– Верно, – подтвердил я, глядя на его сухие розовые пальцы. Ему недавно сделали маникюр.
Ладно, какого черта. Коготок увяз – всей птичке пропасть. Я назвал ему все три книжки. Он кивнул.
– В чем же заключается ваш вопрос, мистер Лукас?
– Можете подсказать, как найти нужную страницу и ключевые слова? Абвер часто меняет их.
– Да, частенько. – Он допил виски и поставил стакан на столик в стиле Людовика XV. – Могу я спросить, какую пользу могут извлечь из этого УСС или ВМР?
– Любая расшифрованная информация, касающаяся СКИ… извините, УСС… или ВМР, может быть передана им, мистер Филлипс.
Он всматривался в меня голубыми как небо глазами.
– И кто же будет определять, относится ли данная информация к деятельности УСС, мистер Лукас? Мы или вы?
– Я.
Филлипс устремил взгляд на персидский ковер под своими блестящими туфлями.
– Знакомо вам выражение «кот в мешке», мистер Лукас?
– Разумеется.
– Я склонен купить у вас это животное. – Он встал, взял мой стакан, налил нам обоим, вручил мне виски и отошел к окну. – Слышали, что творится в Бразилии?
– Да.
– Думаю, абвер еще не осознал, какой потерпел разгром. Ваше ФБР не препятствует передаче через «Боливар» кое-какой информации, и аналитики мистера Донована полагают, что адмирал Канарис не ведает пока об аресте Энгельса вместе со всей верхушкой.
– Я слышал, что передатчик в Рио захватили еще в конце марта, – нахмурился я. – Как может абвер не знать, что их организация под угрозой?
Силуэт Филлипса на фоне окна напоминал мне о Гувере, ненамного выше его.
– Энгельса, то есть Альфредо, арестовали в середине марта одним из первых. Но радиосеансы, как я уже говорил, продолжаются.
Я кивнул. ФБР уже проделывало такой трюк, продолжая передавать врагу секретную информацию с целью добиться чего-то большего в будущем.
– Передачи, видимо, ведутся прямо из нашего посольства в Бразилии, – сказал я. – СРС не принимала в этом участия.
– Верно. Знаете специального агента Джека Уэста?
– Не знаю, но слышал о нем. Работает под началом Лэдда.
– Да-да. Его отправили в Бразилию вскоре после происшествия с «Королевой Марией» 12 марта…
«Происшествие» случилось, когда из Рио передали дату отплытия британского лайнера с девятью тысячами американских солдат на борту.
– …и он лично руководил арестами, производимыми бразильской федеральной полицией в Рио и Сан-Пауло. Альфредо сообщал в абвер, что в связи с усилившимся полицейским давлением организации временно придется залечь на дно…
– Не уточняя, что на дно они залегли в тюрьме. Но долго так ФБР продолжать не сможет.
– Достаточно и этого, – махнул рукой Филлипс.
Вот оно что. Достаточно, чтобы Теодор Шлегель отправился в свою экспедицию, не подозревая, что Энгельс и компания арестованы или попали под наблюдение. Достаточно, чтобы адмирал Канарис продолжил… что? То, что он задумал на Кубе или вокруг нее.
Моя кровь на секунду буквально застыла в жилах. Выходит, британская и американская разведки подставили корабль с девятью тысячами солдат под немецкую торпеду, чтобы осуществить эту свою операцию? Ну и ну.
Я мог бы задать прямой вопрос Филлипсу, но знал, что он ничего мне не скажет. Не сейчас. Какой бы ни была моя роль в этой запутанной игре, я должен доиграть ее до конца, прежде чем узнаю ответы. А Филлипс, соглашаясь купить моего кота в мешке, рискует еще больше, чем я. ВМС и новое доновановское УСС явно знают все или многие немецкие шифры, поскольку мониторят передачи ФБР через «Боливар».
– Так где же ключ? – спросил я. – В «Трех товарищах»?
Улыбка Филлипса, в отличие от дельгадовской, была искренней и раздражения не вызывала.
– С прошлого апреля абвер и Шлегель пользуются «Геополитикой» и антологией, мальчик мой. Роман Ремарка, боюсь, ни при чем.
– Зачем тогда Кохлер взял его с собой?
– Наверно, просто любил почитать. – Филлипс снова залез в свое кресло.
– А страница?
– Первым днем и первой страницей они считают 20 апреля. В тот день они поменяли шифр, но с тех пор не меняли. «Геополитика» – для словесного кода, антология – для алфавитного.
Я кивнул и направился к выходу.
– Мистер Лукас…
Я задержался у двери.
– Знаете, что это за дата – 20 апреля?
– День рождения Гитлера. Не знал, что адмирал Канарис настолько сентиментален.
– Мы тоже не знали. Подозреваю, что это число предложил наш друг с яхты, герр Шлегель. Вот он как раз сентиментален, не сказать прост. Мистер Лукас…
Я выглянул в коридор – никого – и оглянулся на сгорбленную фигурку в квадрате солнца.
– Вы ведь не забудете об интересах УСС, нет?
– Будем на связи, – сказал я и вышел.
Я сказал Хемингуэю, что хочу снова посмотреть шифровку и книги. Он завязывал галстук, собираясь в аэропорт, но сейф мне открыл.
– В гостевом доме работать нельзя, там остановится Немчура.
– Я отнесу всё в А-класс.
– Смотри только, чтоб Ксенофобия не увидела.
Он что, за дурака меня держит?
– Кстати, Хельга и Тедди Шелл приедут раньше половины седьмого, – добавил он, надевая полотняный пиджак. Геллхорн прошла мимо нас, приказав мужу и шоферу Хуану поторопиться. Хемингуэй, посмотревшись в зеркало, провел ладонями по прилизанным волосам. Кем бы ни была эта Немчура, он сильно для нее припарадился. – Коктейли будем пить у бассейна… ну, и после того. Надень купальные трусы, если есть.
– Купальные трусы?
Он показал все зубы в ухмылке.
– Я говорил с Хельгой по телефону. Она в восторге, что у нас есть бассейн. Любит поплавать и не знала, что в Гаванском заливе акулы водятся.
– Эрнест! – позвала Геллхорн. – Я сижу в машине накрашенная, не заставляй меня ждать!
– Удачи, – шепнул Хемингуэй, вручил мне блокнот и книги и побежал к «линкольну».
Я пошел в la casa perdita, думая, куда бы деть Ксенофобию.
14
Три женщины в купальных костюмах радовали взгляд. Марта Геллхорн – в сплошном белом, эластичном, с окантовкой на лифе, Хельга Зоннеманн – в полосатых шортах и лифчике, Марлен Дитрих тоже в сплошном, темно-синем, почти черном. У Зоннеманн фигура атлетическая, но пышная, в немецком духе, у Геллхорн – американская смесь четких линий и плавных округлостей, Дитрих угловата, но эротична.
Я не слишком удивился, когда Немчура тоже оказалась кинозвездой, причем именно этой. Из скудного досье Хемингуэя я почерпнул, что они дружны. В кино я хожу нечасто, все больше на гангстерские боевики или вестерны, и Дитрих видел в фильме с Джимми Стюартом «Дестри снова в седле» как раз перед вторжением Гитлера в Польшу. Мне вообще-то нравятся его фильмы, но этот не очень понравился. Какая-то пародия на другие вестерны, а героиню Дитрих зовут Француженкой, хотя говорит она с сильным немецким акцентом. Глупо же. А прошлым летом посмотрел «Энергию»– так себе боевичок, но с двумя моими любимыми крутыми парнями, Эдвардом Г. Робинсоном и Джорджем Рафтом. У Дитрих там роль совсем маленькая, мне запомнились только ее ноги – классные, хотя ей было уже лет сорок, – и как она бурно стряпает в маленькой кухоньке. Фильм я смотрел в Мехико и думал о другом, игнорируя испанские субтитры, но заметил, что готовит она по-настоящему, не просто играет.
Прежде чем идти к бассейну, надо было спрятать блокнот и книги. Пользуясь системой Филлипса, я минут за пятнадцать нашел ключевые слова, распределил их по решеткам и расшифровал сообщение. Мне не терпелось рассказать об этом Хемингуэю, но он показывал гостям дом – не лезть же к нему с блокнотом под носом у Тедди Шелла, который, скорей всего, и нанял Мартина Кохлера для передачи и приема этих шифровок.
В коттедже я книги не мог оставить. С Ксенофобией проблем не возникло – когда я пришел туда, ее просто не было. Ей не полагалось уходить с фермы одной, но она расстроилась, что ее не пускают на финку, вот и ушла – то ли на холм, то ли вниз, в Сан-Франсиско-де-Паула. Я очень надеялся, что она не поперлась в бар или магазин: ее ищут и полиция, и Шлегель, а деревенские жители, боясь Бешеного Коня или получив пару монет от людей Шлегеля, запросто ее выдадут.
Мария Маркес – не моя проблема, говорил я себе. Моя проблема – куда спрятать шифровальные книги, пока дурацкая вечеринка не кончится. Я надел купальные трусы, завернул книги в клетчатую скатерку и зашел на финку через заднюю дверь, когда все переместились к бассейну. Открыл сейф – я внимательно следил, как Хемингуэй это делает. Положил туда книги и пошел знакомиться с абверовским шпионом, куратором древностей и кинозвездой.
Дитрих явно была на финке впервые – я застал конец их экскурсии. Хельга подавала вежливые реплики, хотя головы животных, видимо, неприятно ее поразили, Шлегель тоже что-то бурчал, но Дитрих восторгалась всем: трофеями, книгами, картинами, большими прохладными комнатами, шкафчиком, на котором Хемингуэй писал. Ее немецкий акцент остался почти таким же сильным, как в фильмах, но голос звучал теплее и дружелюбнее, чем с экрана.
Пока женщины купались, мы, трое мужчин, сидели у бассейна с напитками. Хемингуэй чувствовал себя свободно в застиранной желтой футболке и трусах, чей первоначальный цвет не поддавался определению, Шлегель же – в мыслях я никогда не называл его «Тедди» – маялся в белом смокинге, высоком воротничке с черной бабочкой, черных брюках и начищенных туфлях. В том, как мужчины смотрят на женщин в купальниках, есть что-то собственническое, и Шлегель определенно смотрел на Хельгу именно так. Хемингуэй был в хорошей форме, рассказывал анекдоты, смеялся шлегелевским потугам на юмор, болтал с Геллхорн и Дитрих, подавал Зоннеманн напитки прямо в бассейн. Его собственнические инстинкты охватывали и жену, и актрису, и, может быть, даже Зоннеманн.
Любопытно было смотреть, как он общается с женщинами, – это помогало немного лучше его понять. С одной стороны, он держался чопорно, почти застенчиво, даже когда дело касалось проститутки Марии. Внимательно их слушал, почти не перебивал – даже жену, когда она его донимала, – и, похоже, искренне интересовался тем, что они говорят. С другой стороны, он как бы судил их – не в духе мужской раздевалки, несмотря на случайные ляпы насчет двукратного «орошения» жены перед завтраком, а будто прикидывая, стоит ли та или другая его внимания.