Роман
Részeg esö
Budapest
1963
От автора
Писать о собственном творении автору гораздо труднее и, пожалуй, сложнее, чем создать само произведение. Роман — а в данном случае речь идет именно о моем романе «Пьяный дождь» — либо понят читателем и способен сам постоять за себя и, если понадобится, отстоять свои идейно-художественные позиции, либо он несостоятелен, слаб, и тогда это всего-навсего беспомощное произведение. Правда, последнее предположение я исключаю, так как вряд ли выпустил бы недоработанную рукопись. Конечно, я допускаю, что, несмотря на чувство ответственности и взыскательность автора, книга может получиться неудачной, слабой и даже плохой, так как критерий ее ценности определяется вовсе не тем, что думает сам автор, как он оценивает свое произведение. Дать беспристрастную оценку литературному произведению призваны критика и широкие круги читателей.
Итак, без тени хвастовства и тщеславия я могу с полным основанием сказать: роман «Пьяный дождь» пользовался у нас, в Венгрии, значительным успехом, получил благоприятные отзывы критики. Конечно, рецензенты не провозгласили роман непревзойденным шедевром (а мне, разумеется, хотелось бы этого), но критика, отметив ряд недостатков, оценила роман как серьезное, значительное произведение. И быть может, небезынтересно упомянуть, что в множестве обзорных статей, литературоведческих исследований, в которых прослеживается процесс развития, поиски путей нашей прозы, в ряду положительных явлений неизменно упоминается и роман «Пьяный дождь». Я испытываю чувство глубокого удовлетворения оттого, с каким живейшим интересом приняли мой последний роман венгерские читатели. За сравнительно короткий срок роман издавался дважды общим тиражом 35 тысяч экземпляров, что в условиях Венгрии — страны, насчитывающей около 10 миллионов жителей, — является достаточно внушительной цифрой.
Конечно, обо всем этом могли бы сказать в коротком вступлении переводчик или же редактор книги. И пожалуй, такая справка выглядела бы более благопристойной, чем авторское предисловие.
Почему я все же согласился написать предисловие и рассказать советскому читателю о некоторых фактах, о которых мне, как автору, может быть, не совсем удобно говорить? Я решился на это по двум причинам. Во-первых, потому, что на этот раз мою книгу будут читать русские читатели. Они вряд ли могли в полной мере всесторонне изучить сложные, своеобразные условия общественно-политической жизни в нашей стране, и потому восприятие описываемых в романе событий для них, возможно, будет несколько затруднено. Во-вторых, потому, что роман «Пьяный дождь» представляет собой как бы вводную часть задуманного мною большого литературного произведения, а может быть, даже целого цикла романов. И это, пожалуй, самое существенное. (Что из этого получится, отчетливо я еще себе не представляю.) Однако я считаю, что настоящая книга является уже сама по себе вполне законченным произведением. Такой я ее задумал и написал. Признаться, сам я не вполне удовлетворен своим романом, не удовлетворен ответами на поставленные мною в романе вопросы. Но я ни в коей мере не считаю, что литературное произведение должно давать ответ на все волнующие вопросы современности. Писателю это делать совсем не обязательно. Я рассматриваю как одну из возможностей литературы право автора ставить вопрос, а найти ответ на него предложить самому читателю. В этом романе я задался целью рассказать о том сложном, противоречивом мире, в котором жили мои герои.
О чем, собственно, роман «Пьяный дождь»? В нем отражена венгерская история последних 25—30 лет, да и не только венгерская, а и в какой-то мере всемирная, поскольку друг от друга они неотделимы. Но, рассказывая об этом сложном периоде, я не увлекаюсь широкими полотнами и изображением персонажей — носителей основных противоречий описываемого периода. Подлинным содержанием, главной особенностью этой эпохи я считаю социалистическую революцию. Вот чем было обусловлено мое стремление в ходе работы над этим произведением направить яркий свет прожектора на тех героев романа, на те события, на те непреложные истины и обманчивые представления (и крушение иллюзий!), которые, по существу, обусловили захватывающую, волнующую историю человеческих судеб на протяжении последних 25—30 лет. Описывая эти годы, я не стремился, подобно летописцу, к полному охвату событий. По-настоящему меня как писателя волновали судьбы только тех людей — они-то и фигурируют в романе как главные герои, — кто всецело отдал себя служению социалистической революции. Я стремился показать, откуда они пришли и что с ними стало. Меня интересовали и те, кто, истощив свои силы, не выдержал всей тяжести борьбы. Я хотел показать, каким образом сумели победить те, кто одержал верх. Разумеется, жертвы павших в борьбе тоже не напрасны. Я пытался вскрыть причины самоубийства Гезы Баллы. И как, пережив эту трагедию, Бела Солат нашел в себе новые душевные силы. На эти жгучие вопросы я и ищу ответа. При этом я сознаю, что ответы даю на них далеко не исчерпывающие. Вот почему мне предстоит написать продолжение этого романа, и, возможно, это будет не одна книга. Однако же вопросы, которые поставлены в этой первой книге, заставят читателя о многом задуматься и самому искать ответа на них. Именно по этой причине я рассматриваю данный роман как самостоятельное и вполне законченное произведение.
Отечественная критика отмстила форму построения романа «Пьяный дождь» множеством похвальных отзывов и не скупилась на такие определения, как «модернистский», «новаторский» и тому подобные эпитеты. Откровенно говоря, я воспринял эти хвалебные отзывы с некоторым недоверием. Мне и не хотелось бы уподобляться вороне, красующейся в павлиньих перьях. Многоплановое развитие сюжета в разных временных плоскостях — прием отнюдь не новый в литературе. Драматическая насыщенность, сжатость и мгновенная кинематографическая смена кадров тоже давно известны. У меня, признаться, было опасение и даже некоторая боязнь: не станет ли роман вследствие особенностей своего построения менее доступным, доходчивым, понятным для неискушенных читателей, привыкших к классическим формам литературных произведений? Но идейное содержание, замысел самого романа обусловили такое его построение. Мне пришлось внимательно следить за поведением героев, сопоставляя их поступки в прошлом и в настоящем, обнажать острейшие конфликты, противопоставлять исторические ситуации. Как же можно было решить наилучшим образом эту задачу, если не в сильно драматизированной форме, когда события, словно кадры фильма, сменяются с кинематографической быстротой. Я придерживаюсь мнения, что форма существует не сама по себе. Она оправданна, адекватна роману лишь тогда, когда наилучшим образом служит выражению самой сути произведения. В романе «Пьяный дождь» я пытался добиться именно такого результата. И не мне судить о том, насколько успешно я справился со столь трудной задачей.
Остается лишь просить взыскательного советского читателя об одном: с сочувствием и вниманием отнестись к судьбам, душевным переживаниям и раздумьям героев моего романа.
Йожеф Дарваш
1967
1
Круто поднимающийся, почти отвесный склон горы Надьхедеш и даже ее вершина кажутся настолько близкими, что создается впечатление, будто стоит протянуть руку — и коснешься их. Эта кажущаяся, призрачная близость неодолимо влечет человека. Невольно хочется взлететь и умчаться туда, преодолевая в стремительном полете многокилометровые дали и с упоением отдаваясь сладкому и захватывающему влечению. Улететь бы! Унестись в огненно-золотую чашу на склоне горы, зарыться с головой в желто-зеленую листву, словно в огромную пеструю подушку! И зарыдать, залиться слезами, как плачут в юности! И, наплакавшись вволю, облегчить душу…
Какой необычный октябрь. Уже середина месяца, а воздух прозрачен и чист, и пелена тумана еще не заволокла дали. Потому-то и кажется, что до поросшего лесом кряжа Надьхедеша рукой подать. Осень причудливо разукрасила лес, но солнце еще припекает по-летнему. Оно клонится к закату, медленно заходя за вершину. На дальний край кладбища уже наползает тень с гор, но здесь, где стоим мы, еще светит солнце, озаряя своими косыми редкими лучами осевшие могильные холмики. Однако становится вдруг ощутимо прохладнее. На лицо мне опускается какая-то заблудившаяся паутинка; я смахиваю ее. Если бы кто-нибудь случайно взглянул на меня в эту минуту, вероятно, подумал бы, что я смахиваю слезу.
Тишина. Смолкли надгробные речи. Не слышно даже гулкого стука сыпавшихся на гроб комьев земли. И торопливого шуршания лопат могильщиков. Как быстро насыпали они этот свежий могильный холм! За какие-нибудь несколько минут. У изголовья могилы уже стоит надгробие с затейливо вырезанной по дереву неокрашенной надписью:
Здесь покоится прах Гезы Баллы,
47 лет от роду,
1913—1960.
Мир праху его.
Надгробный памятник такой же, как и все на сельском кладбище. И форма букв, и надпись одинаковые. Только множество венков — вот что, пожалуй, несвойственно для деревенских похорон.
— Даже от господина министра есть венок, — перешептывается кто-то рядом со мной.
Кругом царит безмолвие. Уже и оба могильщика отошли в сторону и, опершись на лопаты, словно застыли. Их горестная поза, казалось, говорит сочувственно: «Вот и свершилось». Как ловко, проворно возвели они этот могильный холмик! Могильщики знают свое дело, требующее, как и любая профессия, умения и сноровки. У нее есть не только своеобразные приемы, ей присуща и гуманность. В мастерстве и быстроте могильщиков проявляется особая человечность, ибо до тех пор, пока они не закончат работу и не отойдут в сторону, скорбящие не в состоянии смириться с понесенной утратой, с невозвратимостью потери близкого человека. Ведь острую душевную боль причиняет лишь то, что кажется еще не утраченным навсегда.
Так почему же не унимается в груди эта жгучая боль? Ведь все свершилось. Пришел конец нашей дружбе: друг ушел навеки, он покоится под этим могильным холмиком, на безмолвном, по-осеннему печальном погосте. Может, тяжело оттого, что так неожиданно, так бессмысленно оборвалась наша дружба? А может, потому, что непостижимое порой куда ощутимее, с неизмеримо большей безжалостностью и жестокостью бросает нам в лицо правду об ушедшем безвозвратно, чем самое обычное, вполне объяснимое: такова жизнь… Надеешься, ждешь, что следующий день принесет избавление от всех бед и горестей, начнется новая, счастливая пора жизни, можно будет начать все сначала, а между те