— Бери, дед. А я подарю этому заклепу компас.
И Славка лезет за печку спать, это его любимое место, как у кота.
Сажусь на скамейку, облокачиваюсь на край стола. Есть не хочется. Чай в кружке уже остыл. Вставать тоже неохота. Кемарю.
— Дед, а я тебя узнал, — шепчет на ухо Андрей и обнимает за шею. — Сказки привез?
Андрей в новом костюме с начесом.
— Кашу будешь? — он разом приносит чашку, ставит на стол и хватается ручонками за валенок, упирается ногой мне в колено — помогает разуться. Он давненько не стрижен и на висках косички.
— Дед вернулся! Вот видите, я же говорил, — кричит Андрей.
— Тихо, Андрюха, пусть спят.
— А ты мне разрешишь на тракторе работать или мотор собирать? — тараторит Андрей.
— Смотри, это лиса прислала, — говорю и отдаю ящик.
Андрей открывает его и замирает от восторга.
— То, что надо! — Вынимает из гнезда молоток, гладит полированную ручку. — Она стеклянная?
— Нет.
— Попробую.
— Разбудишь ребят.
— Все равно вставать пора, — поддерживает Талип.
Андрей заколачивает гвозди.
— Молодец лиса.
Ребята поднимаются, в палатке становится тесно. Подходит ко мне Талип, щурит глаза.
— Работать — так товарищ дорогой, деньги получать — так гражданин задрипанный? Почему кассир обводил меня в черную рамку?
Вечно эта бухгалтерия что-нибудь перепутает.
Андрей тоже лезет с поддержкой.
— Да, дед, не дали нам деньги. Пропустили в табеле.
— Мал еще нос толкать, — обрывает Талип Андрейку.
— Разберусь, — обещаю Талипу, а Андрей уже жмется ко мне. Он всегда радуется, когда я приезжаю. Хватает меня за руку и первым делом спрашивает; «А сказку привез, не забыл?»
Вспоминаю. Как-то мы со Славкой приехали в бригаду поздно ночью. У Славки привычка: приедет — заглушит мотор, откинется на спинку, закроет глаза — отдыхает.
Захожу в палатку, зажигаю свечу — спит братва. Кто скрючившись в три погибели, кто прямо в полушубке и валенках. Шарю в печке рукой, пепел мягкий — загрубевшие руки не чувствуют. Славка приходит с банкой солярки, ставит ее прямо в печь, поджигает — загудело.
Оборачиваюсь — Андрейка сидит на койке, щурится и царапает голову.
— Дед! — удивляется он, вдруг проснувшись, и бежит ко мне. — Ты че так долго не приезжал, забуксовал, да?
Я завертываю Андрея в полушубок и сажаю на стол. Ставлю на печь чайник.
— Ты из меня, дед, кулему сделал, — смеется Андрейка. — Мы с Талипом ходили петли ставить на зайцев, я отморозил лапу. — Андрей высовывает из-под полушубка босую ногу. Действительно, водянистый разбухший палец.
— До свадьбы заживет, — говорю.
— И Талип сказал, — обрадовался Андрей. — Дед, ты думаешь, я плакал? Нисколько. Когда валенок стянули, так я даже описался, — это я так, невзначай, дед, — оправдывается он.
Наливаю чай, кружки потеют. Вышел Славка и занес замерзшую куропатку.
— Это тебе, Андрюха, завтра на похлебку!
Андрей гладит птицу и вздыхает.
— Зря ты ее, дядя Слава. Она совсем как комочек снега. Дед, если ее отогреть, она оживет?
— Нет, не оживет.
Вынимаю из кармана горбушку мерзлого хлеба.
— Это лиса тебе прислала гостинец.
— Ну? Вот интересно, — Андрей с удовольствием грызет хлеб. Швыркает носом. Расспрашивает про лису.
— Да! Пожалуй, ты всем бы парень ничего, да сопливый.
— Где? — Андрей трет кулаком нос. — Видишь, нету.
Расстилаю спальный мешок. Подбрасываю в печку дрова покрупнее. Андрей зыркает из полушубка.
— Ну что, Андрей, подкрепился? Укладываться будем.
— Будем, дед. А ты не замерзнешь? Давай вместе. Я тебя греть буду, — говорит пацан серьезно.
— Ладно, давай!
Он уже не может скрыть радости — ныряет в мешок.
Я разуваюсь, развешиваю портянки.
— Не хочешь на улицу? — спрашиваю. — А то еще уплывешь.
Андрей соглашается и лезет в мои валенки. Я — в мешок.
Андрей возвращается с улицы, забирается мне под мышку. Холодный.
— Звезды совсем близко к земле, скоро светать будет, — шепчет он. — А ты не очень устал, дед? Может, поговорим?
— Устал, — говорю, — спи, завтра баню топить будем.
— А сказку?
Рассказывай всю ночь напролет, Андрей не сомкнет глаз. Особенно любит он сказки, где люди и звери выручают друг друга. Честность и смелость — главная тема наших сказок. Мы их сами придумываем, и Андрей всегда один из героев сказки. Которые ему больше нравятся — просит повторить. А я, как правило, забываю, сбиваюсь. Он поправляет меня. У него хорошая память. Чувствует характеры. Как-то рассказываю про росомаху, про то, что она ходит за медведем — такая страшная, лохматая, ленивая, — все хватает куски с медвежьего стола. Наестся и валяется, пока не проголодается.
— Как наш Валерка, — говорит Андрей, — водку хлещет, а потом дурака валяет — валяется.
— А Талип ведь тоже пьет?
— Дядя Талип по-человечески пьет, он честный мужик, — говорит Андрей. — Вырасту, ему буду тоже стирать рубахи. Ты больше Талипа ругать не будешь, что он разморозил трактор?
— Не буду.
Андрей в знак благодарности жмется ко мне. Мне нравится принципиальность Андрея: его за конфетку не купишь.
— А брать меня с собой будешь, ведь ты же мой дедушка?
Днем солнце пригрело в полную силу. Выпрямились кое-где и заголубели стланики. Отклеились от неба заснеженные гольцы и отчетливее обозначились у горизонта.
Ребята собирают переходную анкерную опору. Выбирают из кучи изоляторы, комплектуют. Андрей тоже помогает — укладывает болты.
Вернулся с трассы трактор с метизами[6]. Тракторист поставил его под уклон на горе, а сам подсел к нам. Закурили. Вдруг, смотрим, трактор посунулся и стал набирать ход. Мимо нас мелькнули испуганные глазенки Андрея. Нас как ветром сдуло за ним. Трактор, высекая гусеницами искры о торчащие из-под снега булыги, катился по крутяку, набирая скорость. Километра через полтора-два этот спуск кончается обрывом. Парни сломя голову бегут за трактором, я тоже бегу, передо мной пружинисто поднимается смятый тягачом кустарник. И откуда сила берется. Доносится глухой треск. Подбегаю. Тягач завис над пропастью. Одна гусеница еще вращается вхолостую.
Парни барахтаются, тащат Андрюшку из кабины. Он хватается за рычаги и отчаянно кричит:
— Что вы меня, дед вам даст! — лицо перемазано кровью, из уха тоже течет кровь.
Хватаю Андрюху и тащу в гору. Бог мой, какие колдобины, цепкий, как колючая проволока, кустарник. Едва дотащил до палатки. Раздеваю, ощупываю: кости целы, руки, ноги тоже. Талип грозится всыпать Андрею, выпроваживает ребят. Все успокаиваются. Я сажусь за стол составлять форму.
Андрей трется около моей ноги, о чем-то спрашивает, я не слышу.
— Ты со мной не разговариваешь, да?
— Почему не разговариваю, просто я занят.
— А я тогда буду стол строгать.
— Так мы с тобой, Андрюха, не договоримся.
— Договоримся, договор дороже денег, ты же ведь сам говорил, бугор тоже говорил.
— Ты не слушаешься.
— Слушаюсь, слушаюсь, — Андрей поднимает глаза и, не мигая, смотрит на меня. — А кто инструмент собирает, не я, скажешь?
— Это хорошо. Молодец, Андрюха.
— И ты, дед, молодец, — серьезно замечает он. — А то бы эта техника «инструментальная» до сих пор валялась где попало.
Я беру Андрея за руку, привлекаю к себе и серьезно говорю:
— Надо нам с тобой, Андрюха-горюха, подумать о матери.
— Да ну? — оживляется Андрей. — А какая она? Не кричит, хорошая?
— Милая, ласковая.
— А Талипа возьмем?
— Талипу надо строить ЛЭП.
— А мне не надо? Я ведь тоже строго!..
На том и покончили.
Нет, не умею я с Андреем разговаривать. Оделся и ушел в гольцы. Стою под самым небом. Низкие беспокойные тучи плывут над туманом. Горы далеко внизу. В расщелине еле дымит поселок.
Почему-то все ребята считают, что я на него имею больше прав. Почему? Димка с Галкой даже просили его у меня, хотела Галка увезти к своей матери. А теперь не знаю, что делать. Где я буду завтра — неизвестно. Ничего не могу придумать. Пацану нужна школа, близкие, любящие его люди. У меня в кармане телеграмма — вызывают в управление. Несчастный случай со смертельным исходом: какое бы решение ни приняли, не могу я Андрея вот так оставить. Не могу, и все тут. Просеку буду рубить, все что угодно, пока не определю его. Андрей еще не знает, что Седой умер. Мы ему не говорим. Мальчишка к нему был привязан. А может быть, в таких случаях надо говорить? Все это получилось очень нелепо. Седой отморозил ноги. В тот день, когда он нес заболевшего Талипа из тайги, дул сильный холодный ветер. Седой снял с себя портянки — замотал Талипу лицо и руки. Когда дотащил до палатки, разуться не смог — ему разрезали сапоги, а ноги у него почернели.
Я так и не поговорил с ним напоследок. Заезжал раз в больницу — Седой лежал на спине, прикрытый одеялом, увидел меня, улыбнулся, сдул упавшую на глаза прядь волос.
Я смотрел на Седого: не лицо — земля. Только и есть всего — глаза. А он все улыбался.
— Слушай, — сказал он тихо. Губы у него потрескались. — У меня к тебе просьба — присмотрись к Полине Павловне, пожалуйста. Это стоящий человек. Если попросит, отдай ей Андрюху. И еще, — Седой набрал воздуха — в груди у него сильно свистело, — не пиши матери, пусть живет надеждой. Обещай, дед!
Я попрощался с Седым и вышел в коридор.
Доктор отвела меня от двери.
— Что за человек ваш Талип? Салават Юлаев? Я его боюсь. Даже судно не доверяет — все сам, и спит тут. Я уже смирилась, а он все свое: не будете лечить как следует — башка секирить буду. Кто знает, что ему в голову взбредет.
Успокаиваю доктора и спрашиваю про Седого. Доктор пожимает плечами: начался двусторонний отек легких.
А я так и не поговорил с ним, хотя были мы старыми товарищами. И вот итог: «Несчастный случай в быту со смертельным исходом».