— А вот это очень хорошая идея! Так и сделаем! — он привстал и опёрся руками о стол: — Так когда мы сможем саблю «Саранчовскую» посмотреть?
— Да завтра после занятий и посмотрите.
— А почему не сегодня?
Ну и фанатичный взгляд у этих оружейщиков! Но я, извините, нее подписывался с ними с ума сходить.
— Сегодня у меня в планах после учёбы ранний ужин и от-бой, — раздельно сказал я. — Я не спал полночи и, извините, ещё письма из дома не прочитал. Завтра. Всё завтра.
Швец помолчал. Подумал, верно, что я и передумать могу. Нарочито жизнерадостно потёр ладоши:
— Отлично! Пойду обрадую ребят!
Ну а я прошёлся до нашего деканата. Надо как-то вопрос с Хагеном утрясти, а то привезли, пристроили на птичьих правах…
Но оказалось, что какое-то распоряжение наше учебное начальство уже получило, и Хаген оформлен в качестве вспомогательного технического персонала, сопровождающего экспериментальную технику. Вот и ладно.
Потом сел в саду, от всяких глаз подальше, письма из дома перечитал, да по два раза. К Серафимино письмо было украшено контуром старательно обведённой детской ручонки. Растрогался я что-то аж до слёз. И понял, что соскучился по ним, сил нет. Хоть бросай эту учёбу дурацкую да домой мчись! Да ещё и нервотрёпка эта сплошная…
Одним словом, еле собрался, чтоб нормально вторую половину дня отучиться.
А в спальный корпус зашёл — Семёныч из своей будки выглядвает:
— Илюх, зайди-ка! — и таинственный, главное, такой.
А, ПРЕССА!
Я зашёл:
— Что такое, Фёдор Семёныч?
— Две новости у меня для тебя. Одна хорошая, а другая — поди знай… Я почему-то так думаю, что не очень…
— Да пень горелый! Чего опять⁈
— Ты давай не голоси, — он деловито заглянул в свой шкафчик. — Что, с плохой начнём?
— Давай с плохой.
Семёныч появился из-за дверцы с газеткой:
— Глянь-ка.
На развороте крупно было распечатано здание злополучного театра, в котором представляли «Красную Аиду», на заднем фоне можно было рассмотреть висящую на каменных пиках «Амнерис», а на переднем — крупно, успели сволочи! — меня с повисшей на мне кем-то из Гуриели, на фотке не разберёшь, которая.
— Ты подпись-то почитай, — пробурчал Семёныч.
Прочитал.
«Старшая дочь владетельных князей Гуриели замечена на скандальной постановке „Красной Аиды“ в компании нового кавалера»
Я аж зубами заскрежетал.
— И давно это?..
— Сегодняшний тираж. По честности сказать, бульварная газетёнка, серьёзные люди на неё и не взглянут. Однако ж, поосторожнее бы ты, Илюх, с такими фотками. Хорошо, что супружница у тебя в другом городе…
— Да какой я кавалер⁈ — я в сердцах затряс газетой.
— Это оно понятно. Только женщина увидит — переживать будет… — он кинул газетку обратно в шкаф. — Знал бы, утром сказал бы. Чтоб тираж скупили аль как. Поздно у Петровича увидел.
Я молча злился. Вот же паскуда газетная. Знать бы, кто меня подловил, уж я б тому навешал люлей!
— А вот хорошая, — Семёныч вытащил другую газету. — Эту тебе вручаю. И память, и при случае похвастать можно. Да и газета эта приличная, «Губернские ведомости», чай, а не «Жёлтый фонарь».
На первой странице тоже была статья про «Красную Аиду», только фото — то, парадное, для которого император фотографа лично выдернул.
— Спасибо, Семёныч.
— На здоровье! Туточки и статья хорошая, про героических студентов, которые помогли обезвредить террористов. Все вы поимённо упомянуты.
Вторая газета немного подняла мне настроение, но червячок досады продолжал грызть изнутри.
— Ладно, пошёл я.
— Чуть не забыл! — крикнул комендант мне вдогон. — Там тебе бандероль принесли, в комнате на столе лежит. Охрана проверила, сказала, опасности нет.
— Охрана? — не понял я.
— Охрана-охрана. Декан велел. Говорит, больно много вокруг тебя ажитации, взять на особый контроль, во избежание…
Ну, спасибо, как говорится.
В комнате на столе лежал пакет — явно вскрытый и аккуратно завёрнутый почти как было. А внутри пакета… мать моя женщина! Это батя у меня точно отберёт, в позолоченный оклад поместит и будет всем при случае хвастаться!
Фотография моя с государем-императором, как он мне руку пожимает. А в придачу — письмо небольшое. Мол, с благодарностью за отвагу и самоотверженность в противодействии террористам, государь-император Всероссийский Андрей. И подпись размашистая с гербовой печатью! Это письмо батяня во вторую рамку вставит, зуб даю! И в гостиной посередь большой стены на центральное место повесит!
Я подумал, что надо бы ещё номер газеты прикупить. А то ведь и газету отнимут, «для лучшей сохранности», а так себе хоть вторая останется. Хагена завтра в город заслать, что ли?
Я чуть не собрался дойти до его комнаты да выдать поручение — и вдруг у порога передумал. Ну, нахрен! С нашим везением попрётся Хаген и встрянет в очередной конфуз. А я спокойствия хочу. Вот что! Я лучше Семёныча попрошу.
И попросил. Семёныч к просьбе отнёсся с пониманием… и тут же выдал мне вторую газету.
— Себе хотел оставить — да ладно, бери уж. Я бы тоже хотел такой номер иметь, где сын мой с государем на одном снимке, да с росписью героических подвигов. А себе я завтра у газетчика спрошу, может, ещё остались.
— Если остались, возьми мне ещё три номера. Сёстры-то тоже, поди, захотят.
В общем, маленько настроение моё поднялось.
Я вернулся в комнату, завалился на кровать и ещё на раз перечитал Серафимино письмо, поцеловал контур маленькой ладошки…
Нет, довольно уж! Домой хочу. Карантин мой до выходных кончится — вот и сгоняю дирижбанделем, уж какой-нибудь попутный проходящий в пятницу вечером или хоть в субботу утром всё равно будет.
СЛЕДУЮЩИЙ ВЕЧЕР. МАНИПУЛЯТОР И ПРОЧЕЕ
Вечером я, преисполненный бодрости, зашёл в ангар к «Саранче». Повод у меня был, и сейчас вы узнаете какой. А там — гляжу! — процесс уже в полном разгаре!
Господа студиозусы-изобретатели приволокли откуда-то большое кожаное кресло. Не простое, как у них для диспутов стояли, а прям профессорское. В кресле — тоже важно, натурально по-профессорски, да с кружкой (судя по плывущему запаху) кофе — восседал Хаген. А у шагохода вокруг выдвинутой сабли суетилось человек пятнадцать. Периодически то один, то другой подбегали к фон Ярроу, чего-то спрашивали, убегали, и процесс кружения вокруг сабли продолжался. Самое забавное, что на лице обычно флегматичного дойча горел живейший интерес, и он, по-видимому, искренне наслаждался процессом и общим вниманием.
— Та-ак! — протянул я специальным командным голосом для нижних чинов — одновременно очень громко и очень гулко. Эти научные изобретатели такого, поди, и не слыхали никогда. Ну, накатило, понимаете? Кружение мальков вокруг приманки мгновенно остановилось. — И что тут происходит? Хаген, доклад!
Дойч мгновенно подорвался из кресла, вытянулся и доложил:
— Фрайгерр Коршунов! Военно-магонаучным комитетом происходит принятие временно вверенного им имущества! Доклад закончил!
— Вольно! — я прошёлся по ангару, с трудом сдерживаясь, чтоб не заржать. — Что, господа студенты, не выдержали? Без меня начали?
— Так господин Ярроу же тут, — обескуражено пробормотал Пушкин.
— А я, по-вашему, хрен собачий? Ярроу, шагоход чей? — рявкнул я.
— Ваш, фрайгерр Коршунов!
— А ты чей вассал?
— Ваш вассал, фрайгерр Коршунов! — вытянулся дойч.
— Так, порядок навёл, теперь слушайте сюда! Хозяин шагохода «Саранча», то есть я, нанял в местном депо боевых машин бригаду квалифицированных механиков, чтобы помочь вам с вашими изысканиями.
Идея, вообще-то, была не моя. Это всё Петя Витгенштейн, ввалившийся ко мне в комнату прям с утра и выдавший это гениальное предложение. Полагаю, Петю надоумил папа, но Петя об этом тактично умолчал. А я вот умолчу о том, что меня надоумил Петя — типа я сам красавчик такой, ума палата.
Но, спасибо Витгенштейнам, иначе хрен бы маго-научники получили механиков.
На самом деле, я думаю, папаня-Витгенштейн всё надеялся получить артефакт ускорения, заместо непонятного горлового пения. Пение-то — оно, конечно, прекрасно, однако артефакт как-то всяко надёжней будет. Так что механиков мы получили, прям самых высококлассных.
Ну а ежели они ничего не найдут — я тут причём? Я сразу сказал: дело в пении. Учитесь, братцы-маги!
В ангар зашло десять мужиков. Именно, что мужиков — по виду. Как я их с утра проводил через голубой домик с двумя охранниками — это отдельная песня. Можно я её сейчас петь не буду? Самое забавное, как старательно они пытались предстать перед студентами обычными работягами. Этакими, знаете. Которые всё лето пашут, а зимой в городе приработок ищут. Рожи такие посконные… У троих лапти на ногах были, мать честная! Лапти! Оне на кого аффектацию собрались производить? Ну, перебор же! Хотя и студенты, и, по-моему, Хаген вполне купились на этот простонародный вид.
Ну, концерт.
И вот эти деятели «от сохи» мгновенно аккуратно открутили саблю и выложили её на стол, для исследований и усовершенствований. А главный техник подошёл ко мне и максимально вежливо спросил:
— Барин, мы вот сняли сабель, так, можа, и ещё чево сделаем? Ну там… масло поменяем?
Я подозвал к себе старшего. Подтянул его к своему лицу и ухватил за ухо.
— Как тебя, Евлампий? Слушай сюда, Евлампий! Ты и твоя «бригада ух, работаем до двух!» будете делать ровно то, что я сказал, а не то, что вам что-то там, — я кивнул вверх, — приказали! Ясно⁈
Он судорожно кивнул.
— Вот и молодец. Потому как, ежели вы накосячите, я ж вас мгновенно уволю, и тогда — прощай премия, внеочередной отпуск и прочие поощрения от начальства, усёк? Кивни, ежели понял… — Евлампий ещё раз кивнул, медленно и осторожно. — Маладца!
Я отпустил ухо.
— Евлампий, я тебе сразу, вот сейчас, говорю: нету артефакта ускорителя. Я потом генерал-адьютанту сам всё поясню, — старший механик обиженно вздохнул. Я повысил голос: — А тебе ничего объяснять не буду! Понял? Задача твоей бригады, чтоб студенты довольны были! Ещё раз — понял?