Ни на одной замдиректорской фотографии Клайд Толсон и Эдгар Гувер не целовались и не держались за руки.
Слухи, однако, ходили, и даже статьи печатались. Некий Рей Такер предположил на страницах «Кольерс», что Гувер голубой и между ним и его замом не все чисто. Все мои знакомые, много лет знавшие их обоих, говорили, что это полный бред, и я тоже так думал. Эдгар Гувер был типичный маменькин сынок и жил вместе с матерью вплоть до ее кончины – ему было тогда сорок два. Говорили еще, что они с Толсоном вне службы очень застенчивы и неспособны к общению. Во время своей короткой встречи с директором я, кроме того, ощутил дух пресвитерианской воскресной школы, делающий подобную тайную жизнь почти невозможной.
Моя профессия и подготовка в СРС теоретически обязывают меня хорошо разбираться в людях. Уметь раскусить двойного агента, обнаружить его истинную суть под тщательно сконструированной личиной. Нелепо думать, что несколько минут с Гувером и несколько минут в кабинете Толсона могли мне что-то о них сказать – однако с того дня я больше не ставил под сомнение отношения директора и его зама.
Насмотревшись на фотографии, я открыл папку. Мне ее выдали только на два часа. Она была не особенно толстая, но кто-то действительно мог потратить все два часа на агентурные донесения с интервалом в одну строку и газетные вырезки. Я ее прочел за двадцать минут и запомнил всё.
В 1942 году еще не было термина «фотографическая память», но я этот талант за собой знал. Я этому не учился, просто с детства запоминал длинные тексты и фотографии со множеством лиц. Может, потому я и невзлюбил художественную литературу: запоминать слово в слово целые тома выдумок – занятие утомительное.
Досье мистера Хемингуэя было не слишком занимательным чтением. Я знал по опыту, что в биографических данных могут быть фактические ошибки. Эрнест Миллер Хемингуэй родился в пригороде Чикаго Ок-Парке, штат Иллинойс, 21 июля 1899 года. Указывалось, что он второй из шести детей, но имена его братьев или сестер отсутствовали. Отец – Кларенс Эдмондс Хемингуэй, род занятий – врач. Мать – Грейс Холл.
Там же, в Ок-Парке, закончил школу, работал репортером в «Канзас-Сити Стар». Пытался пойти добровольцем на Первую мировую, признан негодным из-за поврежденного глаза. На медицинской карте от руки, видимо уже в ФБР, приписали: «Поступил в Красный Крест как водитель санитарной машины, ранен осколками мины на итальянском фронте в Фоссальта-ди-Пьяве в июле 1918 года».
Далее следовало: «Женился на Хедли Ричардсон в 1920 году, развелся в 1927 году; женился на Полине Пфейфер в 1927 году, развелся в 1940 году; женился на Марте Геллхорн в 1949 году».
Под рубрикой «Род занятий» значилось: «Хемингуэй утверждает, что зарабатывает на жизнь как писатель. Опубликовал романы „И восходит солнце“, „Прощай, оружие“, „Иметь и не иметь“, „Великий Гэтсби“».
Хемингуэй привлек к себе внимание ФБР в 1935 году, написав для левого журнала «Нью Массес» статью «Кто убил ветеранов войны во Флориде» в 2800 слов (вырезка прилагалась). В ней рассказывалось о последствиях урагана, пронесшегося над Флорида-Кис в День Труда 1935 года. В шторме, самом сильном с начала века, погибло много людей, в том числе почти тысяча – большей частью ветераны – в лагерях Гражданского корпуса[7]. Писатель, одним из первых вышедший на лодке в пострадавший район, чуть ли не со смаком описывает трупы двух женщин: «голые, раздувшиеся, смердящие, груди как воздушные шары, между ног у них кишат мухи». Но в основном статья посвящена политиканам и бюрократам, отправившим рабочих в опасное место и не сумевшим спасти, когда начался ураган.
«Богатые люди, владельцы яхт, рыболовы, такие как президент Гувер и президент Рузвельт, не приезжают на Кис накануне урагана, чтобы не подвергать опасности свои яхты и прочую собственность», – пишет Хемингуэй. «Но ветераны войны, и в особенности та разновидность их, которая получает пенсию, не составляют ничьей собственности. Они попросту люди, люди, которым не повезло и которым нечего терять, кроме своей жизни». Хемингуэй обвиняет бюрократов в преступной халатности.
Донесения в основном были копиями других донесений, написанных участниками гражданской войны в Испании – американцами, коммунистами, американскими коммунистами, – и Хемингуэй там упоминался лишь мельком. Интеллектуалы левого толка слетались в Мадрид в 1937 году, как мухи на дерьмо, и придавать слишком большое значение присутствию среди них Хемингуэя мне казалось наивным. Основным источником информации в отеле «Гэйлордс» стал для него молодой журналист Михаил Кольцов, корреспондент «Правды» и «Известий», – писатель, похоже, принимал как евангелие всё, что коммунист ему скармливал.
Некоторые рапорты с тревогой указывали на участие Хемингуэя в пропагандистском фильме «Земля Испании»: он написал сценарий и выступал на собраниях по сбору средств для съемок. Я и это не рассматривал как подрывную деятельность. Две трети голливудских звезд и девяносто процентов нью-йоркских интеллектуалов сделались марксистами во время Великой депрессии – Хемингуэй примкнул к ним, можно сказать, с большим опозданием.
В самых свежих рапортах говорилось о контактах Хемингуэя с другими коммунистами и леваками – в частности, с одним американским миллионером, находящимся под наблюдением ФБР: Хемингуэй с женой гостили у него в Мехико. Спецагенты типа Тома Диллона описывали миллионера как «богатого красного дурака». Я знал его, сам занимался им два года назад совсем по другому поводу. Был он далеко не дурак, а человек совестливый, разбогатевший в Депрессию, когда разорялись миллионы других, и искавший путь к искуплению.
Последним документом в папке был меморандум.
КОНФИДЕНЦИАЛЬНО
От агента Р. Г. Ледди, Гавана, Куба
Директору ФБР Дж. Эдгару Гуверу,
Мин. юстиции, Вашингтон
15 апреля 1942 года
Когда Бюро подверглось нападкам в 1940 г. в связи с арестом в Детройте группы лиц, обвиняемых в нарушении нейтралитета путем вступления в Испанскую республиканскую армию, м-р Хемингуэй, как мы помним, был в числе подписавших декларацию, осуждавшую действия ФБР. Во время матча по джай-алай Хемингуэй представил автора этих строк своему другу как «сотрудника гестапо». Видя мое возмущение, он исправился и сказал, что я консул США…
Я засмеялся вслух. Дальше в меморандуме говорилось о предложении Хемингуэя первому секретарю посольства Роберту Джойсу создать контрразведывательную группу, но Ледди то и дело возвращался к оскорблению, которое претерпел на матче. Тот факт, что ФБР и есть американское гестапо, наполнял Реймонда Ледди яростью, замаскированной суконным языком служебного меморандума.
Я рисовал в уме, как Хемингуэй произносит эти слова под рев трибун и выкрики делающих ставки болельщиков. Прав мистер Гувер: если я не остерегусь, этот писака скоро начнет мне нравиться.
– Джозеф, старина! То-то я смотрю, чей-то знакомый череп. Как поживаете, дорогой?
Я сразу узнал этот оксфордский выговор и юмористический тон.
– Здравствуйте, коммандер Флеминг.
– Йен, старина, Йен. В лагере мы называли друг друга по именам, забыли?
Выглядел он точно так же, как год назад: высокий, худой, кудрявая прядь поперек бледного лба, длинный нос, чувственный рот. В чисто британском твидовом костюме, несмотря на жару. Костюм дорогой, но заказчик был, похоже, тяжелее фунтов на двадцать. Сигаретой в мундштуке он размахивал так, будто Франклина Делано Рузвельта пародировал. Я очень надеялся, что он не займет свободное место рядом со мной.
– Можно к вам подсесть, Джозеф?
– Конечно. – Я отвернулся от окна, где зеленое мелководье переходило в глубокую синеву Залива. Четыре ряда за нами пустовали. Мне предстояло беседовать с ним под гул двигателей.
– Подумать только, какая встреча. Куда направляетесь?
– Самолет летит на Кубу, Йен. А вы?
Он стряхнул пепел в проход.
– Да вот, домой возвращаюсь через Бермуды. Хочу почитать немного.
Куба была ему совсем не по дороге, если он летел из нью-йоркской штаб-квартиры БСКБ через Бермуды, но насчет чтения я понял. Одним из самых больших достижений БСКБ за последние три года стал огромный центр перлюстрации на Бермудах. Через него проходила вся почта между Южной Америкой и Европой, включая дипломатическую. Письма копировались или фотографировались, просматривались большой командой дешифровщиков, а порой и подправлялись перед отправкой в Берлин, Мадрид, Рим, Бухарест.
Не понимал я только, почему Флеминг говорит об этом в открытую.
– Кстати, Джозеф, я видел Уильяма на прошлой неделе – он просил передать вам привет, если наши дорожки снова пересекутся. Вы ведь были его любимчиком, старина. Самый способный и все такое. Жаль, что среди ваших таких талантов немного.
С Йеном Флемингом меня познакомил Уильям Стивенсон в лагере Икс. Он был из числа одаренных любителей, которых британцы, особенно Черчилль, охотно повышали в обход прилежных профессионалов. Его, правда, выдвинул не Черчилль, а адмирал Джон Годфри, глава флотской разведки, противостоящий адмиралу Канарису. До войны тридцатиоднолетний Флеминг, как я слышал, был лондонским денди и занимался семейным брокерским бизнесом – а также, как водится у выпускников частных школ, любил розыгрыши, горные лыжи, спортивные машины и секс с красивыми женщинами. Адмирал Годфри, усмотрев в этом повесе творческое начало, взял его во флот и сделал своим личным помощником, а после отпустил на свободу в качестве генератора идей.
Некоторые из этих идей открыто обсуждались в лагере Икс. Например, ударный отряд № 30 – подготовка уголовников для диверсий в немецком тылу. Группа таких диверсантов, засланная во Францию, захватила много новейшего вооружения. Ходили еще слухи, что Флеминг подговорил швейцарских астрологов предсказать суеверному Рудольфу Гессу, что он порадует фюрера, заключив мир между Германией и Британией. В итоге Гесс совершил свой знаменитый полет, спрыгнул на парашюте в Шотландии, был взят в плен и много рассказал МI5 и МI6 о Третьем рейхе.