– Откуда?! – вскричал шокированный Флеминг.
– Таких сведений у нас нет, – спокойно ответил Филлипс. – Оперативников УСС на Кубе слишком мало, и они перегружены. Мы, разумеется, будем пристально следить за этой леди, если она вновь появится.
– Дельгадо назвал ее Эльзой.
– Вот как. – Филлипс достал из кармана пиджака кожаный блокнотик и сделал в нем пометку серебряной авторучкой.
– А что будет с документами абвера?
– УСС с удовольствием избавит вас от них, Джозеф, – улыбнулся Филлипс. – Мистеру Гуверу и его Бюро мы, разумеется, об этом не скажем… если директор не попытается вновь уничтожить наше агентство, чем он усиленно занимался в последние месяцы. Мы охотно возьмем у вас также копии фотографий убитых курьеров, трупов Дельгадо и Крюгера и, если вас это не затруднит, свидетельские показания, датированные и подписанные вами обоими.
Я посмотрел на Хемингуэя. Он кивнул.
– Идет, – сказал я и заставил себя улыбнуться, несмотря на боль во всем теле. – Прижмете директора к ногтю, значит?
– Ставя на первое место интересы и безопасность Соединенных Штатов Америки, – улыбнулся в ответ Филлипс. – Хотелось бы верить, что в будущем внешней разведкой займется исключительно УСС, а огромная власть директора ФБР будет… несколько ограничена.
Я не мог с ним не согласиться.
– Так-так-так. – Флеминг погасил сигарету и допил виски. – Кажется, мы раскрыли все тайны и обо всем договорились.
– Кроме одного, – сказал Хемингуэй. – Какого хрена нам с Лукасом делать дальше? Джо теперь без работы – ему даже возвращаться некуда, бог ты мой. Гувер определенно устроит ему веселую жизнь, если он попытается вернуться в Бюро или в Штаты. Одни проблемы с налогами чего стоят.
– Вы правы, – нахмурился Флеминг.
– А я? – продолжал Хемингуэй. – Налоговики и так уже едят меня заживо. И если вы верно определили излюбленный метод Гувера, то он объявит меня коммунистом, как только война кончится и русские перестанут быть нашими союзниками. Уже теперь, поди, материал на меня собирает.
Я переглянулся с Филлипсом и Флемингом, видевшими его досье, как и я. Материалы начали собирать десять лет назад.
– Вполне резонное беспокойство, мистер Хемингуэй, – сказал Филлипс, – но руководство УСС, где и я занимаю… довольно заметное положение, не позволит Гуверу излить на вас свою желчь. Вот вам еще одна причина написать показания.
– Вы, в конце концов, писатель с мировой известностью, – добавил Флеминг. – Гувер тоже хочет быть знаменитым, но побаивается трогать других знаменитых людей.
– И живешь ты на Кубе, – сказал я. – Не настолько у него длинные руки.
– Не волнуйтесь, – сказал Филлипс. – Мы, по остроумному выражению Джозефа, прижмем Гувера к ногтю и постараемся удержать его в этой позиции. А если вам понадобятся наши услуги, мистер Хемингуэй…
Писатель посмотрел на него и минуту спустя сказал:
– Все это хорошо, но когда моя жена закончит исследования за крестиком на пустой карте, я попрошу ее слетать в Вашингтон, поужинать со своей подружкой Элинор и спросить старушку в инвалидной коляске, нельзя ли взять эту собаку на поводок.
– Крестик на пустой карте? – Этот шифр Флеминг не сумел разгадать. – Старушка в инвалидной коляске? Собака?
– Я вам всё объясню по дороге в аэропорт, Йен, – пообещал Филлипс.
Все встали, кроме меня. Мне не терпелось поскорее принять лекарство.
– Хотите знать подлинную причину моего сегодняшнего визита, Джозеф? – спросил Филлипс.
– Конечно. – Слова Хемингуэя о том, что я не смогу больше жить в Штатах и работать в контрразведке, не шли у меня из головы. Я и сам это знал с тех пор, как решил открыться Хемингуэю и работать не на свое начальство, а на него, но сейчас, без поддержки морфина, мне сделалось совсем грустно.
– На мистера Донована произвела большое впечатление ваша… э-э… находчивость во всем этом деле, Джозеф. Он хотел бы встретиться с вами и поговорить о возможной совместной работе.
– Где-нибудь за границей, – мрачно проронил я.
– Именно там и работает наше агентство, не так ли? – улыбнулся Филлипс. – Не могли бы вы прилететь на Бермуды через пару недель – если, конечно, будете хорошо себя чувствовать?
– Да, но почему на Бермуды? Это британская территория.
– Бермуды, мой мальчик, выбрали потому, – пояснил Флеминг, – что мистер Стивенсон тоже хотел бы поговорить с вами, пока вы будете обдумывать предложение УСС. Уильяму – нашему Уильяму – удобнее оставаться на британской территории, пока директор Гувер не перестанет дуться.
– Мистер Стивенсон хочет поговорить со мной? – тупо повторил я.
– Вам предоставляется великолепный шанс, старина. После войны, когда Адольфа, Тодзио, Бенито и прочих извращенных субъектов прижмут, как вы говорите, к ногтю, появится кто-то еще… а Британия – очень приятное место для проживания молодого американца с хорошей зарплатой.
– Работа в МI6? – Да, Джо. Тупее некуда.
Мистер Филлипс потянул Флеминга за рукав.
– Не нужно решать что-то прямо сейчас, Джозеф. Приезжайте к нам на Бермуды, когда поправитесь. Мистер Донован с нетерпением ждет встречи с вами.
Хемингуэй вышел проводить их, я мучился и тряс головой. МI6, мать твою так… Потом Хемингуэй принес мне обезболивающие таблетки.
– Алкоголем их нельзя запивать.
– Я знаю.
Он дал мне две таблетки и стакан виски – себе он тоже налил.
– Еstamos copados, ну и пусть. За победу над врагом!
– За победу над врагом, – повторил я и выпил.
31
В мой последний день на «Пилар» мы наконец увидели подводную лодку.
Столько лет спустя плохо помнится, каким крепким и выносливым ты был в молодости. Я поправился быстро, несмотря на жару, донимавшую нас весь август и начало сентября 1942 года. Хемингуэй каждое утро приходил ко мне с целой пачкой газет, и мы вместе читали их, пока пили кофе – он в удобном гостевом кресле, я все больше в постели, хотя к первому сентября тоже мог посидеть час-другой в кресле.
Военные новости по-прежнему не радовали. Фельдмаршал Роммель начал месяц с нового наступления на британцев в Египте. Старый испанский враг Хемингуэя генерал Франко распустил кабинет министров, установил в стране полную фашистскую диктатуру, и вся Европа погрузилась в долгую ночь. «Юнкерсы» бомбили Сталинград непрерывно, немцы стянули туда тысячи танков и сотни тысяч пехоты. Я полагал, что падение Сталинграда и всего СССР – лишь вопрос времени. В США комиссия Баруха предупреждала о «полном военном и гражданском коллапсе» из-за нехватки резины: Япония захватила все источники каучука в Южной Азии. Стало известно, что в войне на море немцы пустили на дно больше пяти миллионов тонн союзных грузов, что их подлодки топят один наш корабль каждые четыре часа и что строят они свои подлодки быстрее, чем морские и воздушные силы союзников успевают их ликвидировать. Ожидалось, что в Атлантике до конца года будет больше четырехсот вражеских субмарин.
Патрик на второй неделе сентября улетал в Нью-Милфорд, Коннектикут, – в Кентербери, католическую школу для мальчиков. Военные новости, осадок от летних событий, постоянные головные боли, скорая разлука с детьми – все это никак не могло привести Хемингуэя в хорошее настроение. Его депрессия передавалась мальчикам и друзьям, так что финка в начале сентября мало напоминала санаторий для выздоравливающих. Писатель сам, как всегда, старался приободрить всех. Сначала он устроил в Охотничьем клубе бейсбольный турнир, где лично подавал несколько иннингов, потом задумал круиз для прощания с операцией «Одинокий». Четырехдневная прогулка вдоль побережья, заход на Кайо-Конфитес, чтобы мальчики могли попрощаться с тамошним гарнизоном, и рыбалка на обратном пути.
Доктор Эррера Сотолонго не советовал мне идти в этот рейс – от волнения на море могли разойтись швы, – но я сказал, что это и моя последняя неделя и никакая сила не удержит меня на финке.
Мы вышли из Кохимара ранним воскресным утром, 6 сентября. По сходням я поднялся самостоятельно, но это так меня утомило, что пришлось тут же сесть. Хемингуэй не только настоял, чтобы я занял койку в передней каюте, но и захватил с финки мягкое кресло. Он и мальчики закрепили его в кокпите за те самые медные поручни, к которым меня приковали две недели назад. Я сидел, положив ноги на боковую скамью, без риска отъехать в сторону. Непривычно было, что за мной так ухаживают, но я стойко терпел.
Погода все четыре дня стояла прекрасная. Кроме меня и мальчиков, Хемингуэй взял на борт Вулфера, Синмора, Патчи, Роберто Эрреру, своего непременного помощника Грегорио Фуэнтеса и доктора – для пущей уверенности, что я не помру и не испорчу всем путешествие. Гест, продолжая исправлять свою летнюю оплошность, загрузил целый штабель пива и даже рундуки на корме набил банками и бутылками. Чтобы усилить ощущение праздника, Хемингуэй, Фуэнтес и Ибарлусиа целую неделю мастерили противолодочное взрывное устройство, называя его просто Бомбой. Порох с несколькими гранатами в металлическом корпусе, похожем на маленькую урну для мусора, должен был снести боевую рубку любой субмарины, подошедшей к нам на нужное расстояние. Оставался вопрос, какое расстояние считать нужным. Испытания с камнями и песком, имитирующими гранаты и порох, показали, что даже такие атлеты, как Гест и Ибарлусиа, смогут метнуть Бомбу только футов на сорок в погожий день при попутном ветре.
– Ничего-ничего, – ворчал Хемингуэй. – Подойдем совсем близко, чтобы она не могла использовать торпеды и палубную пушку. – Однако перед самым отплытием он вместе с мальчиками пытался соорудить на поле у финки гигантскую пращу из веток и гибких труб.
В первый день плавания Фуэнтес прервал наш ланч криком:
– Риба, Папа! Риба с правого борта!
Хемингуэй, евший на мостике, выкинул сэндвич за борт и мигом слетел по трапу. Огромная рыбина сорвала носом наживку прямо с кронштейна. Писатель тут же начал разматывать лесу с катушки. Она пела, уходя в синие воды Гольфстрима, а он подпевал: