества № 1 не пожелал сдаться. Он тоже выхватил револьвер, автоматический «кольт-38», и четверо агентов расстреляли его в упор.
Пресса и общество отдали все лавры Первису, хотя все знали, что стрелял не он один. В Бюро же знали всю правду: Первис вообще не вынимал пистолет, не говоря уже о стрельбе. Не стрелял и Коули, позднее убитый. Один из четырех стрелков, Герман Холлис, промахнулся; Кларенс Хёрт и Чарльз Уинстед, возможно, ранили Диллинджера, но убил его четвертый, известный как спецагент Д. Из более поздних рапортов он исчез вовсе; официально ликвидатором Диллинджера именовался Сэм Коули, неофициально – Чарльз Уинстед, но слухи о спецагенте Д продолжали распространяться.
В Бюро говорили, что это молодой психопат, бывший гангстер и киллер, которого мистер Гувер и Грег Толсон переманили к себе, заплатив ему десятикратное годовое жалованье старшего спецагента. У кулеров витал также миф, что в том же 1934 году спецагент Д убил еще Красавчика Флойда и Мордашку Нельсона, хотя эту заслугу опять-таки приписывали покойному Коули и Герману Холлису, тоже погибшему в перестрелке с Нельсоном.
Дальше – больше. Спецагент Д будто бы раскрыл дело о похищении маленькой дочери Линдберга – собственным неподражаемым способом. Последовал за педерастом, который, подружившись с одной из горничных Линдбергов, похитил и убил девочку, в Европу – а там, в приступе ярости, сунул ему в рот «кольт-38» и пристрелил. Такое раскрытие огласке не подлежало, поэтому Бюро арестовало Бруно Хауптманна, друга и пособника убитого педераста.
За восемь лет, прошедших с кровавого 1934-го, легенда о бывшем киллере обросла новыми слухами: он якобы убил еще нескольких «врагов общества». Спецагент Д слыл чем-то вроде бешеного пса, которого мистер Гувер держит на цепи и спускает с нее только в том случае, когда требуется быстрое, радикальное решение.
Этим букой и пугал меня сейчас Филлипс. Спецагент Д оказался не кем иным, как Дельгадо. Я засмеялся.
– Рад был познакомиться, мистер Филлипс.
– Если мы вам будем нужны, мистер Лукас, – без улыбки сказал лысый горбун в дорогом костюме, – звоните в «Националь», номер три-четырнадцать. В любое время дня или ночи. И будьте очень, очень осторожны. – Он кивнул Коули, и они уехали.
Я дошел до Сан-Франсиско-де-Паула, взобрался на холм. В доме горели огни, играла виктрола, слышались разговоры и звон бокалов.
– Черт, – пробурчал я. В городе не поел, продуктами не запасся. Ладно… до завтрака всего-то десять часов.
Голодный как волк, я проснулся в начале третьего ночи. Кто-то открыл замок входной двери и тихо вошел. Я переложил подушку ближе к открытой двери спальни. Под подушкой лежал револьвер, снятый с предохранителя и направленный в дверь.
В проеме возник темный силуэт. Я узнал Хемингуэя по походке, но не стал опускать предохранитель, пока не услышал его громкий шепот:
– Лукас, проснись!
– Что такое?
– Одевайся.
– Зачем?
– Случилось убийство. Надо успеть туда до полиции.
10
Я подозревал новую игру, но человек был и впрямь мертв. Ему перерезали горло от уха до уха. Кровь замарала смятые простыни и подушки, склеила волосы на груди, окрасила трусы в непристойно розовый цвет. Глаза открыты, рот разинут в безмолвном крике, голова запрокинута в предсмертной агонии. Зияющее горло напоминало кровавую ухмылку акулы. На постели лежал пятидюймовый нож с перламутровой рукояткой.
Хемингуэй стоял, плотно сжав губы, как большинство людей в присутствии насильственной смерти. Вокруг толпились четыре-пять женщин – мужчин, кроме нас с ним, больше не было. Происходило это в комнатушке на втором этаже борделя, где работали «полевые агенты» Хемингуэя. Одни женщины, в рубашках и газовых пеньюарах, смотрели с тупой апатией, другие зажимали руками рты. У красивой Марии рука дрожала, ее шелковое белье пропиталось кровью убитого.
Словосочетание «красивая проститутка» для меня было внове. Все, кого я знал раньше, были уродины, рыхлые, с тусклыми глазами – их накрашенные губы привлекали примерно так же, как горло этого мертвеца. У Марии Маркес были черные как вороново крыло волосы, тонкое лицо, большие карие глаза – полные ужаса, но видно, что умные, – пухлые губы, тонкие пальцы пианистки. Определенно моложе двадцати, лет шестнадцати-семнадцати скорее всего, но не ребенок – зрелая женщина.
Самой старшей среди них была Leopoldina la Honesta, Честная Леопольдина, которую Хемингуэй представил мне пару дней назад со всеми церемониями, будто особу королевских кровей. Честные шлюхи мне встречались еще реже красивых, но Леопольдина, статная, с гордой осанкой, в молодости тоже, видно, была хороша. Даже теперь, на месте убийства, она держалась спокойно, с достоинством.