Приспособив две широкие доски вместо пандуса, я попросил Хуана помочь мне закатить на борт две пятидесятигаллоновые бочки с бензином. Он поворчал, но помог, и мы поставили бочки у транцевых досок, не поцарапав дерево и не запачкав кожаные подушки. Хуан отошел покурить, а я, отрезав кусок веревки, закрепил бочки на месте, чтоб не оторвались даже в шторм. Они, конечно, портили вид и корма из-за них осела, но тут уж ничего не поделаешь.
Убедившись, что всё загружено, я махнул Хуану, достал из кармана серебряный ключ, и «ликоминг» в 125 лошадиных сил завелся с приятным для слуха рокотом. Оставив его на холостых оборотах, я сам отдал носовой и кормовой концы, сел на роскошное кожаное сиденье, переложил не менее роскошный деревянный руль «дюзенберг» на левый борт и двинулся через скопище идущих домой рыбаков – они глядели на катер со смесью пренебрежения и зависти.
Выйдя за волнорез, я прибавил газ до самой красной черты на тахометре. «Лоррейн» взвилась и помчалась по невысоким волнам, как пуля. Корпус гудел, но вибрации не наблюдалось. Я немного убавил газ, позволив катеру и дальше идти с высоко задранным носом. Ветер, бьющий в лицо, радовал после жарких безветренных дней на суше. Не будь ограничений на топливо, я целый день вел бы «Лоррейн» на тридцати пяти узлах по такому морю. Я снова убавил обороты, опустив ее гордый нос, и пошел вдоль берега на восток.
Холмы и поля у финки Хемингуэя были засушливыми, пыльными, почти голыми, но побережье к востоку от Кохимара на полмили вглубь походило на тропический рай: белые пляжи; дюны, бросающие тень на кусты кокколобы, морского винограда; ряды кокосовых пальм, золотисто-зеленых в лучах заката. В Гуанабо не было порта как такового – только бухта, старый город на берегу, белые бунгало в тени деревьев. Эти коттеджи строились в 20-х – 30-х годах для растущего потока североамериканских туристов, но теперь почти все они стояли заколоченные, с облупившейся краской, дожидаясь конца войны.
Я привязал «Лоррейн» в восточной стороне бухты. Прикрыл кокпит брезентом, кое-как разобравшись в хромовых защелках и эластичных петлях. Старик, владелец пирса и рыболовных снастей, знакомый Хемингуэя, заверил меня, что завтра мы найдем этот прекрасный катер на том же месте. Я передал ему привет от Хемингуэя и премировал долларовой бумажкой. Вскоре подъехал Хуан, и мы отправились домой в том же молчании, под раскаты грома из надвигающихся туч.
Мария встретила меня, взбудораженная завтрашним путешествием, а еще больше – ланчем и беседой с сеньором Хемингуэем. Писатель уехал в Кохимар встречать мальчиков, и мы ужинали у себя в А-классе, глядя, как сверкают молнии на западном небосклоне. Мария все еще боялась возвращения Мальдонадо и вздрагивала при каждом ударе грома. Помыв посуду и засветив лампы, она направилась к двери.
– Ты куда?
– Хочу погулять, Хосе.
– А Бешеного Коня не боишься?
Она улыбнулась, нервно оглядев темный двор.
– Нам что, больше заняться нечем, кроме прогулок? – спросил я. – В ближайшие дни побыть вдвоем не придется.
– Хосе, – прошептала Мария, глядя на меня во все глаза – постельные инициативы почти всегда проявляла она.
Я закрыл дверь, взял ее на руки и понес к нашим сдвоенным койкам.
23
Рейс начинался весело, как семейный пикник в солнечный день. Еще до его окончания один человек из наших погибнет, а я буду выковыривать пули из позвоночника мертвеца.
Хемингуэй вывел «Пилар» из порта в среду утром, вскоре после восхода. Все на борту, кроме меня, пребывали в приподнятом настроении: присутствие Марии и мальчиков усиливало ощущение упомянутого мной пикника. Рыбаки и наши друзья махали нам с пристани. Нас провожали Роберто Эррера, его брат-доктор, Синмор, Фернандо Меса и прочие, оставленные Хемингуэем на берегу, а также Черный Священник и кохимарские завсегдатаи, пьющие на завтрак «Кровавые Мэри» в «Ла Терресе».
Лодку Мария полюбила с первого взгляда, но моря боялась. Она призналась «Папе», что не умеет плавать, что ее младший брат утонул, когда рыбачил недалеко от порта Сантьяго; она будет сидеть где-нибудь посередке и молиться Деве Марии, чтобы погода была хорошая.
– Ты молись, дочка, а я буду смотреть на барометр, – сказал Хемингуэй. – Хорошая погода нам очень нужна.
Патрик и Грегори тут же взяли шефство над девушкой, вряд ли понимая, кто она и откуда – красивая, папа с ней дружит, и всё на этом. Они наперебой показывали, как что устроено на «Пилар», демонстрировали удочки и прочее снаряжение. Их испанский оставлял желать лучшего, но энтузиазм возмещал пробелы в грамматике.
– Когда придем на Кайо-Конфитес, – говорил Патрик, – научу тебя бить рыбу острогой.
– Но я не умею плавать.
Патрик засмеялся – они с братом успели по уши влюбиться в нее.
– Чепуха. На рифе вода очень соленая, волны мелкие – не утонешь. Надо только маску надеть и опустить лицо в воду.
– Можно спасательный жилет надеть, если хочешь, – вмешался Грегори, хотя брат подавал ему недвусмысленные знаки не лезть. – Только в нем плавать труднее.
– Там ведь акулы есть?
– Полно`, – весело подтвердил Грегори, – но они редко переплывают через риф, да и то по ночам. А я буду тебя защищать.
– Ага. С гронтами на поясе плавок, чтоб акул приманить, – пробурчал Патрик. Грегори сердито на него посмотрел, но Мария улыбнулась и спросила:
– А барракуды?
– Барракуды нас не тревожат, – сказал Патрик, снова взяв контроль на себя. – Они нападают только в очень мутной воде или при сильной волне. Ну, могут и по ошибке, конечно. Когда волна сильная, мы не охотимся.
– Барракуды очень любопытные, – опять вставил Грегори. – Они все время плавают вокруг, но потом уплывают. Не трогают нас.
– Если не таскать рыбу на веревочке. Или на поясе. Но какой дурак станет вешать окровавленную рыбу себе на пояс?
– Ты можешь плавать между мной и Мышкой, Мария, – предложил Грегори, игнорируя брата. – Тогда тебя точно никто не тронет.
Она засмеялась, тряхнув волосами.
– Спасибо, но я лучше останусь на острове и посмотрю, как вы охотитесь. А потом приготовлю рыбу, которую вы наловите.
– Какой это остров? – Патрик заметно рассердился на брата и на то, что Мария не пойдет с ними. – Так, банка ссаная. – «Ссаная» он сказал по-английски.
Мария улыбнулась.
«Пилар» остановилась, не доходя до бухты Гуанабо, – дальше Хемингуэй повез меня на «Жестянке». Подвесной моторчик пыхтел, но работал исправно.
– Вчера ты его не взял. – Он похлопал по длинному предмету, завернутому в два клеенчатых плаща, – одному из пары ручных пулеметов «браунинг». Коробка с патронами стояла у него под ногами. Я кивнул, покорившись судьбе. – На Конфитес ты придешь раньше нас, если погода не испортится, – продолжал он, – смотри только на мыс Рома сам не ходи.
– Не пойду, – сказал я.
Он прищурился на блестящий корпус «Пилар». Мальчики показывали Марии, как рыбачить с кормы.
– Мне было бы спокойней, если б ты и Ксенофобию привез на «Лоррейн».
– Я предлагал, но она боится плыть на маленькой лодке. Ты же вроде перестал звать ее Ксенофобией?
Хемингуэй, пожав плечами, подвел моторку к причалу. Они со стариком поболтали, а я снял покрышку, спрятал пулемет и патроны, еще раз проверил насос и шланги для добавочных бочек с горючим и отдал кормовой.
Хемингуэй снял носовой с тумбы. Он был в старой рубашке сафари, полурасстегнутой, с закатанными рукавами. Загорелые дочерна руки и грудь блестели от пота.
– Что ты сказал девушке про наш рейс? – спросил он.
– Ничего, только что она идет с нами.
Он кивнул.
– У меня на «Пилар» две большие палатки. Грегорио поставит их на Конфитес – она и мальчики побудут там, пока Вулфер и остальные займутся… наукой.
Я тоже посмотрел на «Пилар». Парусину вокруг мостика сняли, открыв по обеим сторонам доски с надписью МУЗЕЙ ЕСТЕСТВЕННОЙ ИСТОРИИ огромными буквами.
– Не давай Саксону спать, – сказал я. Радист частенько дремал в жаркие дни и мог пропустить передачу.
– Угу. – Хемингуэй смотрел на восток – утро было все такое же ясное. – Завтра поутру отправим Вулфера и остальных патрулировать на северо-запад от Конфитес. Не хватало еще, чтоб они наткнулись на настоящую субмарину.
Я усмехнулся. Он бросил мне свернутый носовой.
– Смотри не поломай Томми лодку.
Я вывел «Лоррейн» из бухты на умеренной скорости и развернул на восток. Хемингуэй был на середине пути к «Пилар». Я немного прибавил газу и поднял нос. Мария и мальчики махали мне с кормы – трое счастливых загорелых детей на морской прогулке.
Кубинский лейтенант и его солдаты обрадовались компании и поразились, увидев на своем острове женщину. Пока мы под руководством Фуэнтеса ставили оставшиеся еще с сафари палатки, они ушли в свой барак и сменили свои отрепья на более чистые – как видно, парадные. Мария была любезна и болтала с ними на стремительном кубинском испанском.
Лейтенант не наблюдал никакой вражеской активности на прошлой неделе, видел только лодки ловцов черепах. Из Гуантанамо радировали, что камагуэйский патрульный бомбардировщик засек вражескую подлодку у западного побережья Бимини, и лейтенант объявил на Конфитес чрезвычайное положение, но лодка к ним не пришла. Хемингуэй поблагодарил гарнизон за службу и пригласил на вечерний пир.
Когда зашло солнце и ветер частично сдул тучи москитов на юго-запад, Фуэнтес развел большущий костер из плавника и стал жарить стейки. К мясу и печеной картошке подавался свежий салат, а Вулфер на этот раз не забыл про пиво. После пирога с лаймом по кругу, не пропуская Марию и мальчиков, пошли бутылки с виски. Кубинцы около полуночи ушли спать, а мы еще час сидели и лежали вокруг костра, смотрели, как летят в небо искры, говорили о подлодках и о войне. Мария понимала не все английские слова, но улыбалась и, похоже, была всем довольна.
– Утром пойдете к Мегано-де-Касигуа, – сказал Хемингуэй Вулферу и Патчи. – Смотрите в оба, и пусть Саксон хорошенько слушает, чтоб не пропустить переговоры подлодок с землей или «Южным Крестом». Сегодня он слышал только какие-то немецкие обрывки с далекого севера.