Ну вот, — подумал я, — теперь у нас гораздо больше времени, чтобы видеться. А, значит, гораздо больше шансов выкинуть что-нибудь эдакое. Надеюсь, нас всех как-нибудь мимо этого пронесёт…
УРОКИ
До начала общих занятий оставалось ещё три будних дня (плюс два выходных), и три славных мороженщицы — Соня, Маша и Даша — на следующее же утро явились, чтобы осуществить свою угрозу и научить Серафиму телекинезу. В обед она со смехом пожаловалась мне, что от обилия полученной информации у неё голова кругом и руки трясутся.
— Я не понял, почему руки трясутся? — удивился я. — Телекинез — это ж, вроде, как раз без рук?
— Вот я сама не знаю, — пожала плечами Сима, а Марта очень серьёзно посмотрела на меня:
— Фрайгерр Коршунов, я полагаю, это всё от чрезмерного нервного перенапряжения.
— Н-да? — я прикинул перспективы. — Нет, нервное перенапряжение нам не надо. Ты бы, Марфуша, составила Серафиме какой-нибудь эликсир для крепости душевной, а? Тебя маман учила же?
— Конечно, — с готовностью закивала она, — сейчас же если заняться, к вечеру готово будет.
— Сделай, будь ласкова. А ты, Симочка, не забыла ли, что у нас с тобой практические занятия по основному, так сказать, предмету должны начаться?
— Ой! — округлила она глаза. — Забыла, конечно!
— Ну вот! А профессор ждёт. Так что, давай-ка, временно телекинез прекращай. Три часа тебе, чтоб отдохнуть и в себя прийти. Погуляй с колясочкой, свежим воздухом подыши, что ль. А после ужина вместе на полигон пойдём. Хаген, ты с нами.
— Яволь, фрайгерр Коршунов. С вашего разрешения, я проверю «Саранчу» и проведу несколько тренировочных забегов.
— Как, прямо на «Саранче»⁈ — глаза у Серафимы стали по империалу.
— А ты как хотела? На палочке верхом? — усмехнулся я. — Ладно. Вы сидите, а я побежал. В библиотеку ещё заскочить надо, кой-какие книжки для учёбы взять.
К вечернему занятию руки у Серафимы, конечно, не тряслись. Но, по-моему, слегка тряслись ноги. В этом я окончательно уверился, пока мы шли на полигон.
— Ну и кто это, скажи на милость, так себя накручивает? — строго спросил её я.
— Я не специально, — она сделала большие глаза и вздохнула. — Оно само как-то.
— М-гм. И что надо делать, когда у нас не проходит мандраж?
— Что? — опасливо, подозревая подвох, спросила она.
— Несколько резких движений. Попрыгать, к примеру, — я посмотрел на её невысокую фигурку в просторных спортивных брюках и представил себе, как будет прыгать кормящая мать. Если только груди руками держать, кхм… — Знаешь, нет. Тебе лучше присесть несколько раз. Давай: сели-встали, сели-встали!
— Да неудобно, Илюшка! — она покосилась на обрамляющие дорожки кусты. — Увидят…
— Так нету никого!
— А Хаген?
Хаген молча надел мягкий шлем и скрылся в «Саранче».
— Ну, всё, никого нет. Давай!
Сима несколько раз присела.
— Живей-живей! — подбадривал я.
— А не хватит? — пропыхтела она.
— Пожалуй, хватит. Ну, что, полезли в карман.
Сима задрала голову вверх, потом неверяще посмотрела на меня:
— Не в кабину?
— В кабине, моя радость, не сработает. Или надо стёкла опять выставлять.
— А как я туда залезу?
— Э-э-э… Там, в принципе, есть скобы… Ну, или давай через кабину, потом через верхний люк, а там я тебя аккуратненько ссажу.
В общем, как вы понимаете, уже на один аттракцион проникновения Серафимы в мой боевой карман можно было билеты публике продавать. Дальше пошло ещё веселее. В одиночестве я её никак оставить не мог, и мы с трудом втиснулись в полость вдвоём.
— Хаген, пошёл! — крикнул я в открытый люк и Саранча взяла заранее оговорённую небольшую скорость, около сорока километров в час.
— Мамочки, что так быстро⁈ — пискнула Сима и вцепилась в меня мёртвой хваткой.
— Ты что, радость моя? Мы с тобой на сотке бегали!
Глаза у неё были как у испуганной кошки.
— В-в-в-нутри не та-а-ак стра-а-ашно…
— Да ядрёна колупайка! Успокоилась! Ты казацкая жена или нет?
Сима часто задышала и закивала.
— Идём ровно, без рывков. По прямой дорожке бегаем, безо всяких колдобин. Посмотри по сторонам, успокойся. Дышим. Дышим. Нормально?
— Ага.
— Ну вот! Молодец! А теперь на счёт три поём. Сможешь?
— Я постараюсь… Можно я глаза закрою?
— Ну, закрой, коли тебе так спокойнее. Давай, милая. Раз… Два… Три!
…
Нет, она запела. И даже не сразу остановилась, а наоборот, как будто вскрикнула эдаким горловым манером, от чего «Саранча» внезапно скакнула вперёд!
— Мама!
Дальше были слёзы, страхи, цепляющиеся за меня руки и паника, связанная с необходимостью вылезать, а теперь стало ещё хуже, чем было — совсем высоко и страшно.
— Фрайгерр Коршунов! — подал голос Хаген. — Я к трибунам подойду, притрусь. Попробуйте прямо через перила выбраться.
— Давай!
Вылезли, в общем, кое как.
Серафима расстроилась. Я расстроился. Да и Хаген расстроился тоже! Ерунда на постном масле получается, а не обучение. Фон Ярроу пошёл ставить шагоход в ангар, а мы с Симой — потихонечку в сторону жилого посёлка. Я вёл её тихими дорожками и не мог придумать подходящих слов, чтоб она успокоилась. Сима всё шмыгала носом и тёрла глаза платочком.
— Ну, чего реветь-то уж? Не твоя техника, ясно море…
— А-га, — всхлипнула она. — А к… как же проф… фессор?
— Ну, скажем… — я хотел сказать: «Скажем, что не вышел эксперимент», и тут из-за кустов показалось оно! Наше спасение!
07. МАТЕРИАЛЬНОЕ ОБЕСПЕЧЕНИЕ
ЧУДО ТЕХНИКИ
— Это что ж такое? — я с любопытством обошёл вокруг конструкции.
— А вот, извольте видеть, Илья Алексеич, — гордо объяснил управляющий ею дворник, — начальство решило конюшню университетскую прикрыть. Новые, говорят, тынденцыи. Надо к технике поближее, значицца. Вот, закупились. Нам без тележек-то — никак. Площадя́огромадныи. Где-то ветки подрезанные собрать, аль чево.
— Тележка, значит? — я прикинул, что кузовок, закреплённый впереди на манер платформ вокзальных носильщиков — не помеха, даже лучше так, пусть Сима с каким-никаким грузом учится. Платформа не сильно низкая. А место оборудовано — проще некуда: кабинка с крышей, но открытыми боками, пара сидений, руль. — А что, скажи-ка, педалей сколько?
— Так две, Илья Алексеич! Одна главная: нажал — едешь, отпустил — не едешь. А вторая — тормоз. Это, в основном, если под горку разгоняешься, подтормаживать. Или… как это?.. Ехстренно, о!
— Ты глянь, занятная какая вещь!.. А ты, братец, кстати, откуда меня знаешь?
— Так вы ж это… По приятельски-то к коменданту иной раз захаживаете? С Иван Кириллычем ишшо? Вот. Оттуда и знаем. Да вы к любому из обслуги обратитесь — мы со всем уважением…
— Ага. Ну, понятно. А тебя как звать?
— Матвей.
— Слышь-ка, Матвей, а не дашь ли нам попробовать на сей дивной технике проехаться? Не для забавы, не подумай. Исключительно для научного эксперимента.
Матвей потёр затылок:
— А ежли порча какая?
— Ежли порча, я со своего кармана заплачу, не переживай.
— Ну… Тады извольте.
Серафима снова испугалась:
— Илюш, я ж рулить не умею!
— А тебе и не надо! — весело усмехнулся я. — Когда мы на «Саранче», рулит-то Хаген! Садись на пассажирское. Как скомандую, начинай петь. Здесь-то, поди, не так страшно? Земелька близко. Если что — педаль бросим, сразу колом встанем. Сообразила?
— Ага.
— Залазь, — я осмотрел панель. — А ключ-то где?
— А нетути, — разулыбался дворник. — Она ж не машина! Вы, Илья Алексеич, кнопочку вон ту нажмите, мотор и заведётся.
— Ага! Спасибо, братец.
Устроились мы в тележке и… нет, не помчались. Потарахтели потихоньку.
— Ой, какая она медленная! — обрадовалась Серафима.
— Н-да… — я попытался выжать из садовой техники максимум. Скоростемера у неё не было. А на глаз… — Это вот мы жмём на пределе. Километров двадцать пять, пожалуй, а то и меньше. Рванёшь бегом, так ещё и догонишь.
— Ой, я-то не догоню. Ты если только.
— Ну, пусть я. Не боишься? Медленно, низко.
— Ну… Вроде, не боюсь.
— Тогда пой. Настроилась? Давай на счёт три: раз… два… три!
Серафима запела, и машинка задёргалась, силясь двигаться вперёд то медленнее, то быстрее.
— А ну, стоп! Понял я, чего мы так на «Саранче» скакнули. Неравномерная подача потока у тебя получается.
— И что же? — расстроилась она.
— Да ничего, тренироваться надо. Но понять, что ты делаешь не так, можно только в движении. А Матвею работать надо, — я развернул тележку и покатил назад. — Поэтому сейчас мы ему чудо техники отдадим, а завтра я схожу в ректорат и попробую этот вопрос решить.
Сима тяжко вздохнула.
— Ну, не вздыхай! Займёшься сегодня этими… пузелями. Телекинез — тоже штука полезная.
Мы доехали до дворника.
— Спасибо, Матвей! Принимай свою зверюгу! — я помог супруге выбраться из кабины и повёл её под ручку по аллейке. А сам веду её и чувствую: напряжённая она какая-то, скованная. — Ну, чего ты? Не всё сразу спервоначала как надо выходит.
Она вздохнула ещё горше:
— Ох, Илюша… Я себя после этой свадьбы такой никчёмной чувствую…
— Это почему ещё⁈ — я резко остановился и развернул жену к себе, заглянул в лицо: — Чего это ты, матушка, удумала?
— А чего? Я даже простенький щит поставить не умею! Как я испугалась тогда, Илюша… Все мимо несутся, кричат… Ты далеко! Как до палатки с Аркашкой добежала — себя не помню…
— Но ведь его не бросили.
— Нет, конечно! Но в первый момент… Ой, я когда забежала в палатку, а над кроваткой волк стоит — огромный такой, белый — чуть не обмерла.
— Дедушка Хвича, — больше подтвердил, чем спросил я. И не столь он белый был, сколько седой.
Эту историю я уже однажды слышал, в первый час после явления императора на свадьбу. Тогда она была рассказана сумбурно и эмоционально, с перескакиваниями туда-сюда.