О'кей. Если не сработает, дай знать. Может, придумаю что-то еще. Но есть одна проблема.
Кай: Какая?
Иона: Хотела предложить уничтожить ноутбук, которым ты пользуешься. Или бросить его в море. Чтобы хозяин, когда вернется, не нашел твоих следов и не отыскал нас. Но теперь ты не можешь этого сделать, потому что ноутбук еще может тебе понадобиться.
Иона дает Каю подробные инструкции, как стереть с компьютера историю посещения, и я ухожу. Я так обрадовалась поначалу, что теперь брат точно знает о моем присутствии, но теперь мои надежды рассеялись. Он по-прежнему не слышит меня и даже как будто вообще забыл о моем существовании, молчал с тех пор, как мы ушли с базы ВВС.
Выхожу из дома. Солнце повисло над горизонтом, но еще не темно. Шэй сказала, что на севере летом ночи вообще не бывает — просто темнеет и все. Летний сумрак, так она это назвала.
Дождь перестал — хотя мне-то все равно, — и я стою на той самой скале, где нашла вчера Кая. Я не чувствую ветра, но вижу, как колышется высокая трава, вижу белые барашки пены на неспокойном море.
Словно что-то толкает в спину, делаю шаг вперед, ныряю со скалы — вниз…
И останавливаюсь в воздухе, над самыми камнями, о которые разбиваются волны. Вокруг брызги. В тусклом свете вижу свои руки — если поднять, их очертания проступают на фоне полутьмы. Капли воды пролетают сквозь них, и я ничего не чувствую.
Я опускаюсь ниже и ниже, ничего не касаясь, ничего не ощущая. Соскальзываю в воду. Дальше не пускают камни, которые идут от скалы. Вода меня пропускает, а камни нет. Они должны быть холодными, но и холода я тоже не чувствую.
Если бы можно было броситься со скалы, и чтобы все прекратилось, прыгнула бы я?
Тьма. Смерть. Все это я. Могу остаться здесь одна навечно, и никто даже не вспомнит. Кай узнал, что я здесь, только потому, что Шэй ему сказала. Если уйду сейчас, он и не заметит. Без Шэй сказать маме, что я здесь, было некому. Мне пришлось оставить ее, чтобы пойти с Каем, и эта потеря до сих пор сидит во мне болью.
А отец? Его я даже не помню. Из того, что говорили Шэй и Кай, знаю его имя — доктор Алекс Кросс. Для Кая он — отчим, и Кай его терпеть не может. Брат думает, он имеет какое-то отношение к случившемуся со мной, хотя Шэй и моя мама с ним, кажется, не согласны. Но какое это имеет значение, если я его не помню?
У меня ничего нет. Без Шэй никто даже знать не будет о моем существовании.
Но есть кое-что еще, и это кое-что важнее меня. Оно вытащит меня отсюда и унесет с острова. Оно во мне, оно не гаснет и не остывает, и я чувствую его жар, даже не чувствуя холода воды и тепла солнца.
Горячая, раскаленная докрасна, негаснущая:
Ярость.
Вдалеке какой-то шум.
Кай?
Охваченная паникой, взлетаю на скалу и мчусь в дом. Кай стоит в передней, а по светлому ковру и по стене растекается красное. Но это не кровь — с ним все в порядке. Это вино. На полу осколки стекла. Должно быть, швырнул недопитую бутылку в стену — и вот результат.
Он стоит, сжав кулаки, и я подхожу и встаю рядом. Подношу мои кулаки к его кулакам, хотя он и не чувствует этого.
Да, Кай не слышит и не видит меня, но в этом мы с ним вместе.
Ярость — слишком слабое слово, чтобы передать мои чувства к Первому. Это он создал болезнь, которая изменила нас с Шэй. Он и вылечил меня — спалил в огне, превратив в то, что я есть теперь.
Вместе с Каем мы найдем его и заставим страдать.
ЧАСТЬ 2ЯРОСТЬ
Человеческие эмоции и реакции в ответ на раздражитель часто предсказуемы; действия же нет. Ими редко управляют правила логики или эволюции.
1КАЙ
Лучше двигаться. Дождь — тоже хорошо; когда замерз и промок, остальное ощущается не так остро. Грудь все еще сжимает, но когда идешь быстро, как я сейчас, приходится дышать, и сердце должно биться.
Я не сдамся. Нельзя.
Шэй, я найду тебя.
А потом? Что потом?
«Потом» может подождать. Сначала надо найти ее.
А вот и та лужайка над скалами, где Шэй уснула, прислонившись к моему плечу, когда мы поднялись от берега. Ноги как ватные.
Я все еще чувствую ее тепло, запах ее влажных после водопада волос.
Двигайся. Шевелись.
Начинаю спускаться прямо со скалы, не там, где мы поднимались. Дождь прекратился, но нога поскальзывается на мокром камне.
Мчусь вниз, раскинув руки, и пальцы цепляются за трещину. Острая боль пронзает ладонь, но я держусь. Пытаюсь отыскать какую-то опору для ног, нахожу выступ, и давление на руку немного ослабевает.
В голове словно эхо крика, какое-то подобие звука, вроде такого, как вчера, когда я стоял у обрыва за домом.
— Келли? Не беспокойся, я в порядке.
Уже осторожнее продолжаю спуск. Внизу осматриваю руку — ничего страшного, обычный порез и немного крови. Пустяк. Хотя, будь здесь мама, она бы уже дезинфицировала рану и накладывала повязку. Вспоминаю, как порезался в ее комнате о разбившегося стеклянного медвежонка Келли и как мама перевязывала царапину. Она еще сказала тогда, что хотела бы, чтобы все мои раны было так же легко лечить. Но они только хуже и хуже с каждым разом.
Сейчас отлив, и море отступило от берега дальше, чем в то утро, когда мы высадились здесь из лодки, но волны выше. Подождать, пока успокоится? Я в нерешительности смотрю на воду.
Двигайся, шевелись.
Снимаю футболку и джинсы, засовываю их в пластиковый пакет и кладу в рюкзак к продуктам и бутылке с водой, всему тому, что прихватил из дома.
Ступаю одной ногой в воду и невольно вздрагиваю — как же холодно! Чем быстрее, тем лучше, верно? Я иду дальше, туда, где глубже, и, набрав полные легкие воздуха, ныряю. От холода захватывает дух. Раскидываю руки и плыву, а тело требует закутаться во что-нибудь теплое и согреться. Движения получаются скованные и неловкие. Бухточка остается позади, дно далеко внизу, и море все неспокойнее. Пещера где-то дальше, слева, но выдержать курс трудно — течение относит меня вправо, дальше от берега, в открытое море.
Каждый гребок стоит сил. Перед глазами прыгают круги. Я на мгновение уступаю морю, покоряюсь его воле — пусть несет, куда пожелает. Мысли скачут и разбегаются. Мама… Келли… Шэй… их лица мелькают и уносятся, пропадают…
НЕТ!
Я вздрагиваю и открываю глаза. Это уже не эхо, а крик.
— Так, Келли, так. Двигаем дальше.
Я снова плыву, забирая все круче влево. Течение постепенно слабеет, и море начинает успокаиваться. В тени скал замечаю темное пятно и плыву к нему.
2КЕЛЛИ
Кай забирается на камень у входа в пещеру, вытягивается и лежит, отдуваясь и не двигаясь. И я чувствую себя так же, словно тоже задыхаюсь, и сердце у меня колотится так же быстро. В какой-то момент он просто остановился, закрыл глаза и отдался течению, которое уносило его в море, все дальше от острова.
В этот раз он точно меня услышал и даже вздрогнул, когда я крикнула, чтобы плыл к берегу. Вот тогда мне и стало по-настоящему страшно, ведь люди слышат меня лишь перед самой смертью. Неужели и он тоже…
Я так сосредоточилась на брате, на его дыхании, что поначалу даже не замечала кое-чего еще. Позади нас, в глубине пещеры… Лодка? Она совсем не похожа на ту, что доставила нас на остров: та была тяжелая, грубая, а эта белая, легкая, обтекаемая. Паруса спущены, но сомнений нет — там, в пещере, парусная лодка.
Вокруг тихо. Есть ли здесь кто-то?
Рядом шевелится Кай. Он еще не отдышался, но уже сел. Его глаза, должно быть, привыкли к темноте, потому что брат осматривается и, увидев лодку, подается вперед.
Вода в пещере почти неподвижная. Кай соскальзывает с камня и в несколько гребков подплывает к лодке, забирается на камень рядом с ней.
— Эй?
Ни звука в ответ.
Брат дрожит сейчас еще сильнее, руки и ноги покрылись гусиной кожей. Он снимает рюкзак, достает пакет с одеждой, с трудом натягивает ее на себя.
— Эй? — снова окликает Кай и вдруг накрывает ладонью нос и рот, как будто почувствовав какую-то вонь.
Я проскальзываю в лодку.
Долго искать не приходится. Трое детей, все с рыжими волосами. Рядом с ними женщина, тоже рыжеволосая. Глаза открыты, но уже ничего не видят; под телами темная, запекшаяся кровь. Все они умерли какое-то время назад.
И тут же… Кто это сидит? Мужчина. Живой. Наверное, высокий, но сейчас скрючился, обхватил колени и тихонько мычит что-то, закрыв глаза и раскачиваясь взад-вперед.
Вы меня слышите? — спрашиваю я. Никакой реакции, даже не моргнул. Значит, либо не обращает на меня внимания, либо не умирает.
Кай поднимается по короткой лесенке, заглядывает в лодку и еще сильнее бледнеет.
3КАЙ
Я откашливаюсь.
— Привет. Можно подняться?
Ответа нет. Только плещется тихо вода да кричат, кружась над берегом, птицы. Мужчина в лодке как будто не слышит меня и, мыча без слов, раскачивается рядом с останками своей семьи. Я стараюсь не смотреть в ту сторону, но взгляд снова и снова возвращается к ним.
Я видел мертвых разного возраста и пола и сам носил безжизненные тела к костру — сначала в Ньюкасле, потом в Киллине. Я закрывался, старался не обращать внимания, не думать, кем они были, и только делать, что нужно, но они всегда возвращались в самые неподходящие моменты, мелькали в уголках сознания, являлись в ночных снах.
Но здесь другое. Мужчина положил их у своих ног, на палубе, и они уже пролежали так какое-то время. Тела начали разлагаться, в воздухе отвратительная вонь, и я знаю, что все это останется со мной, впечатается в мои чувства и сохранится в уголках памяти, посещать которые я не хочу, но куда, однако, снова и снова заглядываю.
Лодка стала мавзолеем, и мне хочется уйти. Но я не могу оставить незнакомца. Находясь здесь какое-то время рядом с мертвецами, он не заболел, а значит, как и у меня, у него иммунитет. Брошу его, и он наверняка умрет от голода и жажды, один, в компании своих призраков.