Ветер, что ли, поднялся и пальмы на островке зашуршали? Нет, это шумит у меня в ушах.
– Нет, расскажи еще… Я не понял. Документы. Беккер. Убитые немцы. Операция «Ворон». Для чего все это? Не понимаю.
– Где уж тебе понять, Лукас. Потому тебя, отчасти, и выбрали. Не дурак, но и не сильно умный. Только на рассказы, боюсь, не осталось времени, и я бы все равно ни хрена тебе не сказал. – Он прицелился мне между глаз. – Где документы абвера?
– Иди на… – сказал я.
– Ишь ты. Крепкий орешек. Мне больно говорить тебе, Джои, но не так уж они мне и нужны. Не найдутся эти – будут другие. Раз трубопровод проложили, абверовскую информацию можно и потом туда загрузить. После мыса Рома мы вошли к ним в доверие. Будут довольны.
– Кто? – спросил я, думая: надо все-таки с ногами попробовать, сейчас самое время, Джо. Но Дельгадо отодвинул свою табуретку на пару футов, теперь его не достать.
– Извини, Лукас, время вышло. Пока, детка.
Черный кружок дула поглощал почти все мое внимание, но краем глаза я все же заметил, как Хемингуэй поднялся на колени, застонал, попытался встать.
– Вот же черт, – устало промолвил Дельгадо, терпеливо дожидаясь, когда раненый выполнит то, что задумал. Хемингуэй стоял, покачиваясь, на окровавленной палубе своей любимой «Пилар» – белый, как одинокое облачко в небе. Я во второй раз понадеялся, что желание похвастаться пересилит в Дельгадо инстинкт, приказывающий убить.
– Поздравляю, – сказал Дельгадо, встав с табурета. – Не каждый сукин сын выжил бы после такого удара.
Хемингуэй покачивался и разгибал пальцы, стараясь осмыслить представшую перед ним картинку с нами обоими.
Слишком он далеко от Дельгадо. Сердце у меня так стучало, что я боялся истечь кровью раньше времени – из левого бока лилось почем зря. Слишком далеко, да и какая разница – Дельгадо может и голыми руками его убить.
– Придется, видно, вернуться к плану номер один. Писатель найден мертвым рядом с телом застрелившего его двойного агента. – Дельгадо прицелился в его широкую грудь.
Я сложился пополам, игнорируя волну жгучей боли, и врезал Дельгадо в копчик двумя ногами. Он шатнулся вперед, но устоял на ногах – и Хемингуэй сгреб его в медвежьи объятия.
– Да иди ты. – Дельгадо, смеясь, освободился приемом дзюдо, плашмя ударив противника по левому бицепсу, и упер пистолет ему в подбородок снизу.
Хемингуэй, кряхтя, схватился за его правую руку двумя своими и отвел пистолет. Дельгадо мог бы двинуть его левой рукой по почкам или повалить на колени другим приемом дзюдо, но Хемингуэй гнул пистолет к нему, и эсэсовец перехватил собственное запястье, чтобы этому помешать. Пистолет плясал между ними, целя в небо всего в паре дюймов от их потных лиц.
Я снова скрючился, готовясь пнуть Дельгадо, если они подойдут поближе – но они, выплясывая свой гротескный танец вокруг кокпита, не подходили.
Дельгадо явно был искусней в единоборстве, но руки у него были заняты, и он с трудом удерживал равновесие – Хемингуэй использовал всю массу своего торса, чтобы сбить его с ног. Хемингуэй боролся за свою жизнь, Дельгадо всего лишь ждал возможности, чтобы выстрелить. Палец на спуске держал он, он и решал, когда нажимать.
Борцы топтались по кругу. Стукнулись о мостик, врезались в штурвал, снова вывалились на середину кокпита. Хемингуэй наклонил дуло к Дельгадо, но это ничего не меняло: выстрелить он не мог. Теперь ствол снова клонился к Хемингуэю.
Писатель уперся лбом в плечо Дельгадо, уклоняясь от выстрела, и опять поднажал. Дуло вновь повернулось к небу. Когда они врезались в трап, ведущий на мостик, Дельгадо с быстротой молнии взялся за пистолет двумя руками и опять повел дуло к Хемингуэю.
Тот боднул Дельгадо в лицо и тоже поменял хватку, рискуя получить пулю в эту долю секунды – заклинил свой указательный палец под спусковой скобой над указательным пальцем Дельгадо. Они возобновили свой танец, скользя и чавкая подошвами на окровавленной палубе.
Дельгадо двинул Хемингуэя коленом в пах. Тот крякнул, но палец не убрал, однако Дельгадо успел снова упереть дуло в его подбородок снизу. Хемингуэй скашивал глаза, пытаясь посмотреть вниз – больше он ничего не мог сделать. Дельгадо с улыбкой, погружая дуло в мягкую плоть, отвел ударник назад и нажал на спуск.
Рука Хемингуэя в это время одолевала два бесконечных дюйма вдоль пистолета, и боёк раздробил ему верхнюю фалангу мизинца.
Дельгадо выкинул оторванный сустав и отвел пистолет. Оба чуть не упали, но удержались. Их снова шатнуло к трапу в шести футах от меня – я не мог достать Дельгадо ногами. Еще немного, и ноги совсем отказали мне – сила ушла из них вместе с кровью.
Дельгадо, освобождая ударник для нового выстрела, нечаянно обратил дуло к себе. Хемингуэй, тут же воспользовавшись этим, перехватил ствол левой рукой. Дельгадо попытался сделать то же самое, но места уже не осталось. Мне вспомнились мальчишки, перехватывающие бейсбольную биту, выбирая, в какой команде играть.
Дельгадо поневоле пришлось схватиться за сжимающую ствол руку противника. Его правый указательный палец все так же лежал на спуске, правый указательный Хемингуэя заклинивал спуск сверху.
Хемингуэй оскалился, жилы на его окровавленной шее напряглись. Дуло неумолимо двигалось к подбородку Дельгадо.
Дельгадо мгновенно запрокинул голову, но перекладина трапа не позволяла ей откинуться дальше. Роли поменялись: теперь уже Хемингуэй погружал ствол в мягкие ткани под его подбородком.
Рот Дельгадо открылся в безмолвном крике. Так кричит десантник, прыгая с самолета навстречу ветру и тьме.
Хемингуэй надавил его пальцем на спуск.
Черные пятна, давно плясавшие у меня перед глазами, слились в сплошной мрак. Когда я снова прозрел, Хемингуэй стоял, покачиваясь, над обмякшим у трапа телом Дельгадо. Из-за раны, рассекающей его скальп, казалось, что пулю в голову получил не Дельгадо, а он. Выходного отверстия в черепе убитого не было. Судя по обильному кровотечению из глаз, носа и ушей, пуля 22-го калибра вошла через мягкое нёбо в мозг.
Мне не забыть, какими глазами Хемингуэй посмотрел на меня. Ни торжества, ни сожаления, ни шока, ни жестокости – просто бесстрастный взгляд мудрого наблюдателя. Он всё это записывал: не только образы, но и запахи, мягкое покачивание «Пилар», легкий бриз, крики чаек у входа в бухту, даже собственную боль и собственную реакцию. Особенно собственную реакцию.
Он сфокусировал взгляд на мне, подошел. Пятна перед глазами снова слились. Я скользил куда-то, словно наручники больше не держали меня, скользил во тьму, прочь от боли, прочь от всего этого, к долгожданному отдыху.
Пощечины снова привели меня в чувство.
– Не смей помирать, Лукас, – приказывал тенор Хемингуэя. – Не вздумай, сынок.
Я постарался выполнить его указание.
30
Жизнь мне, скорей всего, спасли братья Эррера. Роберто, хоть и не владел медициной в объеме старшего брата, знал достаточно, чтобы довезти меня до Кохимара живым, а там нас уже ждал доктор Хосе Луис Эррера Сотолонго со своим другом-хирургом. И без Эрнеста Хемингуэя я тоже вряд ли бы выжил.
То, что было после смерти Дельгадо, я помню только обрывками. Хемингуэй после рассказывал, что инстинкт подсказывал ему пересесть на «крис-крафт» – он довез бы нас до Кайо-Конфитес гораздо быстрее «Пилар». Когда он обработал и перевязал мои раны, я потерял сознание и очнулся, только когда он собрался перетащить меня на катер.
– Нет-нет, – бормотал я, хватаясь за его руку. – Эта лодка в угоне.
– Знаю, она с «Южного Креста». Не имеет значения.
– Имеет. Ее ищет кубинская береговая охрана. Они сначала стреляют, а потом задают вопросы.
Хемингуэй, знакомый с этой службой, призадумался и сказал:
– Ты агент ФБР и как ее там… СРС. Взял катер для федеральных целей.
– Больше не агент. В тюрьму сяду. – Я рассказал ему о полночной встрече с лейтенантом Мальдонадо.
Хемингуэй опять уложил меня на сиденье, сел, потрогал голову. Себя он тоже перевязал, но бинт уже намокал от крови, и рана, должно быть, чертовски болела.
– Да. На угнанном «крис-крафте» тебя в больницу лучше не доставлять. «Южный Крест» может предъявить обвинение, а Хуанито Свидетель Иеговы, босс Мальдонадо – даже если сам Мальдонадо помер, – по всей вероятности, знает, что его посылали тебя убить.
Я потряс головой, вызвав новую метель черных пятен.
– Никаких больниц.
– Да. Если пойдем на «Пилар», можно предупредить доктора Эрреру по радио. Или зайти в Нуэвитас, предварительно вызвав врача в порт.
– Разве Дельгадо не сломал радио? – Меня вполне устраивало лежать на мягком сиденье и смотреть в ясное небо. Тучи разошлись, гроза миновала.
– Нет, я проверил. Оно все равно не работало.
– Значит, сломалось все-таки? – Хемингуэй впрыснул мне целую ампулу морфина из аптечки – неудивительно, что мысли еле ворочались.
Он тоже попытался мотнуть головой, застонал и сказал:
– Нет, я просто вынул и спрятал несколько ламп. Надо было место освободить.
То ли волнение в бухте усилилось, то ли я снова терял сознание.
– Место?
– Для документов абвера. – Он показал мне толстую картонную папку. – Решил припрятать их до того, как идти в Манати на встречу с тобой. И хорошо сделал. – Он снова потрогал свои окровавленные бинты. – Ладно, пойдем на «Пилар».
– Фотографии надо сделать, – сказал я. – И от трупов избавиться.
– Эта бухта превращается в долбаное нацистское кладбище, – проворчал он.
Мне смутно помнится, как Хемингуэй фотографировал «крис-крафт» и мертвецов «лейкой», как усадил каждого покойника в отдельный кокпит, как отвязал катер, отвел от него «Пилар» и всадил четыре пули из моего «магнума» в бензобак на корме. Запах бензина немного разогнал мою одурь. Хемингуэй снова подвел «Пилар» поближе, поджег смоченную бензином тряпку – я опознал в ней мою зеленую рубашку – и бросил на катер.
Огненный цветок расцвел на «крис-крафте», опалив краску на правом борту «Пилар». Хемингуэй, заслоняясь от жара на мостике, запустил двигатели и повел лодку по узкому каналу. Я приподнялся, чтобы взглянуть на катер – одного взгляда вполне хватило. Пламя охватило Дельгадо (майора Дауфельдта, поправился я) в носовом кокпите и сержанта Крюгера в кормовом. Когда мы отошли футов на двести, основной и запасной бензобаки взорвались, раскидав по бухте осколки хрома и красного дерева. Несколько королевских пальм на островке загорелись, но скоро потухли – дождь хорошо промочил их. Обгоревшие ветви колыхались на горячем ветру. Осколки падали и на «Пилар», но я не мог встать, а Хемингуэй – сойти с мостика. Они тлели, пока мы не вышли из бухты – в том месте все еще воняло немецкими трупами – и не прошли через риф, держа на запад-северо-запад к глубоким водам Гольфстрима.