— Что, всё так же в Индию? — уточнил я.
— Афанасий старается уходить от этой темы, но, похоже, так.
— Что ж там такое происходит-то, интересно? Ну и что по загрузу?
— Остальные дни свободны для других полётов. Я предварительно узнал, интересующие меня дни свободны, Афанасий обещал придержать их до твоего решения.
— Вот же жук! По-любому, и с Соколом уже всё решил, и с нашими жёнами договорился? А разговор со мной, значит, напоследок оставил, так?
— Я посчитал необходимым представить тебе полностью готовый план, — скроил чопорную мину Хаген.
Вот же морда немецкая!
— Выговор тебе, вассал. С занесением в грудную клетку. Ладно. Потом мелочи дома обговорим.
Всё сложилось даже в более приятном виде, чем я предполагал. Иван, конечно, сказал, что для отпуска как-то рано, но на пятницу нас отпустил совсем. Так что в следующий четверг, сразу после занятий, мы направились в воздушный порт — от училища-то совсем недалеко — загрузились в «Пулю» и помчали. Шесть тысяч километров, неслабое расстояние предстояло преодолеть! Но сверхскоростной курьер обещал проделать этот путь за пятнадцать часов. С вычетом того, что будем на запад лететь, вслед за днём, капитан обещал, что к половине второго ночи будем уже на границе документы предъявлять, а к четырём утра — на пункте досмотра пассажиров в Линце.
Как же я рад был, сто раз себя похвалил за то, что надоумил тогда Афоню на покупку курьера военной модели. Иначе телепались бы мы на «Дельфине» трое суток с хвостом, и это только в одну сторону. А если старый Афонин гражданский грузовик взять, то сразу время надо вдвое умножить. Сутки, эва!
А тут — ночь поспал и на месте!
«Пуля», конечно особый скорый дирижабль, но пассажирские купе у него какие-никакие есть. И даже удобства достаточно приличные. По крайней мере, для нас, не особо полных, вполне удобные. Значит, спокойно можем долететь.
ПРЕДСТАВЛЯЕМСЯ
Скоро рассказ ведётся, да ещё быстрее дело делается. Особенно если титулом покозырять. Удобно, чё! Бумаги сопроводительные оформили с нереальной скоростью. И пограничные, и посадочные.
Вышли из пункта оформления, ещё пяти утра не было — а на улицах народу полнёшенько! Вот они ранние пташки тут, я посмотрю. И ладно бы уборщики-разносчики, молочники там всякие, почтальоны — так ведь и барышни прогуливаются! Кружевные зонтики, на изящных верёвочках — крошечные, как игрушечные, собачки, которых наш Серго называет «волкодавами» — это, значицца, волки их видят и давятся от смеха. Господа попивают кофий на открытых верандах кафе, газеты почитывая.
— Пройдёмся? — предложил Хаген. — Тут недалеко, минут пятнадцать пешком.
— А давай пройдёмся.
В дирижабле движения мало, размяться совсем неплохо.
Что сказать? От движения я получил удовольствие. А в самом Линце, родном городе фон Ярроу, мне, если честно, не понравилось.
Во-первых, я так понимаю, дойчи ещё не отошли от поражения во Второй Турецкой. Уж сколько лет прошло, а на форму русского офицера тут до сих пор косились. Но вслух ничего не говорили — не положено, орднунг унд дисциплин. Так и пусть их, взгляды на ворот не липнут. Думать могут, что хотят. Как говорил тот еврей в анекдоте: «Я вас умоляю, когда меня нет, они меня могут даже бить!» Вот если б кто чего-нить вслух вякнул, вот тогда… Но не случилось. Хотя Хаген с непривычки на такое отношение всё шашку лапал, да взглядом бешеным сверкал, пока я его не оборжал, «террибль сайбериан казак», тоже мне. Он как про «сибирского казака» услыхал, тоже давай хихикать. Ну, хоть успокоился.
Во-вторых, тесно. Прям оченно. После сибирских просторов, когда даже проулки шириной метров тридцать, шагать по улицам в три-четыре метра от тротуара до тротуара было неуютно. Тут же две телеги не разъедутся! И всё кажется, что каменные дома прям надвигаются, налазят друг на друга, аж дышать тесно.
Подойдя к знакомому дому, фон Ярроу, вроде, окончательно расслабился и в дверной колокольчик звонил уже уверенно. А открывшему молодому человеку представился, сильно удивив меня:
— Его светлость герцог Топплерский, с визитом. С сопровождением.
И всё это, чопорно задрав подбородок. Да ещё по-русски. Ага! Но слуга (или кто он там был?) провёл нас в прихожую и попросил обождать. По-русски, опять же, попросил. И исчез в глубине помещений.
Стоим ждём. Я впереди, Хаген позади. Через некоторое время по широкой центральной лестнице спустился пожилой дойч. Видимо, хозяин.
— Доброе утро. Чему обязаны визиту, ваша светлость? — тоже на неплохом русском. Видимо слуга, предупредил.
Я оглянулся на стоящего за моей спиной Хагена и решил — а, пашись оно конём! Я — казак, а казаки страшны импровизацией! Держись, дойч!
— Я хотел бы лично выразить неудовольствие тем фактом, что вы не прибыли на свадьбу моего вассала! Да и с рождением дочери поздравлений он тоже не дождался!
— Я не совсем понял вас, ваша светлость… — Хозяин спустился на несколько ступеней поближе к нам. — Почему я должен был?..
— Потому что мой вассал — подъесаул Иркутского казачьего войска, в переводе на общевойсковые чины — капитан, заместитель начальника Специального Иркутского военного училища, Великого князя Ивана Кирилловича, кавалер нескольких наград Российской империи, барон фон Ярроу. — Я помолчал. — Хаген, хватит прятаться уже.
Хаген сделал шаг вперёд, и старый дойч сел на ступеньки. Приехали! Как бы он тут кони не двинул.
07. ЛИНЦ
И СМЕХ, И СЛЁЗЫ, И ДАЖЕ УЖАС
Я в два прыжка подскочил к побледневшему дойчу:
— Тиш-тиш-тише, папаша! — Специально для такого случая у меня была с собой запасена маманина лечилка в особом флакончике зелёного стекла. — Не вздумай помирать, пока внучку не увидел! — Я живо откупорил крышечку и влил лекарство старшему барону в рот, поддерживая голову.
Пара секунд… глаза прояснились, и старший фон Ярроу сел прямее:
— Внучку? Вы сказали «внучку»? Она здесь⁈
— Нет, отец. Но я привёз вам фотографии, — Хаген вынул из походной сумки небольшой, но очень нарядный альбом. Да чего я стесняюсь — самый дорогой альбом из всех, которые были представлены в Иркутской фотографической лавке! Обшитый итальянским шёлковым бархатом, с серебряными позолоченными уголками и страницами из вощёного картона цвета благородной слоновой кости. Специально для этого альбома было сделано около двух дюжин фотографий — несколько семейных в той же лавке (фотограф обозвал сие действо модным словом «фотосессия», потом Хагена за рычагами в кабине «Пантеры» (для чего немолодому фотографу пришлось заволакиваться вместе со всем своим инструментарием на изрядную высоту), был отснят и новый дом, и молодой садик со всякими вишнями-крыжовниками, и даже панорамное фото большого земельного надела, который Хаген приобрёл на наградные с Дальневосточной кампании.
Но дедуля фон Ярроу не в силах был листать. Руки его всё ещё дрожали. Словно боясь, что сын сейчас исчезнет, он ухватил Хагена за плечо, и тому пришлось также сесть на ступеньки, придерживая альбом, открытый на первой странице.
Отец переводил взгляд с лица сына на фотографию: на небольшом диванчике сидела Марта, на ручках у неё — Вильгельмина, разряженная как куколка, а сам Хаген стоял позади, положив руку Марте на плечо. Учитывая, что наряжали Марту для этого портрета всем нашим женским батальоном, выглядела она тут как королевна.
— Это твоя семья? — спросил отец, вытирая слёзы.
— Да, — едва успел ответить Хаген, как с верха лестницы послышалось:
— Генрих, что здесь происходит? — матушка Хагена говорила по-немецки, но мне достало опыта общения с дойчами, чтобы её понять.
— Вильгельмина, поди сюда скорее! — закричал папаша фон Ярроу, делая слабые попытки встать. — Наш сын жив!
Вопреки моим опасениям, маман Хагена (которая, надо сказать, выглядела и держалась как истинная баронесса) не стала падать в обморок. Напротив, возопив «О майн Готт!» она понеслась вниз по лестнице с такой прытью, что я начал опасаться за её каблуки. Более того, со всех сторон, словно ждали командного вопля, начали выскакивать ещё братья, (кажется?) сёстры, (возможно?) золовки и предположительно тёти, дяди и племянники — и все немедленно хотели заключить обретённого Хагена в восторженные объятья. Теперь они голосили по-немецки так, что я решительно перестал что-либо понимать.
Мало-помалу все успокоились, висящие на Хагене мать и сёстры немножко отлипли и заставили Хагена (я так предполагаю) дать краткий отчёт о своих приключениях, в процессе которого вся младшая мужская половина родственников с завистью поглядывала на наши с ним иконостасы. Да и вообще. Судя по всему, наше появление напрочь разбудило это сонное болото.
Пока шёл рассказ, я осматривался (насколько позволяла вежливость). Дом у семьи фон Ярроу был узкий, как это принято в Европах — тесно тут, дома стараются на улицу хоть бочком, хоть одним глазком высунуться. В глубину-то места, побольше. Но, как на мой вкус, дома из-за этого приобретают вид амбаров, что ли. В общем, чего-то я не впечатлился баронским домом…
— А теперь, мои дорогие, — перешёл Хаген на русский, — когда вы знаете всю историю, я прошу вас проявить уважение к моему сюзерену, его светлости герцогу Топплерскому, и говорить с нами по-русски.
Надо полагать, не все были рады такому предложению, кое-то начал даже бухтеть, но тут Хаген добавил:
— Между прочим, второй вассал Ильи Алексеевича, принц Фридрих Вильгельм Август Прусский, также говорит с ним исключительно по-русски.
— Да что там мелочиться, — мне уж надоело молча стоять болванчиком, и я решил вставить свои пять копеек, — когда кайзер ваш, Вильгельм Десятый, со мной беседовал, он тоже не брезговал говорить по-русски. Хорошо говорит, между прочим, практически без акцента.
Это заявление было встречено дружным выпучиванием глаз, но больше никто против русской речи не возражал.
Родственники Хагена потихоньку отходили от шока и время от времени кто-то из них вдруг порывался предпринимать