Десять минут спустя внизу зашуршало и показались подошвы теннисных туфель Патрика. Мы вытащили сначала его, потом Грегори – взволнованных, исцарапанных, в грязи с головы до ног. Грегори, в порванных шортах, держал что-то, завернутое в его клетчатую рубашку. Сверток позвякивал.
– Мы дошли до самого конца, папа! – громко говорил младший, порождая гулкое эхо. – Дальше даже мне не пролезть. Думал уже, зря лезли, но потом я нашел вот это!
– Да! Я помог ему завернуть, – вступил Патрик. – Думали, там пусто, но вот нашли!
Грегори дрожащими пальцами развязывал сверток.
– Молодцы! Молодцы! – твердил Хемингуэй, волнуясь ничуть не меньше, и лупил сына по спине, мешая ему. – Ты не подвел, Гиг!
Я почувствовал себя взрослым, ввязавшимся в детскую игру.
Грегори вытащил на свет четыре грязные бутылки коричневого стекла.
– Это немецкое пиво, папа. – Патрик соскабливал грязь с бутылки. – Мы фонариком посветили. Правда немецкое!
Хемингуэй посветил большим фонарем, и у него вытянулось лицо.
– Они там были, папа! – частил Грегори. – Колбасники. Значит, главный склад должен быть в конце какого-то другого туннеля. Сегодня мы их все не успеем осмотреть, а завтра утром вернемся. Самые узкие исследую я. Я совсем не боялся, папа, даже когда плечи застряли. Ни туда, ни сюда, но Патрик меня пропихнул. Нисколечко не боялся!
– Это ведь немецкие бутылки, да, папа? – спрашивал Патрик. – На этой еще этикетка есть, написано по-немецки…
– Да, бутылки немецкие, но пиво делали американские немцы в Висконсине. Туристы, наверно, бросили… залезли зачем-то в туннель и оставили.
Стало тихо, только фонарь шипел. Грегори уперся лбом в стену и разрыдался. Патрик тоже плакал, кусая губы. Хемингуэй, сам, похоже, еле сдерживая слезы, положил свою большую руку на хрупкое плечико младшего.
– Ты сделал что мог, старик. Я горжусь тобой. Вообще-то… – Грегори продолжал плакать, но Патрик уже перестал. – Вообще-то я хочу представить вас обоих к Военно-морскому кресту за эту экспедицию. И еще… – Заплаканный Грегори тоже повернулся к отцу. – Еще вас стоило бы перевести в военно-морскую разведку.
Кубинский мальчик, получив доллар – целое состояние для него, – ушел в свою деревню. «Пилар» стала на якорь в бухте Живописных Пещер. Хемингуэй распорядился открыть НЗ, и всем, даже мальчикам, выдали по три стаканчика виски. Мы развели на пляже большой костер из плавника и уничтожили солидную часть припасов. На рыбалку мы в пути не останавливались, но Фуэнтес подал к ужину хлеб, говяжью тушенку, холодную курицу, овощи, картофельный салат. Хемингуэй ел ржаной хлеб с сырым луком, запивая это своей порцией виски.
Вахту ночью никто не стоял.
Утром мы отклонились на несколько миль к северу, чтобы забрать с Кайо-Сердо, или Свиного острова – как его окрестили мальчики, – поросенка.
– Вот черт, – сказал Хемингуэй.
– Поросенка нет, – сказал Грегори.
– Да и острова нет, – сказал Гест.
Остров, собственно, был, но ушел фута на три под воду и превратился в отмель за двадцать миль от ближайшей земли.
– Может, Сердо уплыл? – с надеждой спрашивал Грегори, рассматривая горизонт в бинокль.
– Да, прямо на Кубу, – сказал Хемингуэй. – Но она на юго-западе, а ты смотришь на северо-восток.
– Я такое уже видел, – сообщил Фуэнтес. – Риф достаточно высокий, чтобы держать песок наверху между двумя приливами, но в прилив… Шушш – и нету.
– Бедный Сердо, – вздохнул Грегори.
– Надо было оставить его кубинцам, – заметил Синмор.
– К черту кубинцев, – сказал Хемингуэй. – Не будем заходить на Кайо-Конфитес, пойдем сразу домой. Провизию они нам не заготовили – мы не можем гоняться за «Южным Крестом» или делать что-то еще без нормальной еды. Запасемся – и опять выйдем в море.
– Тебе придется весь день и всю ночь стоять за рулем, Эрнест, – сказал Гест.
Тот только плечами пожал. Ибарлусиа и мальчики спорили, как все-таки назвать исчезающий островок на обновленной карте. Сошлись на Сердо-Пердидо – острове Пропавшей Свиньи.
Поздней ночью, уже на подходе к Кохимару, я пришел на мостик к Хемингуэю и показал ему первую расшифрованную радиограмму.
– А, чтоб тебе, – сказал он. – Это точно с «Южного Креста» передали?
– Шифр тот же, что у Кохлера.
Хемингуэй закрепил штурвал и посветил фонариком на страницу блокнота.
ДВА АГЕНТА 13/8 LT 21°25'—LG 76°48'30" 2300 U516
– Чтоб тебе. До 13 августа меньше недели. А U-516, наверно, номер подлодки, которая их высаживает. Надо карту посмотреть, но сдается мне, это где-то возле Баия-Манати, мыс Рома или мыс Хесус.
– Мыс Рома, – подтвердил я. – Я посмотрел.
– Что ж ты раньше не сказал, черт тебя дери?
– Случая не было. Мы решили больше никого в это не посвящать.
– Это да, но все-таки, Лукас… – Он снова взялся за штурвал, вглядываясь в океан и близкий уже темный берег. – Ладно. Мыс Рома – идеальное место для высадки. Маяк там уже лет пять не работает. Бухта мелкая, но как раз у мыса есть глубокое место. Сахарный завод «Манати» тоже заброшен, но его дымовую трубу видно с моря, а по старой железнодорожной ветке можно дойти до шоссе. – Он подумал и объявил: – Докладывать об этом не будем.
Меня это не удивило.
– Эти ублюдки в посольстве и ФБР меня в грош не ставят. Приведем им двух пленных и посмотрим, что они скажут на это.
– А если шпионы не захотят сдаться в плен?
– Захотят, будь уверен.
Волнение было попутное, и мы бежали по морю, как конь с крутой горки.
– Чего молчишь? – спросил он.
– По-твоему, это игра такая.
Я не смотрел на него, но чувствовал по голосу, что он ухмыляется.
– Что же еще. Всё хорошее, и трудное, и даже плохое в жизни – просто игра. Чего ты упираешься, Лукас?
Я промолчал. Еще до рассвета мы вошли в кохимарскую гавань.
Утром, под дождем, я пришел на финку и постучался в спальню Хемингуэя. Он открыл мне в пижаме, встрепанный, еще не проснувшийся. Большой черный кот – Буасси, кажется, – сердито смотрел на меня с кровати.
– Какого черта…
– Одевайся, – сказал я. – Жду тебя в машине.
Через две минуты он вышел с термосом. Я думал, там чай, но на меня пахнуло виски.
– Может, скажешь, за каким чертом…
– Приходил мальчик. – Я очень быстро проехал по раскисшей аллее, в открытые уже ворота вниз, через деревню, к Центральному шоссе.
– Что за мальчик? Сантьяго?
– Нет. Черный, мы не знаем его. Помолчи минуту.
Он моргнул, уяснив, с какой скоростью мы мчимся по мокрым дорогам, и замолчал.
В шести милях от Гаваны, в конце длинного спуска, на котором шофер Хуан всегда выключал двигатель по приказу хозяина, я свернул вправо на немощеную дорогу. Грязная вода обрызгала боковые окна. Дорога вела к кучке заброшенных хижин у неубранного тростникового поля. Черный мальчик ждал нас верхом на мопеде. Я остановил «линкольн» и вышел под дождь. Хемингуэй хлебнул из термоса и тоже вышел.
За канавой виднелся другой мопед. Кто-то закидал его ветками, но заднее колесо выглядывало и блестело в сером пасмурном свете. Тело прикрыть не озаботились.
Сантьяго лежал в заросшей травой канаве головой вниз. Тонкие ноги белели, к правой коленке прилипла трава, левая сандалия слетела, подошва сморщилась, как пальцы после долгого сидения в ванне. Я подавил нелепое желание снова надеть ему эту сандалию.
Он лежал вниз головой, скрючившись, с закрытыми глазами – и улыбался, будто радуясь, что дождь падает ему на лицо. Полураскрытые ладони тоже как будто ловили дождь. Ему перерезали горло от уха до уха.
Хемингуэй, издав гортанный звук, отступил на шаг.
Я кивнул мальчику. Он запустил мопед и поехал в город, стараясь не скользить на грязной дороге.
– Когда? – спросил Хемингуэй.
– Друг нашел его ночью. Примерно в то время, как мы увидели огни гавани.
Он слез в канаву, не обращая внимания на грязь. Опустился на одно колено рядом с убитым, накрыл большой загорелой рукой его белую ладошку.
– Так как – игра это, мать твою? – сказал я.
Он посмотрел на меня с ненавистью и отвернулся.
– Что дальше думаешь делать? – спросил я.
Дождь шуршал по траве, по лужам, по нашим спинам, по мальчику.
– Сначала похороним мертвых, – ответил Хемингуэй. – Потом найдем лейтенанта Мальдонадо. Потом я его убью.
– Ничего подобного, – сказал я.
20
КОНФИДЕНЦИАЛЬНЫЙ РАПОРТ
АГЕНТА ФБР/СРС ДЖ. ЛУКАСА
ДИРЕКТОРУ ФБР ДЖ. ЭДГАРУ ГУВЕРУ
9 АВГУСТА 1942 года
Мое задание состояло в том, чтобы раскрыть «подлинную натуру» м-ра Эрнеста Миллера Хемингуэя, гражданина США 43 лет. В этом рапорте я попытаюсь подытожить свои наблюдения за ним на данный момент.
Я убежден, что Эрнест Хемингуэй ни сознательно, ни неосознанно не является агентом какого-либо иностранного государства, агентства или группы. При этом он ведет жизнь глубоко законспирированного агента – фанатичного, параноидального крота, которого страшатся все контрразведчики мира. Почему он пожертвовал собственной личностью, чтобы надеть на себя эту вымышленную личину, остается загадкой.
Эрнест Хемингуэй одержим словами и мыслями. Прославляя героизм и в книгах, и в жизни, он часто путает поступки с импульсами, а реальность – с надуманной мелодрамой. Легко заводит друзей и еще легче теряет их. Принимает на себя (или присваивает себе) лидерство и руководит другими мужчинами с естественностью титулованного аристократа. Со знакомыми то лоялен, то ненадежен. Великодушие сочетается у него с глубочайшей низостью. В течение одного дня он способен проявить как сострадание, так и беспросветный эгоизм. Может сохранить ваш секрет, но полностью ему доверять нельзя. Умелый и обладающий хорошим чутьем капитан небольшого судна. С оружием обращается осторожно, но может проявить детскую бесшабашность. Как родитель заботлив и часто беспечен. Как о писателе о нем ничего не могу сказать.