– Хороших боев… не бывает. Только время зря теряешь… Энергию. Зубы.
Костяшки у меня выглядели так, будто по ним проехал автомобиль.
Хемингуэй подполз ко мне на коленях. Я, в той же позиции, вскинул руки – к запястьям точно гири привесили. Этому сукину сыну сорок три, как же он дрался в мои-то годы?
Он обхватил меня руками. Я ждал новых ударов кулаками и головой, но он всего лишь трепал меня по спине и говорил что-то – я плохо его слышал из-за нового водопада в черепе.
– …в дом, Джо. У Марти стейк в морозильнике. И бутылочка тавеля на льду.
– Ты есть хочешь? – Мы встали, держась друг за друга. Капли крови усеивали весь периметр бассейна, ветер трепал длинные голубые вымпелы моей бывшей рубашки.
– Да, а что? – Он повел меня к двери. – В животе-то пусто.
Мария заботилась обо мне еще нежнее, чем прошлой ночью.
– Бедный Хосе, – шептала она, прикладывая мокрые полотенца к моему лицу, рукам, ребрам. – Мои братья часто приходили домой в таком виде. Другому тоже досталось?
– Еще как. – Я поморщился от прикосновения мокрой холодной ткани, лежа навзничь в одних трусах при свете прикрученной лампы.
– У тебя хоть что-нибудь не болит, мой Хосе? – Мария склонилась надо мной в одной тонкой сорочке.
– Кое-что.
– Покажи.
Показывать не пришлось – и так было видно.
– Ты уверен, что там не болит? Всё красное.
– Тихо ты, – сказал я, осторожно привлекая ее к себе.
– Твой бедный рот весь разбит, не буду целовать в губы. Буду куда-нибудь еще, хорошо?
– Да.
– Надо, чтобы опухоль сошла.
– Тихо ты.
Ближе к утру мы заснули.
Назавтра мальчики ушли на «Пилар» рыбачить с Гестом, Ибарлусиа и Синмором. Мы с Хемингуэем таскались по финке, как два восьмидесятилетних старца после крушения поезда, сойдясь на том, что нуждаемся в хорошем питании, предпочтительно жидком.
Открыв вторую бутылку джина, мы заперлись и принялись за работу. Из морских карт, устилавших обеденный стол, мы выбрали одну, под номером 2682. Ее, согласно легенде, составил в 1930–1931 годах американский военный корабль «Нокомис».
– Долгота семьдесят шесть градусов сорок восемь минут тридцать секунд, – бормотал Хемингуэй, сверяясь с расшифрованной радиограммой. – Широта двадцать один градус двадцать пять минут. – Его распухший палец уперся в карту. – Мыс Рома.
То, что мы первоначально наметили на карте «Пилар», подтвердилось. Мыс Рома находится на северном побережье Кубы, недалеко от пещер, где мы побывали, к юго-востоку от залива Баия де Нуэвитас. Рядом с ним лежат относительно большие острова – Сабиналь, Гуахаба, Романо, – где проводил ходовые испытания «Южный Крест» и совершила столько бесплодных рейсов «Пилар».
– Хорошее место для высадки, – сказал Хемингуэй. – Берег между Нуэвитас и Пуэрто-Падре практически пуст. В бухту Манати ведет канал глубиной пять-шесть морских саженей, но он сильно заилился, когда закрылся сахарный завод. На берегу только кучка хижин, здесь, – он обвел пальцем вход в бухту, – ничего. Для подлодки именно то, что надо.
Я посмотрел показатели глубины. У самого берега шесть – восемь морских саженей, но через пятьдесят ярдов шельф обрывается на глубину 195–225. Подлодка легко пройдет между мысами Рома и Хесус к узкому входу в бухту, не рискуя сесть на мель или риф.
– Старую заводскую трубу видно издалека, – сказал Хемингуэй. – Днем они могут сориентироваться по ней через перископ, а как стемнеет, отправят в то место шлюпки.
Я кивнул и показал на железную дорогу, проложенную по берегу между сахарным заводом и входом в бухту.
– На тростниковые поля ведет?
– Раньше вела, теперь эта ветка заброшена.
– А Двенадцать Апостолов что такое? – Я показал на точки у железнодорожных путей.
– Скалы, вернее большие камни. Раньше под ними стояли хижины рабочих, теперь они заросли. – Он повел пальцем на северо-запад. – Смотри. Тут, сразу за мысом Рома и заброшенным маяком, есть еще бухта, Энсеньяда-Эррадура.
Эта бухта была широкая и мелкая, глубиной всего три четверти морской сажени.
– Сюда они вряд ли зайдут?
– Конечно, зачем им. Думаю, шпионов они высадят на плоту прямо у старого маяка. Тут ни скал, ни утесов, ни мангров и прочей дряни. А вот мы можем зайти на шлюпке в Энсеньяду-Эррадуру и спрятаться в манграх.
– На «Жестянке»?
– Нет, ее лучше оставить на «Пилар». Не хочу приводить «Пилар» в эти мелкие воды, особенно при восточном ветре, да и где мы спрячем ее? Придется что-то другое взять.
– Лодку для ловли черепах? Плоскодонку?
Он поскреб заросший щетиной подбородок и сморщился.
– Тут надо кое-что побыстрее, способное и по луже пройти. У Тома Шевлина в Кохимаре стоит двадцатидвухфутовый катерок. Он мой должник и разрешил мне взять эту лодку, если понадобится. Том, кажется, назвал ее «Лоррейн», в честь жены. Сам он ей не пользуется из-за ограничений на бензин.
– Катер скоростной?
– Да. Мотор в сто двадцать пять лошадей, почти вдвое мощней, чем у «Пилар», а вес вдвое меньше. Мелкая осадка. Супервместительные топливные баки.
– Бухло, видать, возил во время сухого закона.
– Точно. – Хемингуэй опять показал на карту. – Смотри, как хорошо всё продумано. Подходят в четверг, осматриваются при свете, а в темноте идут прямо к входу в бухту Манати. Во сколько там сказано?
– В одиннадцать вечера.
– Луна тринадцатого будет в первой четверти и взойдет только после полуночи. Эти двое высаживаются на мысе Рома и идут по старой железке к заводу на юго-западе бухты. Оттуда, опять по железке, идут пешком до города Манати – двенадцать миль. Там их кто-нибудь забирает и везет через Ринкон и Сан-Гуасиму до Центрального шоссе, а там поворачивает направо, к Гаване и американской воздушной базе в Камагуэе, или налево, к Гуантанамо. Двадцать три часа, тринадцатого, в четверг. Когда, по-твоему, мы должны туда прийти, Лукас? До заката?
Мне снова вспомнилась улица Симона Боливара в городе Веракрус. Там меня поджидали, и в бухте Манати нас будут ждать.
– Задолго до заката, – сказал я. – Еще до полудня.
– Да ты, блин, смеешься.
– Я, блин, говорю серьезно.
Хемингуэй со вздохом почесал бороду, опять поморщился, посмотрел на раздутые пальцы.
– Ладно. Послезавтра выходим. Ребят и «Пилар» здесь оставим?
– Зачем же. Отчалим в среду утром у всех на виду. Вся команда, и мальчики тоже. Высаживаешь меня где-нибудь по дороге, я возвращаюсь в Кохимар, забираю катер Шевлина, вечером встречаю тебя на базе Кайо-Конфитес, и ночью мы идем в бухту Манати.
– Грегорио, Патчи, Вулфер и другие будут недовольны, что мы ушли в рейд без них… – Он поймал мой взгляд. – Ну, что ж поделаешь. Надо много всего сделать. Возьмем научные сомбреро и пару ниньос с «Пилар».
Он говорил не о своих детях. Фуэнтес по его заказу сделал специальные кожаные футляры с промасленной овчинной подкладкой для автоматов «томпсон». Когда объявлялась боевая тревога, футляры подвешивались на мостике и у бортов. Ибарлусиа считал, что они похожи на колыбельки, поэтому автоматы прозвали ниньос – детками. Когда Хемингуэй начинал сюсюкать, мне хотелось съездить ему еще раз, но я посмотрел на собственные пальцы и воздержался.
Он свернул карту.
– Значит, так. Мы с тобой прячемся в сорняках, манграх или скалах, немцы высаживаются в одиннадцать вечера… а потом что?
– Это будет видно в одиннадцать вечера тринадцатого числа.
Он посмотрел на меня с отвращением. Я посчитал, что пора уходить, и отправился в гостевой домик заниматься делами Хитрой Конторы.
Главной моей заботой была вторая перехваченная радиограмма. Я сказал Хемингуэю правду насчет того, что расшифровать ее не могу, но в детали не стал вдаваться.
Она, как и книжный шифр, состояла из пятибуквенных групп: q-f-i-e-n / w-w-w-s-y / d-y-r-q-q / t-e-o-i-o / w-q-e-w-x и так далее. Проблема в том, что это был не книжный шифр. Номер страницы, ключевые слова и первые предложения отсутствовали.
Мне уже встречались шифры и абвера, и СД VI, поэтому я догадывался, что имею дело с последним. Нацистская политическая разведка, в отличие от армейской, предпочитает быстрые и надежные цифровые коды, передаваемые группами из шести-семи знаков. Цифры показывают принимающему радисту, сколько букв выше или ниже по алфавиту отсчитать, чтобы найти нужную.
Например, если вам передают цифры 632914, то от первой буквы в моей шифровке, q, нужно отсчитать шесть букв, то есть это либо w, либо k. От второй буквы, f, отсчитываем три знака и получаем i или c – и так далее.
Отдел криптологии может расколоть такой шифр, имея достаточно времени и компьютеров. Компьютеры – это люди, обычно женщины. Они перебирают тысячи, десятки тысяч, миллионы цифровых комбинаций, ищут повторения, учитывают, насколько часто встречаются те или иные буквы. Но пустышки, обманки и прочие шифровальные уловки бесконечно усложняют задачу и растягивают ее на многие месяцы. А я никогда не был силен в арифметике.
Больше всего меня беспокоило, что предыдущие шифровки нам явно подбросили. Очень уж всё удачно сложилось: мы нашли и блокнот Кохлера, и две шифровальные книги на «Южном Кресте», и первая из двух недавних радиограмм передавалась все тем же шифром. Кто-то хотел, чтобы мы узнали о высадке у мыса Рома, и не хотел, чтобы мы прочли вторую шифровку.
Я не верил в интуицию и разные паранормальные штучки – не верил даже в шестое чувство, будто бы развивающееся с годами у всех разведчиков, – но опыт шептал мне на подсознательном уровне, что этот цифровой шифр ничего хорошего не сулит.
Подозревая Дельгадо, я не мог передать радиограмму в СРС/ФБР для расшифровки через него. Явиться в гаванский филиал ФБР и рассказать старшему спецагенту Ледди, в чем состоит моя миссия, тоже не представлялось возможным: Гувер бы мне этого не простил. Кроме того, на разгадку даже простейшего цифрового шифра уйдет несколько месяцев, а их у нас нет.
Я всё еще ломал над этим голову, когда пришли агенты 03 и 11.