Бюро не сумело точно установить, когда Шлегеля завербовал абвер. Произошло это, скорее всего, во время его ежегодной поездки в Германию в 1939 году. К 1940-му ДОПС и его американские советники стали подозревать, что Шлегель – тот самый агент по кличке Салама, передающий сведения о рейсах союзных судов по передатчику, спрятанному в Рио или его пригородах. В передаче денег и шифровок была замечена также компания «Дойч Эдельштальверке»: днем они вели со Шлегелем бизнес, ночью отправляли его пространные донесения абверу.
Первоначально Шлегель попал под подозрение из-за контактов с немецким инженером Альбрехтом Густавом Энгельсом, матерым шпионом, известным латиноамериканской контрразведке как Альфредо.
Сводку по Энгельсу можно было не читать: я хорошо знал Альфредо по работе в Колумбии, Мексике и прочих местах.
Энгельс столь успешно наладил работу, что к 1941 году его радиостанция в Рио под кодовым названием «Боливар» стала узлом для передачи информации из Нью-Йорка, Балтимора, Лос-Анджелеса, Мехико, Кито, Вальпараисо и Буэнос-Айреса, а несколько сотен его агентов беспрепятственно действовали во всех этих городах и десятке других.
Я знал по своим источникам, что в октябре прошлого, 1941 года Душко Попов – тот самый Трехколесный, за которым Йен Флеминг весело следовал через португальские казино в прошлом августе, – летал в Рио посовещаться с Энгельсом относительно установки большой подпольной радиостанции в США. Теодор Шлегель, согласно досье, присутствовал на их встрече и улетел вместе с Поповым обратно в Нью-Йорк по паспорту Тедди Шелла.
Именно Энгельс передал Попову полученный из Берлина запрос от японцев насчет обороны Перл-Харбора.
Я пролистал досье до конца.
Весной текущего года военные власти США стали требовать, чтобы бразильцы покончили с немецкой шпионской сетью, раскинутой в их стране. Начальник Генштаба Джордж Маршалл лично написал генералу Гоэсу Монтейро, прося и требуя вмешательства бразильской армии и полиции. К письму прилагались выдержки из перехваченных ВМР и БСКБ радиограмм «Боливара», где сообщалось время отплытия «Королевы Марии», которая шла без конвоя и везла девять тысяч американских солдат на Дальний Восток.
ФБР, в свою очередь, перехватило и скопировало письмо генерала Маршалла. В заключительных его строках говорилось: «Если корабль будет потоплен вместе с тысячами наших солдат и общество заподозрит, каким образом враг получил о нем сведения, это поставит под угрозу историческую дружбу между нашими странами…»
Перевод: если «Королеву Марию» потопят вследствие радиограмм «Боливара» и бездействия бразильских властей, помощь и военную поддержку США можно будет смыть в унитаз.
В ответ бразильская федеральная полиция и DOPS – руководимые ВМР, БСКБ, СРС, ФБР и армейской разведкой США – начали неспешно арестовывать кого-то в Рио и Сан-Пауло.
Теодор Шлегель избежал этой участи. Аресты начались в середине марта и продолжались до конца апреля. 4 апреля, согласно последнему в досье рапорту, Теодор Шлегель, явно ничего не зная об арестах своих сотоварищей, улетел по паспорту Тедди Шелла через Багамы в Нью-Йорк. В Нассау он встретился со своим другом Веннер-Греном, в Нью-Йорке – с комитетом директоров фонда «Викинг», и они, в благодарность за щедрые пожертвования, назначили его начальником первой экспедиции «Викинга».
– Господи Боже, – пробормотал я, утирая пот. По сравнению с этим знаменитый гордиев узел выглядел как простой бойскаутский.
Я оставил папки на столе и вышел на жаркое солнце.
Шифровальный блокнот покойного радиста сводил меня с ума.
Криптография, признаться, не была моей сильной стороной ни в Квантико, ни в лагере Икс. Объяснять Хемингуэю абверовскую систему было легко, но все немецкие шифровки, которые мне попадались, я сразу передавал по начальству. ФБР, кстати, тоже не имело сильной экспертной базы и часто поручало эту работу ВМР, армейской разведке, даже разведуправлению Госдепартамента – туманной отрасли госбезопасности, где, как полагал Хемингуэй, я работал.
Я был почти уверен, что мои базовые прикидки верны. У решеток в блокноте Кохлера стандартный формат. Если уж немцы находят изящное решение, то держатся за него до конца, хотя это чистейший идиотизм: даже самый хитрый шифр может быть разгадан противником. В лагере БСКБ ходили упорные слухи (не подтвержденные, впрочем, моими шпионскими изысканиями), что британцы уже раскололи все немецкие шифры, отчего и одерживают на море столько побед. Но немцы тоже побеждали и на море, и в Европе; если англичане действительно знают их шифры, особенно те, что применяются в немецком подводном флоте, то британское командование платит высокую цену кораблями и жизнями, чтобы сохранить этот факт в секрете.
А я имел дело с простеньким абверовским кодом.
Всё наверняка обстояло так, как я говорил Хемингуэю. В одной или нескольких книгах Кохлера определенно есть ключевое слово или фраза для шифровки и расшифровки. В каждой решетке двадцать шесть клеток по горизонтали и пять по вертикали – значит, это первые двадцать шесть букв на определенной странице определенной книги. Часто, однако, используются не все двадцать шесть клеток – их количество определяет первое слово на той же странице.
Но какая это страница и что за книга?
Я знал, что для полного кодирования из двадцати шести букв немцы имеют привычку брать новую страницу на каждый день года. Это исключало «Три товарища» – в них всего-то 106 страниц. Однако роман Ремарка мог быть источником «первого слова», определяющего, какими клетками пользоваться. Но на какой странице его искать? Это должно содержаться в кодовом сигнале, предшествующем радиограмме. Опять-таки: как зашифровано сообщение в блокноте – на основе двадцати шести букв или с помощью первого слова?
Ладно. У меня есть записи Кохлера: h-r-l-s-l / r-i-a-l-u / i-v-g-a-m… и так далее. Остается разгадать, с какой страницы которой книги взяты слова или фразы для каждого кода.
Сто шесть страниц – не так уж и много. Надо подставлять в решетки первое слово с каждой и смотреть, что получится. Простая проза Ремарка невольно захватывала. «В последний раз я отмечал день рождения в кафе „Интернациональ“»… Автомобили, любовь, болезнь, утрата. На шестьдесят первой странице – «печаль, надежда, ветер, вечер и красивая девушка…» Я сказал себе: хватит. Не время читать свою первую художественную книгу.
Многие из первых слов отбрасывались как слишком короткие – Ich, Und, Die и так далее. Многие другие – uberflutete (с. 11), mussen (с. 24), Gottfried (с. 25) – обещали что-то, но когда я пытался подставлять их в решетку, получалась бессмыслица.
Я так никуда и не продвинулся к тому дню, когда мы ждали на ужин Хельгу Зоннеманн, Тедди Шелла и загадочную Немчуру. Последняя собиралась провести несколько дней в гостевом домике; мы с Хемингуэем перенесли в большой дом карты, папки, пишущую машинку, а блокнот и три немецкие книжки спрятали в сейф. Свои вещи я отнес в Вихию А-класса, la casa perdita. Мария Маркес при виде меня вскинула бровь и скривила свои пухлые губки. Ей разрешалось есть на кухне со слугами и сидеть у бассейна, когда Хемингуэй дома, но сегодня финка была под запретом, и девочка дулась.
Мне предстояло выполнить в Гаване с полдюжины дел и пригнать «линкольн» обратно: в половине пятого Хемингуэй ехал в аэропорт встречать Немчуру. На все про все у меня было два часа.
Я остановился у первой же телефонной будки.
– Конечно, мистер Лукас, – сказал голос на том конце. – Приходите, мы ждем.
«Националь» был самым дорогим отелем в Гаване. Я припарковался у набережной и прошел несколько кварталов, лавируя между транспортом. Смотрелся в витрины и прибегал к прочим уловкам, проверяя, нет ли за мной хвоста. Не обнаружив ни Мальдонадо, ни Дельгадо, ни других персонажей, возымевших ко мне интерес последнее время, я все же не спешил войти в двойные двери отеля. Я мог отчитаться перед Бюро во всем, что до сих пор делал. Мог объяснить всё при условии успешного выполнения своей миссии – даже сокрытие своей роли в фейерверочном рейде, даже то, что вовремя не сообщил о блокноте.
Но то, что я собирался сделать сейчас, было вопиющим нарушением устава ФБР, правил СРС и протокола взаимодействия между разными службами.
А, пропади оно все.
– Милости прошу, мистер Лукас, – сказал Уоллес Бета Филлипс, когда я постучался в номер 314.
В комнате был еще один человек. Не мистер Коули – профессионал, высокий, стройный и молчаливый. В пиджаке, несмотря на жару, – в наплечной кобуре не иначе крупнокалиберный револьвер. Мистер Филлипс не стал нас знакомить. Другой по его знаку вышел на балкон и закрыл за собой дверь.
– Скотч? – спросил безволосый карлик, наливая себе.
– Да, пожалуйста. Со льдом, если можно.
Филлипс сел в одно из позолоченных кресел, а мне указал на диван. Шум столичного движения проникал сквозь закрытые окна. Я заметил, что его ноги не достают до пола. Туфли начищены, кремовый костюм отглажен и сидит идеально, как и тот, в котором он был при нашей поездке.
– Чему я обязан удовольствием, мистер Лукас? – спросил он, позвякивая льдом в хрустальном стакане. – Есть информация, которой вы хотели бы поделиться?
– Скорее вопрос – чисто гипотетический. Распространяется ли ваш интерес к Хемингуэю на помощь в дешифровке перехваченной нами радиограммы?
Филлипс не проявил удивления.
– Гипотетической, видимо.
– Само собой.
– У вас в Бюро имеется большой шифровальный отдел, мистер Лукас. А в случае неудачи они всегда могут обратиться в ВМР или к мистеру Доновану. Но, возможно, этот гипотетический случай нуждается в менее официальных каналах?
– Возможно, – сказал я.
– Хорошо. Я вас слушаю.
Я осторожно поставил стакан.
– Предположим, что некто нашел абверовский шифровальный блокнот с решетками на каждой странице. В конце, вне решеток, написано зашифрованное сообщение.
– Тут требуется знать, какими книгами оператор пользовался, – заметил Филлипс, колыша янтарную жидкость в своем стакане.