из которой вы узнаете, как у прицессы Анжелики появилась маленькая служанка
Однажды, еще совсем крошкой, принцесса Анжелика гуляла в дворцовом саду со своей гувернанткой миссис Спускунет, которая несла над ней зонтик, чтобы уберечь ее нежные щечки от веснушек, а у самой малютки была в руках сдобная булочка, и шли они кормить лебедей и уток в дворцовом пруду.
Не успели они дойти до пруда, как вдруг, глядь, навстречу им семенит пресмешная девчушка. Ее круглое личико овивали пышные кудри, и по всему было видно, что ее давно уже не умывали и не причесывали. На плечах ее болтался обрывок плаща, и только одна ножка была обута в туфельку.
— Кто тебя сюда впустил, негодница? — спросила Спускунет.
— Дай булку, — проговорила девочка. — Я голодная.
— Что значит «голодная»? — спросила принцесса, но отдала пришелице булку.
— Ну до чего вы добры и великодушны, принцесса! — воскликнула Спускунет. — Сущий ангел! Глядите, ваши величества, — обратилась она к королевской чете, как раз вышедшей в сад в сопровождении своего племянника, принца Перекориля, — до чего же добра наша принцессочка! Повстречала в саду эту замарашку — в толк не возьму, откуда она взялась и отчего караульные не застрелили ее у ворот! — и отдала ей, наша распрекрасная душечка, всю свою булочку.
— А я ее не хотела, — отозвалась Анжелика.
— Все равно вы наш маленький ангелочек! — пела гувернантка.
— Я знаю, — отвечала Анжелика. — А как по-твоему, замарашка, я очень хорошенькая? — Она и впрямь была очень мила в своем нарядном платьице и шляпке, из-под которой спускались тщательно завитые локоны.
— Очень хорошенькая!.. Очень! — сказала малютка; она прыгала, смеялась, плясала и тем делом уплетала булочку.
Не успев покончить с булкой, она запела: — Что за вкусная еда! Будет пусть она всегда!.. Тут король с королевой, принц и принцесса покатились со смеху — так смешно она пела и выговаривала слова.
— Я пляшу и распеваю, много фокусов я знаю!.. — объявила крошка.
И она подбежала к клумбе, сорвала несколько нарциссов и веточек рододендрона, сплела из них и других цветов себе венок и пустилась плясать перед королем и королевой, да так мило и потешно, что все пришли в восторг.
— Кто была твоя мама и из какой ты семьи, детка? — осведомилась королева.
Девочка ответила:
— Братик львенок, львица мать, раз, два, три, четыре, пять! — И она принялась скакать на одной ножке, чем очень всех позабавила.
Тут Анжелика сказала матери:
— Мой попугайчик вчера упорхнул из клетки, а другие игрушки мне надоели. Эта смешная замарашка меня позабавит. Я возьму ее домой и наряжу в какое-нибудь свое старое платье.
— Ну до чего же щедра!.. — вскричала Спускунет.
— В то, которое я столько носила, что оно мне опротивело, — продолжала Анжелика. — Она будет моей служанкой. Пойдешь к нам жить, замарашка?
Девочка захлопала в ладоши и вскричала:
— О, конечно! В вашем доме буду жить, сладко есть и сладко пить, в новом платьице ходить!..
И все опять рассмеялись и взяли девочку во дворец; и когда ее умыли, причесали и нарядили в одно из подаренных принцессой платьиц, она сделалась почти такой же хорошенькой, как сама Анжелика. Разумеется, Анжелике это и в голову не приходило, — принцесса была уверена, что никто на свете не может сравниться с ней умом, красотой и благородством души. А чтобы пришелица не возгордилась, не зазналась, миссис Спускунет подобрала ее изодранный плащик и туфельку и спрятала в стеклянный ларец вместе с запиской, на которой стояло: «В этом рубище была найдена малютка Бетсинда, когда ее высочество, принцесса Анжелика, в своей великой доброте и редком благородстве подобрала эту нищенку». На записке она поставила число и все заперла в ларец.
Какое-то время Бетсинда была любимицей принцессы, плясала и пела для своей госпожи и сочиняла ей на забаву всякие стишки. Но скоро принцессе подарили обезьянку, потом щенка, потом куклу, и она забыла про Бетсинду, и та стала очень грустна и печальна и не пела больше своих смешных песенок, ибо некому было их слушать. А когда она подросла, ее сделали камеристкой принцессы; и хотя ей не платили жалованья, она шила и чинила, закручивала в папильотки Анжеликины волосы, не роптала, когда ее бранили, всегда старалась угодить хозяйке, вставала с петухами, а укладывалась за полночь, прибегала по первому зову, — словом, была образцовой служанкой.
Когда обе девочки подросли и принцесса начала выезжать, Бетсинда часами наряжала ее и причесывала, не жалуясь на усталость; она подновляла ее платья не хуже заправской портнихи и исполняла сотни других дел. Пока принцессу обучали наукам, Бетсинда обычно сидела тут же и узнавала много полезного: уж она-то, не в пример хозяйке, слушала со вниманием и ловила каждое слово ученых наставников, тогда как Анжелика все только зевала и думала про балы. Когда приходил учитель танцев, Бетсинда была госпоже за партнера; когда приходил учитель музыки, наблюдала за каждым его движением и разучивала заданные принцессе пиесы, пока та веселилась в гостях или на балу; когда приходил учитель рисования, служанка жадно ловила его советы; то же было и с французским, итальянским и прочими языками, — она научилась им у учителя, что приходил давать уроки ее госпоже. Если принцесса вечером куда-нибудь уезжала, она обычно говорила:
— Еще, милая Бетсинда, можешь доделать мой рисунок.
— Слушаюсь, ваше высочество, — отвечала служанка и охотно бралась за карандаш, только, разумеется, не «доделывала» рисунок, а рисовала его заново.
Набросала принцесса, к примеру, голову воина, и поначалу рисунок выглядел вот этак.
В окончательном же виде получалось что-нибудь такое (только еще красивее, если это возможно), и принцесса ставила под рисунком свою подпись, и весь двор, король с королевой, а всех паче бедный Перекориль, восхищались картинкой и говорили: «Что за редкий талант у нашей Анжелики!»
Не лучше, признаться, обстояло дело с ее вышиванием и иными уроками; принцесса в самом деле поверила, что делала все это сама, и выслушивала как должное похвалы придворных. И вот она стала думать, что нет ей на свете равной и ни один юноша ей не пара. А Бетсинда не слыхала этих похвал, не исполнялась самомненья и, будучи от природы существом добрым и признательным, только и желала всячески угодить госпоже. Теперь вы догадываетесь, что не все в Анжелике заслуживало похвалы и она отнюдь не была таким совершенством, как ее расписывали.
ГЛАВА ШЕСТАЯо том, что поделывал принц Перекориль
А теперь обратимся к Перекорилю, племяннику нынешнего короля Пафлагонии. Пока этот юноша, как говорилось на странице девяносто шестой, мог наряжаться в красивые камзолы, скакать на горячем коне, позвякивать в кармане деньгами, а главное — их тратить (и все больше на других), он не очень горевал о потере трона, ибо от природы был беззаботен и не чувствовал особого интереса ни к политике, ни к наукам. Так что наставник его не изнывал от трудов. Перекориль не учил математику и древние языки, и лицо лорд-канцлера Пафлагонии Пропедантуса вытягивалось все больше и больше из-за того, что никак было его высочество не засадить за пафлагонские законы и конституцию! Зато королевские егери и лесничие находили принца весьма способным учеником; танцмейстер расхваливал его за редкое усердие и изящество; лорд-попечитель бильярдной пел дифирамбы его ловкости, и ему вторил главный смотритель теннисного корта; а учитель фехтования, гвардейский капитан, доблестный служака граф Атаккуй, утверждал, что с той поры, как он пропорол понтийского полководца, грозного Пузырьюса, никогда еще не встречал он человека, столь искусно владеющего шпагой, как наш принц.
Надеюсь, вы не осудите принца и принцессу за то, что они вместе прогуливались по дворцовому саду и Перекориль, как истинный кавалер, целовал ручку Анжелике. Во-первых, они были родственники; во-вторых, тут же рядом гуляла королева (вам ее не видно, она за деревом), а королева всегда желала, чтобы Перекориль с Анжеликой поженились; того же хотел и Перекориль да порой и сама Анжелика: она считала кузена смелым, красивым и добрым, но она, как вы знаете, была на редкость умна и учена, а наш Перекориль — неуч неучем да и не больно речист.
Если они смотрели на звезды, разве мог Перекориль рассказать что-нибудь о небесных телах? А однажды теплым вечером, когда молодые люди стояли на балконе, Анжелика объявила:
— А вон Медведица!
— Где?! — вскричал Перекориль. — Не пугайтесь, Анжелика! Будь здесь хоть дюжина медведей, я перебью их, они вас не тронут!
— Ах, что за глупое создание! — проговорила Анжелика. — Право, вы очень добры, только вот умны не очень.
Если они любовались цветами, юноша выказывал полное незнание ботаники, а про Линнея он даже слыхом не слыхивал. Если пролетали бабочки, принцу было нечего сказать о них: в энтомологии он смыслил не больше, чем я в алгебре. Так что, видите, как ни нравился Перекориль принцессе, она презирала его за невежество. Сдается мне, что она немало переоценивала свою ученость, однако самомнение свойственно людям всех возрастов и обоих полов. Впрочем, когда рядом не было никого другого, кузен вполне устраивал Анжелику.
Король Храбус был слаб здоровьем и вдобавок охотник до яств, которые готовил его французский повар Акулинер, так что ему не сулили долгих лет жизни. Но одна мысль о возможной кончине Храбуса повергала в ужас его хитрого первого министра и коварную старую фрейлину. «Когда принц Перекориль женится на кузине и сядет на престол, — думали Развороль и Спускунет, хорошенькая участь нас ждет — ведь он нас не очень-то любит, мы его так обижали. Мы в два счета лишимся места». Спускунет придется отдать все драгоценности, кружева, кольца, табакерки и часы, принадлежавшие матери Перекориля, а Развороль вынужден будет вернуть двести семнадцать миллионов, и еще девятьсот восемьдесят семь тысяч фунтов, и еще четыреста тридцать девять фунтов тринадцать шиллингов и шесть с половиной пенсов, которые завещал принцу его возлюбленный покойный родитель.
Итак, эта сиятельная дама и премьер-министр ненавидели Перекориля за причиненное ему зло, и оба лжеца измышляли про бедняжку разные небылицы, чтобы восстановить против него короля, королеву и их дочь: будто принц такой неуч, что не может написать без ошибки самое простое слово (даже «Храбус» пишет через «з», а «Анжелика» — через два «л»); за обедом выпивает бочку вина; день-деньской торчит с грумами на конюшне; задолжал кучу денег галантерейщику и пирожнику; постоянно засыпает в церкви и готов без конца играть в карты с пажами. Королева тоже любила перекинуться в картишки, а король засыпал в церкви и не знал меры в еде и питье; и если Перекориль не доплатил где-нибудь за сласти, так ведь и ему кое-кто был должен двести семнадцать миллионов, и еще девятьсот восемьдесят семь тысяч фунтов, и еще четыреста тридцать девять фунтов тринадцать шиллингов и шесть с половиной пенсов. Лучше бы эти клеветники и сплетники поглядели на себя; таково, по крайней мере, мое скромное мнение.
Все эти поклепы и наветы не пропали даром для принцессы Анжелики; она стала холодно поглядывать на кузена, потом принялась смеяться над ним и вышучивать его глупость, а потом издеваться над его вульгарными знакомствами и так безжалостно третировать его на придворных балах, пиршествах и других праздниках, что бедняга Перекориль совсем захворал, слег в постель и послал за доктором.
У его величества короля Храбуса были, как вы знаете, свои причины не любить племянника; и если кто из читателей по наивности этого не понял, пусть прочтет (конечно, с разрешения заботливых родителей) пьесу Шекспира, где рассказано, отчего король Джон недолюбливал принца Артура.[4] Что до венценосной, но забывчивой тетки Перекориля, то ее родственные чувства определялись поговоркой: с глаз долой — из сердца вон. Покуда она могла играть в карты и принимать гостей, ее больше ничего не занимало.
Наверно, эти клеветники (не будем называть их имен) были бы рады, если бы доктор Плати-Глотай, королевский лекарь, извел Перекориля, но сколько тот ни пичкал его снадобьями, сколько ни пускал ему кровь, кончилось все лишь тем, что юноша пролежал в постели несколько месяцев и стал тощим как щепка.
Пока он лежал больной, к пафлагонскому двору прибыл знаменитый художник по имени Томазо Лоренцо, придворный живописец соседнего короля — повелителя Понтии. Томазо Лоренцо рисовал всех придворных, и все были довольны его портретами; ведь даже графиня Спускунет выглядела у него молодой, а Развороль — добродушным.
— Художник изрядно льстит заказчику, — говорили иные.
— Совсем нет! — возражала принцесса Анжелика. — Ну кто в силах польстить мне? По-моему, он даже не передал всей моей красоты. Терпеть не могу, когда люди не ценят талант, и надеюсь, что мой милый папенька наградит Лоренцо рыцарским Орденом Огурца.
И хотя придворные утверждали, что смешно ее высочеству у кого-то учиться живописи, — так прекрасно она рисует, — все же принцесса Анжелика решила взять урок-другой у Лоренцо, и, пока она у него занималась, ее рисунки были чудо как хороши. Часть их была напечатана в «Дамском календаре», остальные проданы по высокой цене на благотворительном базаре. Разумеется, на каждом рисунке стояла ее подпись, тем не менее я, кажется, догадываюсь, из чьих рук они вышли: того самого хитреца живописца, что явился в Пафлагонию не только затем, чтобы обучать Анжелику рисованию.
Однажды Лоренцо показал принцессе портрет белокурого юноши в доспехах, чьи прекрасные синие глаза глядели и печально и загадочно.
— Кто это, любезный синьор Лоренцо? — осведомилась принцесса.
— В жизни не видывала подобного красавца! — подхватила графиня Спускунет (вот ведь лиса!).
— Это портрет нашего юного монарха, ваше высочество, — отвечал живописец, — его высочества Обалду, наследного принца Понтии, герцога Необозримии и маркиза Дремурии, кавалера Большого Креста почетного Ордена Тыквы. Этот орден, — он блестит на его благородной груди, — его высочество получил от августейшего родителя, его величества Заграбастала Первого, за отвагу, проявленную им в битве при Тиримбумбуме, где его высочество собственноручно сразил повелителя Дылдии и еще двести одиннадцать великанов из двухсот восемнадцати, составлявших лейб-гвардию этого князя. Остальных рассеяло бесстрашное понтийское войско после отчаянной схватки, в которой наши понесли большой урон.
«Ах, что за принц! — думала Анжелика. — Как храбр, невозмутим и как молод, — настоящий герой!»
— Его ученость не уступает доблести, — продолжал придворный живописец. — Он в совершенстве знает все языки, восхитительно поет, играет на всех инструментах, сочиняет оперы, которые тысячу раз подряд идут на сцене нашего королевского театра; однажды он даже танцевал в балете перед своими августейшими родителями и был до того хорош, что от любви к нему умерла его кузина, прелестная дочь повелителя Керсии.
— Но отчего же он не женился на этой бедной принцессе? — со вздохом спросила Анжелика.
— Они состояли в очень близком родстве, ваше высочество, а церковь запрещает подобные браки, — сказал живописец. — К тому же августейшее сердце нашего молодого принца уже занято.
— Кем же? — не отставала Анжелика.
— Я не вправе назвать имя этой принцессы, — отвечал живописец.
— Тогда хоть скажите, с какой буквы оно начинается, — попросила Анжелика, и сердце ее учащенно забилось.
— Угадайте сами, ваше высочество, — предложил Лоренцо.
— С «Я»? — спросила Анжелика.
Художник ответил, что нет; тогда она назвала «Ю», потом «Э», потом «Ш» и так перебрала почти весь алфавит.
Когда она дошла до «Г» и все не могла угадать, ею овладело сильное волнение; когда назвала «В» и тоже услышала «нет», взволновалась еще пуще, а когда назвала «Б», и «Б» тоже оказалось не той буквой, она воскликнула:
— Спускунет, милая, дайте мне свой флакон с нюхательной солью!
А потом, уткнув личико в плечо ее сиятельства, еле слышно прошептала: Неужели с «А», синьор?
— Угадали. И хотя, повинуясь приказу своего юного повелителя, я не смею назвать вашему высочеству имя той принцессы, которую он любит нежно, страстно, преданно, восторженно, я могу показать вам ее портрет! возгласил лукавец.
И он подвел принцессу к золоченой раме и отдернул висевший на ней занавес.
Подумать только — перед ней было зеркало! И Анжелика увидела в нем себя.