— Что значит — ты будешь ждать нас там? — взорвался Колодный. — Тебе же приказано! С тобой говорит капитан.
— Угомони его, Беркут, а то я и прибить его могу ненароком, — проворчал Отшельник, не оглядываясь. — А ты, радист, если заблудишься, ориентируйся вон на тот коричневый выступ на скале. Тропа начинается влево от него. Там и буду ждать тебя.
— Откуда взялся этот фрукт? — раздраженно спросил младший лейтенант, рассчитывая именно на то, чтобы Отшельник обязательно услышал его. — Где вы откопали такого, капитан?
— Здесь ещё и не такие случаются.
— Скажу прямо: лично мне он не нравится. Как и весь организованный им утренний променад.
— Он затем и привел нас сюда, чтобы фрицам красиво подставить, — мрачно поддержал его стоявший рядом радист.
— Не исключено, — спокойно заметил Андрей. — Мы — в тылу врага. Здесь нужно быть готовым ко всему. Но пока что продолжаем операцию. Строго и точно выполнять любой мой приказ. Это требование жесткое и безусловное. Задунаев, остаетесь на этом склоне холма. Разворачивайте рацию и немедленно выходите в эфир.
— Один?
— Не понял?
— Я спрашиваю: остаюсь один? Без боевого охранения?
— Без.
— Товарищ младший лейтенант, но ведь нужно оставить хотя бы одного бойца. Я не могу так работать: один, в лесу, под самым носом у немцев.
Колодный вопросительно посмотрел на Беркута. Он понимал, что Задунаев прав: радиста не положено оставлять без охраны. Однако знал он и то, что привычное армейское «положено — не положено» здесь, в тылу врага, да еще в группе Беркута, будет срабатывать далеко не всегда.
— У нас мало бойцов, рядовой Задунаев, — деликатно объяснил Беркут. Но радист плохо знал характер капитана и, очевидно, счел эту мягкость тона за попытку оправдаться перед ним и остальными бойцами. — Поэтому вам придется привыкать к работе в одиночку, в лесу, под носом у немцев. Впрочем, в пятистах метрах от вас будет прикрытие.
— Но, товарищ младший лейтенант, — упорно обращался к своему бывшему командиру Задунаев, — я все-таки прошу оставить со мной хотя бы одного бойца для охраны. Я не могу так.
— Вы не поняли меня, рядовой, — вплотную подошел к нему Беркут. Улыбка, которой он одарил при этом радиста, была такой, что Задунаев вздрогнул и на шаг отступил от капитана. — Вы останетесь здесь и немедленно выйдете в эфир. Единственная ваша привилегия: как только услышите выстрелы, сворачивайте станцию и уходите к ручью.
— Ты слышал приказ командира группы, — сразу же поддержал Беркута младший лейтенант.
9
Дорогу, ведущую в село, бойцы обнаружили довольно быстро. Выйдя из редколесья, она снова заползала в изрытую каменистую равнину и исчезала где-то в долине. Здесь, на опушке, за камнями, капитан оставил младшего лейтенанта, ефрейтора Низового и рядового Гаёнка. Их задачей было: как только немцы высадятся с машин, сразу же выявить себя и отходить в глубь леса, заманивая противника в сторону от холма, на котором работал радист.
— Только не увлекаться, — посоветовал он младшему лейтенанту Колодному, уводя свою группу дальше. — Действуйте врассыпную. К речке отходить лишь после того, как оторветесь от немцев. Они не должны догадываться, что мы базируемся на Лазорковой пустоши, не должны узнать дорогу туда.
Каньон оказался значительно ближе к окраине, чем это выходило из объяснений Отшельника. Крайний дом находился в каких-нибудь трехстах метрах от того места, где он переходил в обычную долину. Но улица, в которую вливалась эта лесная дорога, действительно начиналась далековато.
Осмотрев каньон, Беркут мысленно поблагодарил проводника за подсказку. Ущелье было нешироким — метров двадцать. Но, чтобы пробиться к бойцам, которые будут находиться в засаде за гребнем его склона, немцам придется сначала преодолеть его или обойти, и на это уйдет уйма времени, да и людей потеряют немало. А лес рядом, отходить к нему под прикрытием скал и деревьев довольно удобно.
Оставив старшину с бойцами и двумя пулеметами в дальнем от села конце каньона, Беркут уже собрался идти вместе с Мазовецким на разведку, но между холмами вдруг блеснул едва заметный свет фары.
— Мотоциклисты, товарищ капитан! — негромко предупредил старшина, успевший взобраться на вершину скалы. — Пока вижу одну машину.
— Без команды не стрелять, — сразу же отреагировал Беркут. — Мазовецкий, Копань, Горелый — за мной. Остальным затаиться и быть готовыми к бою!
— Странно: всего один мотоцикл, — удивленно подтвердил старшина.
— Божественно! Держись чуть позади, — объяснил Андрей Горелому, преодолевая каньон в самом неглубоком месте. — Снимаешь того, кто попытается убежать. Стрелять в крайнем случае. Набрось плащ-палатку. И спрячь свой советский автомат, за версту видно, что не шмайсер.
— Порой немца сам вид его устрашает.
— Только не сейчас. Мазовецкий, устраиваем проверку документов. Берешь того, что на заднем сиденье. Движемся в сторону села.
Водитель остановил мотоцикл метрах в двадцати, осветив фарами их спины.
— Эй, кто вы?! — крикнул один из троих мотоциклистов по-немецки.
— Патруль, — ответил Беркут и не спеша направился к мотоциклу. — Из Подольска, с пакетом?
— Нет, господин офицер, со станции. Из штаба.
— Понятно. Предъявите документы. Порядок есть порядок, — подошел он к немцу, вылезшему из коляски мотоцикла. — Да выключи ты эту фару! — приказал водителю. — Не дразни партизан. Уже давно рассвело.
— И зажигание тоже, — повернул ключ зажигания вовремя подоспевший Мазовецкий. — При проверке не положено.
— Не положено? — растерянно переспросил стоящий перед Беркутом унтер-офицер, доставая из нагрудного кармана документы. — Я не знал.
Предъявить свои документы он не успел. Захватив левой рукой автомат, Андрей изо всей силы ударил его кулаком по переносице, а в следующее мгновение уже рванул на себя автомат водителя. Правда, он не рассчитал по времени. Мазовецкий не успел снять заднего мотоциклиста, и они сцепились врукопашную. Тем временем Андрей сумел сначала оглушить водителя ударом в висок, а потом, выбив его из сиденья, сорвать каску и нанести два удара ногой в голову.
— Беркут, помоги! — вдруг услышал он сдавленный голос Мазовецкого. — Бер…
Ударом ноги в бок капитан успел сбросить немца уже тогда, когда тот, сидя верхом на Владиславе, вцепился ему в горло. Упав, немец схватился за автомат, но, перешагнув через поляка, Андрей отбил в сторону ствол автомата и нанес немцу сильнейший удар ногой в подбородок. А когда тот завалился на спину, подпрыгнул и ударил в грудь согнутыми коленями. Однако получилось это у него как-то неудачно, он соскользнул, и мотоциклист, здоровенный мужик, тут же сумел подняться.
«Приемы борьбы ниспосланы Богом тому, кто каждый день отрабатывает их так, словно познает впервые», — мелькнула врезавшаяся в сознание фраза, сказанная когда-то давно учителем-тренером, давним другом его деда, китайцем Дзянем.
По-настоящему мудрость этих слов он постиг только сейчас, когда почувствовал, как трудно даются ему приемы после стольких недель плена, побега, изнурительных переходов. А немец ему попался на удивление сильный, обтянутый мышцами, как кольчугой. К тому же он успел выхватить нож. И кто знает, чем бы закончилась эта схватка… Уже приняв боевую стойку, немец вдруг изогнулся и начал оседать прямо к ногам Беркута.
«Мазовецкий. Финкой», — понял Андрей, увидев за спиной немца Владислава.
— Взять водителя, — приказал ему и подоспевшему Горелому. А сам бросился к медленно поднимающемуся и еще не осознающему, что происходит вокруг, унтер-офицеру. Обезоружив, Беркут завел ему руки за спину и повел в каньон.
— Старшина, принять обоих! Со стороны села никого?
— Пока никого, — ответил кто-то из бойцов. — Хорошо, что обошлось без пальбы.
— Горелый, — в форму унтер-офицера, быстро! Мазовецкий — оружие и боеприпасы. Проверь мотор.
Передав бойцам трофеи, Владислав сел за руль, завел двигатель.
— В норме. Едем к селу? Предстанешь перед немцами в виде офицера связи? Или будем дожидаться колонны здесь?
— Дожидаться здесь — опасно. На такую засаду немцы не клюнут.
Еще не приняв окончательного решения, Беркут все же напомнил старшине:
— Прежде всего — изрешети машину радиолокаторщиков. И отсекай немцев от села. Пусть идут в лес. Там их встретит Колодный.
Он подошел к сидящему возле старшины унтер-офицеру, схватил за френч, заставил встать, отобрал планшет и личные документы.
— Вы немец, господин обер-лейтенант? — дрожащим голосом спросил унтер-офицер, безропотно позволяя Горелому сорвать с себя френч.
— Беркут я. Слышал о таком?
— Нет, господин обер-лейтенант, вы — наш, германец, только партизан. Ведь это правда? — с надеждой спросил он. — Сжальтесь надо мной.
— Что он там лопочет? — поинтересовался старшина, готовясь связать немцу руки.
— Умоляет спасти. Снять обмундирование, унтер-офицер. — А когда тот покорно разделся, старшина ожидающе посмотрел на капитана и спросил, что теперь с ним делать. Ведь тот уже вроде как пленный. — Что, старшина, первый раз в тылу врага? Здесь пленных нет. Немцы партизан вешают, мы немцев расстреливаем.
— Но мы-то вроде как подразделение регулярной армии.
— А они — нерегулярной? Или прикажешь специально для этих двоих оккупантов создавать здесь, в тылу, лагерь военнопленных? Ну что, Горелый, переодевание завершено?
— В сапогах своих останусь. Можно?
— Только в немецких. Впрочем, ты прав, старшина. Эти двое уже не вояки. Отпусти их. Пусть находят свои пули в бою. Горелый, я же сказал вам: только в немецких сапогах! Ваши могут стоить вам жизни. Мы в тылу врага. Примерьте сапоги убитого. И быстро, быстро. Нас ждут.
— Кто? — не понял Копань.
— Война. Враги. Люди, не потерявшие надежду на освобождение.
А еще — каждого из них ждала только ему нагаданная войной тяжелая солдатская судьба, святыми письменами которой заповедано им было сполна познать и мужество, и ненависть, и жестокость… сквозь которые все реже и мучительнее пробивалось скупое, на коленях вымоленное фронтовое милосердие.