Солнце почти коснулось горизонта. Улицы города заметно опустели, хотя шум праздника еще слышался то там, то здесь, словно не хотел заканчиваться с исходом дня. Медленно переставляя уставшие ноги, Стас бродил по опустевшим улицам. Уже час он искал место для ночлега и не мог найти что-нибудь подходящее.
А найти было необходимо. Расхаживать по городу ночью было опасно.
С наступлением сумерек практически все улицы Москвы запирались на ночь положенным поперек бревном и охранялись сторожами. Если сторожа ловили позднего прохожего, его непременно сначала грабили, а потом избивали или сажали в тюрьму. Исключение делали только людям именитым или известным.
Этих провожали до дома. Стасу нечего было терять, кроме чужого кошелька, но и получить тумаков ему тоже не очень хотелось. К тому же кошелек был приметным. Если бы обвинили в воровстве, то оправдаться было бы непросто.
Стас предполагал, что в этом веке воровство каралось смертью только когда оно было совершено с целью разбоя, но легче от этого не становилось. Чтобы узнать правду, подозреваемому обычно палкой разбивали пятки, давали несколько дней отдохнуть, а пяткам распухнуть, после чего экзекуция повторялась.
Если вина была доказана, то преступника вешали.
В этих невеселых размышлениях Стас дошел до места, где улица упиралась в большой двухэтажный деревянный дом, который назывался хоромы, с резными наличниками, дубовыми воротами и флюгером в виде петуха на крыше. Направо и налево уходили новые улицы, а перед Егоровым на огромных воротах красовался витиеватый вензель в виде буквы «М». Это было фантастическое везение.
Стас не надеялся, что его осыпят благодарностью, но пустить переночевать на сеновале могли запросто. Судя по дому, человек в нем жил знатный. Да и накормили бы — не убыло. От пирожков остались только воспоминания, а квас в кувшине плескался уже на самом дне.
Стас несколько раз ударил кулаком в тяжелые ворота. Дубовые доски отозвались глухим басом. Стас оглянулся. Улица была пуста. Когда он повернул голову обратно, в проеме открытой в воротах калитки стоял огромный бородатый мужик с выпущенной поверх штанов рубахой. От неожиданности Стас вздрогнул и замер с приоткрытым ртом. Взгляд у мужика был недобрым. Стас растерялся и молчал.
— Чего надо? — спросил бородатый голосом, похожим на тот звук, что издали ворота, когда в них постучал Стас.
Поздний гость молчал.
— Чего надо, говорю?
Правая рука у бородача и плечо скрывались за косяком калитки. Что было за воротами, Стас не мог видеть, но по выражению глаз и слабому деревянному стуку он понял, что здоровяк нащупал заранее приготовленное дубье.
— Я… мимо проходил… — неуверенно начал Стас.
— Ну и иди куды шел.
— Буковка у вас на воротах приметная, — Стас взял себя в руки. — Я на ярмарке такую же нашел.
Он запустил руку за пазуху и достал кошелек. Здоровяк настороженно следил за движениями позднего гостя, и предъявленный кошелек нисколько не смягчил его взгляда.
— Спроси, может… хозяин потерял… — сказал Стас и, держа кошелек на вытянутой руке, сделал шаг к бородачу. — Там монетки остались. Я, правда, взял одну…
Бородач еще раз смерил Стаса оценивающим взглядом, не выходя за калитку, протянул к кошельку руку, взял его и, исчезнув во дворе, закрыл калитку.
За воротами послышались голоса, стало ясно, что бородач не один встречал позднего гостя. Егоров снова оглянулся. Улица, как и прежде, была пуста.
Шум праздника стих, на небе высыпали первые звезды. Стас допил квас, подбросил вверх пустой кувшин, и, прежде чем поймал его, тот несколько раз перевернулся в воздухе. Тем временем бородач поднялся в сени. Ему навстречу из избы вышел Малышев. Прикрыв за собой дверь, он тихо, чтобы не тревожить домашних, спросил Семена:
— Что там?
— Чудак какой-то пришел, — ответил Семен и протянул хозяину кошель. — Спрашивает, не твоя ли вещица.
Малышев взял в руки кошель.
— А почему чудак?
— Посмотрел бы на него — не спрашивал, — улыбнулся Семен. — Одет чудно, лапти того гляди расползутся. В руках кувшин. Я, было, подумал, что в кувшине брага, да он вроде не пьяный.
— А чего говорит-то?
— Ничего… — растерялся Семен. — Передал кошель да сказал: спроси, может, хозяин потерял. Буковка на воротах, говорит, такая же.
Малышев развязал кожаный шнурок и, встряхнув кошель, высыпал на широкую ладонь горсть монет. На несколько секунд он задумался, а Семену показалось, что хозяин даже не удивился.
— Он один пришел? — спросил Малышев.
— Вроде один.
— Зови в дом. Негоже человека на улице держать, когда он тебе столько денег вернул. Да и ночь на дворе. Сторожа застигнут — покалечат.
Семен вздохнул, пожал плечами и, покачивая головой, вышел из сеней на улицу. Там его ждали Иван, он вместе с Семеном помогал Малышеву по хозяйству и торговому делу, и конюх Игнат. В руках у Ивана был добрый березовый кол, а Игнат крепко сжимал вилы. Не принято было в Москве по ночам в гости ходить.
— Чего он? — тихо спросил Иван.
— Говорит, зови.
— Раз говорит, значит, зови, — вздохнул Иван. Ему тоже не нравилась затея хозяина.
Калитка отворилась, и Егоров вошел в нее. Даже в сумерках он смог оценить огромные размеры двора. С правой стороны возвышалась громадина дома, с левой тянулись амбары, а прямо по ходу был сеновал со скотным двором.
— Проходи в дом, — вполне приветливо сказал Семен. — Иван проводит.
— Пошли, — сказал Иван и отдал свой березовый кол Игнату, который все еще недоверчиво смотрел на гостя.
Стас улыбнулся и отдал Игнату кувшин. Тот переложил березовый кол с руки на руку, взял кувшин, кол выскользнул у него из рук, он попытался его поймать и чуть не выронил кувшин. Стас сильно устал за этот длинный день, но от неловкости конюха еле сдержался, чтобы не расхохотаться.
Гостя провели через сени, в которых лежали рогожи, и открыли перед ним дверь избы. Чтобы войти в нее, Егорову пришлось нагнуться.
Изба была правильной квадратной формы девять на девять метров в шесть окон со слюдой вместо стекол. Потолки, как показалось Стасу, были низковаты.
Посреди избы с голыми стенами стояла огромная русская печь, украшенная изразцами. Вдоль левой стены стояли сундуки и дубовые лавки, приделанные к ней намертво. Лавки были застланы нарядными полавочниками — покрывалами, состоявшими из двух частей одна короче другой. Длинная застилала лавку, другая закрывала пространство под ней. Пол застлан цветастыми половиками, посреди комнаты стоял большой дубовый стол, покрытый скатертью, с ножками, украшенными резьбой. На столе стояли два светильника с конопляным маслом, их светом и освещалась изба. С двух сторон от стола были широкие лавки, также застланные полавочниками.
За столом сидел рослый крепкий мужик лет сорока пяти, очевидно, он и был хозяином дома. Стас осмотрелся в избе, нашел образа и трижды перекрестился, еле слышно бормоча: «Господи, помилуй», после чего поздоровался с хозяином.
— Проходи, чего же у порога стоять, — сказал Малышев, поднимаясь из-за стола.
— Спасибо, — сказал Стас и сделал несколько шагов к хозяину дома.
Егоров осмотрелся и на удивление не заметил безделиц, которыми обычно украшались дома богатых людей: серебряные яблоки, костяной город с башнями…
— Малышев меня зовут, — как показалось Егорову, со значением сказал хозяин кошеля. — Слыхал, наверное?
— Нет, — Стас отрицательно покачал головой.
— Да быть такого не может, — улыбнулся Малышев. — Фрол Емельянович…
Меня вся Москва знает. И во Пскове, и в Новгороде…
— Я нездешний.
— Как же ты меня нашел?
— Не искал я тебя. Случайно к дому вышел. Гляжу, буковка на воротах та же, что и на кошеле, и узоры… Я, правда, взял одну деньгу. Очень есть хотелось. Ты уж не гневайся.
— Ты мог больше взять, но не взял.
— Мне не нужно было больше. Я просто хотел есть.
— Бьюсь об заклад, что ты и сейчас голодный, — улыбнулся Малышев и, обернувшись, крикнул куда-то за спину: — Варенька, собери на стол, голубушка. А ты проходи к столу-то. Садись.
Стас подошел к дубовому столу с левой стороны и, перемахнув через лавку, сел. Хозяин тоже сел, продолжая следить за гостем пытливым взглядом. Иван передвинул лукошко, лежавшее на приступке, пристроился у печи.
— Как звать-то тебя?
— Станислав.
— Станислав? — удивился Малышев. — Литвин?
— Нет. Русский.
— Имя больно странное для русского.
— Так уж назвали, — ответил Стас.
Он достал очки, протер круглые стекла отворотом рубахи и нацепил их на чуть оттопыренные уши. Дверь в избу отворилась. Малышев и Стас повернулись и увидели вошедшего в избу Семена. Тот остановился на мгновение у порога, но тут же закрыл за собой дверь и сел на приступок у печи, рядом с Иваном.
— Откуда же будешь? — спросил Малышев, повернувшись к Стасу.
— Издалека.
Из кухни вышла женщина лет тридцати пяти, румяная, как принято говорить в таких случаях, «в теле». На ней был летник, надетый поверх рубахи, с рукавами накапками, голова обвязана платком.
— Здравствуй, хозяюшка, — поздоровался Стас, поднявшись с лавки.
— Здравствуй, — тихо ответила Варвара Егоровна.
На какое-то мгновение Стасу показалось, что ее глаза чем-то опечалены.
Он сел и снова перевел взгляд на хозяина дома. Варвара Егоровна без суеты, но очень быстро выставила на стол миску пареной репы, жаровню с жареной рыбой, крынку молока, чугунок пшенной каши и полкраюхи хлеба.
— Может, бражки тебе поднести? — спросил Мартынов.
— Не откажусь, — соврал Стас.
Выпить браги ему сейчас хотелось меньше всего, но отказываться было нельзя.
«Какой же русский весел без питья».
Варвара Егоровна поставила перед гостем неглубокую медную тарель, медный кубок, положила деревянную ложку. Стас в нерешительности осмотрел еду.
У него совершенно вылетело из головы, как было принято в старину приступать к трапезе в гостях.
— Чего сидишь-то? — спросил Малышев, наливая в стакан брагу. — Ешь. Я-то ужо не буду. Мы уж спать ложились.