но мне это не нравится.
– Почему? Выйдете на день раньше, и всё.
– Что-то тут дурно пахнет. Я чувствую, что мы больше не увидимся, Лукас… что кто-то из нас умрет. А может, и оба.
Я не донес новый дайкири до рта.
– Что ж ты каркаешь…
Он ухмыльнулся и чокнулся со мной.
– Еstamos copados, amigo. Ну их всех к такой матери.
За это мы и выпили.
27
Кладбище Христофора Колумба – один из самых больших некрополей в мире. Оно занимает площадь, равную десяткам городских кварталов, между районами Ведадо и Нуэво-Ведадо. Направляясь туда, я объехал порт к югу от Старой Гаваны и к западу от Кастильо-дель-Принсипе.
Кладбище заложили в 1860-х, когда Гаване стало не хватать церковных погостов. На конкурсе проектов, по словам Хемингуэя, победил молодой испанец Каликсто де Лоира-и-Кардоса. Перекрещивающиеся линии на его плане разделяли мертвых согласно социальному положению. А поскольку улицы в Старой Гаване такие узкие, что по ним может проехать только воловья упряжка, кажется, будто город живых плавно переходит в соседствующий с ним город мертвых. Лоира-и-Кардоса умер в тридцать два года сразу после разбивки кладбища и стал одним из первых, кого там похоронили. Хемингуэя порядком забавляла эта история.
Латинская надпись, выбитая над главными воротами, гласит:
БЛЕДНАЯ СМЕРТЬ ВХОДИТ И В ХИЖИНЫ, И ВО ДВОРЦЫ КОРОЛЕЙ.
Рандеву назначалось на 2:40. Я оставил «линкольн» на боковой улице и проник на кладбище с восточного входа около часа ночи. Все ворота были закрыты, но я нашел дерево, растущее у чугунной ограды, и перелез. На мне был темный костюм и низко надвинутая федора. «Магнум» лежал в быстродоступной поясной кобуре, складной нож – в кармане брюк, мощный фонарик, взятый с «Пилар», – в пиджачном кармане. На левом плече висела свернутая тридцатифутовая веревка, тоже с «Пилар». Я пока не совсем понимал, зачем она может понадобиться – связать пленного, подстроить ловушку, перелезть через забор, – но захватить ее казалось мне хорошей идеей.
Хемингуэй рассказывал, что знатные гаванские семьи лет восемьдесят соревновались в возведении роскошных склепов и памятников, но я не ожидал, что их будет столько. Оставляя в стороне широкие улицы, я пробирался по узким дорожкам. Луна освещала полные муки лица распятых Христов, греческие храмы, ангелов, парящих над могилами подобно стервятникам, мадонн, воздевающих персты на манер револьверов, готические мавзолеи с чугунными решетками, всевозможные урны, дорические колонны, прячущие за собой наемных убийц. Ночную прохладу наполнял запах увядших цветов.
Днем я купил в туристском бюро дешевую карту кладбища и теперь сверялся с ней при луне, не желая зажигать фонарик даже на пару секунд. Я находился как раз в такой ситуации, в какую нас в СРС учили не попадать: рандеву на вражеской территории, где почти наверняка ждет засада, число противников неизвестно, вся инициатива на их стороне.
А, на хер. Я сложил карту и пошел дальше. В ногах у чьего-то саркофага стояла каменная собака, то и другое в натуральную величину. Четырехфутовый шахматный рыцарь охранял надгробие одного из великих кубинских гроссмейстеров. На карте все это было – через несколько сотен ярдов должен быть памятник студентам-медикам. Я прошел плиту в виде костяшки домино с двумя тройками. В аннотации к карте говорилось, что почившая под ней женщина была страстной доминошницей и умерла от удара, когда ей на турнире не достались две тройки. От нее я повернул налево, к буквально заваленной цветами могиле Амелии де ла Ос. Хемингуэй мне и про нее рассказал. Ее похоронили в 1901 году вместе с ребенком, чья отдельная могилка помещалась в ногах у матери. Когда ее зачем-то эксгумировали несколько лет спустя, она держала детский скелетик в руках. Кубинцы любят такие истории, Хемингуэй тоже. Женщины со всего острова совершают к ее могиле паломничество, отсюда и цветы. Пахло здесь как во всех похоронных бюро, где мне доводилось бывать.
Памятник студентам-медикам находился в самой старой части кладбища. Здесь сходилось сразу несколько линий. Восемь студентов казнили в 1871 году за осквернение могилы испанского журналиста, критиковавшего освободительное движение. Памятник представлял собой богиню правосудия, но без повязки на глазах и с весами, склоненными в одну сторону. «Под сенью правосудия», говорилось в шифровке.
Было 1:40 ночи. Я черт знает сколько времени искал этот памятник, а теперь еще предстояло найти, где спрятаться.
Поблизости стоял мавзолей, Тадж-Махал в миниатюре, высотой тридцать пять – сорок футов. Там имелись ниши; ангелы и горгульи украшали фасады и несли стражу на ступенчатой крыше – один парил на самой верхушке купола. Если влезть на крышу, можно спрятаться за мозаичным парапетом и наблюдать сверху за богиней правосудия и ведущими к ней дорожками. Правда, когда убийца или убийцы появятся, я буду в двадцати пяти футах над ними. Обстрелять их смогу, а вот преследовать… тут-то веревка и пригодится. Закреплю ее за одну из угловых статуй и секунд через десять буду внизу. Похвалив себя за предусмотрительность, я подошел к гробнице с теневой стороны и полез наверх.
Взбирался я десять минут и порвал штаны на колене, но наконец перелез через парапет. Дальше был десятифутовый уступ и стена, ведущая к куполу. Ангелы и святые высились надо мной, воздевая руки. Мраморный парапет, окаймляющий прозаическую крышу с покрытием из асфальта и гравия, насчитывал в высоту всего фута три, но за ним все же можно было спрятаться и выглядывать в декоративные щели. Если переползать вприсядку по крыше, получится полный обзор.
Я захлестнул веревку за шестифутовую статую в юго-восточном углу, занял позицию с южной стороны и стал следить за подходами к памятнику. Сотни мраморных и гранитных статуй смотрели на меня, как армия мертвецов. С севера надвигалась гроза. Луна пока светила, но молнии уже сверкали и слышался гром. Было два часа ночи.
Посмотрев на часы в 2:32, я услышал позади шорох, и в мой затылок уперлось что-то круглое и холодное.
– Не двигайтесь, сеньор Лукас, – сказал лейтенант Мальдонадо.
Молодец, Джо. Это, возможно, была последняя мысль перед тем, как Мальдонадо всадит мне в мозг пулю 44-го калибра из револьвера с рукоятью слоновой кости. Я умудрился залезть в гнездо снайпера, не проверил заднюю сторону крыши и услышал его только в последний момент из-за раскатов грома. Но он не выстрелил – чего же он ждет?
– Не двигайтесь, – повторил Мальдонадо. Щелкнул ударник «кольта», стрелок дохнул чесноком. Упираясь стволом мне в шею, он обшарил меня левой рукой, достал фонарик и «магнум», швырнул на крышу. Нож его, как видно, не волновал. Я воспринимал каждую секунду до выстрела как отсрочку смертного приговора. Надо же быть таким идиотом.
Мальдонадо убрал ствол, но я чувствовал, что он все еще целит мне в голову.
– Медленно повернитесь и сядьте на свои руки, сеньор специальный агент.
Я повиновался, положив ладони на крышу. Мальдонадо был не в форме, а в темном костюме и шляпе, как и я, в синей рубашке, при галстуке. Я заметил, что кубинцы чувствуют себя удобно только в официальной одежде. Хемингуэй неизменно шокировал их своими шортами и заношенными рубахами.
Думай, Джо, думай. Я приказывал своему заторможенному мозгу сосредоточиться на чем-то еще помимо радости, что мы с ним до сих пор живы. Мальдонадо был в одних носках – оставил обувь за куполом, чтобы подкрасться ко мне. Мог бы не беспокоиться: гром грохотал уже так, будто батарея Двенадцати Апостолов в замке Эль-Морро начала обстрел города. Тучи быстро заволакивали луну.
Мальдонадо встал на одно колено – вероятно, чтобы смотреть за парапет позади меня, оставаясь незаметным с земли. А может, ему просто сподручнее пристрелить меня с колена, чем стоя.
Сосредоточься. Он не просто так оставил тебя в живых. И с необутым противником легче справиться.
Ты сидишь на руках, а он целит из «кольта» тебе в лицо, говорила другая часть моего сознания. Врукопашную с ним не выйдет схватиться.
Заткнись, приказал я ей. Тело под дулом револьвера реагировало как всегда, отчаянно желая хоть куда-нибудь спрятаться. Мошонка съежилась, кожа покрылась мурашками. Я боролся с этой реакцией – бояться не было времени.
– Вы пришли один, сеньор Лукас? – осведомился лейтенант. Под полями федоры виднелись только его длинная челюсть и белые зубы.
– Нет. Там внизу Хемингуэй и другие.
Его зубы блеснули при угасающей луне.
– Неправда, сеньор. Мне сказали, что вы будете один – так и есть.
Он ждал одного меня. Сердцебиение, которое я только-только наладил, разгулялось опять.
– Ты не Колумбия, – сказал я.
– Кто-кто? – переспросил он без особого интереса.
– Нет, конечно. Куда тебе. Ты просто полицейская шкура, взяточник, выполняющий чужие приказы. Как все pendejos[61].
Его улыбка чуть приугасла и вернулась на место.
– Пытаетесь разозлить меня, специальный агент? Зачем? Хотите умереть поскорее? Не волнуйтесь, ждать осталось недолго.
Я сделал попытку пожать плечами, что не так просто, когда сидишь на руках.
– Скажи хоть, кто тебе это приказал. – Я позволил голосу слегка дрогнуть, что было как раз нетрудно. – Дельгадо? Беккер?
– Ничего я тебе не скажу, долбаный гринго-свинотрах.
Я, однако, даже при плохом свете заметил, как дернулись мускулы вокруг его рта при упоминании второго имени. Значит, Беккер.
– Свинотрах? Так чего мы ждем-то, Бешеный Конь?
– Не называй меня так, иначе будет больнее, чем надо.
Грянул гром. Молния полыхнула над Старой Гаваной, меньше чем в миле к северо-востоку от нас.
Преимущества? Я принудил себя к холодному, беспристрастному анализу. Маловато их у меня. Пуля 44-го калибра почти наверняка положит конец спору, и он запросто успеет выстрелить дважды, пока я одолеваю разделяющую нас пятифутовую дистанцию. Дистанция тем не менее слишком маленькая, и он стоит на одном колене – неловко для него, если действовать быстро. Кроме того, он привык иметь дело с теми, кого легко запугать, – с пьяницами, подростками, трусами и любителями.