— Нормально. Как раз все дела улажу.
Дядья переглянулись:
— Тряхнём стариной? — спросил дядь Кирилл. Так-то они все давно по выслуге лет да по ранениям комиссованы, но если добровольцами…
— А чего? — дядька Дмитрий подбодрился. — Зря ли у нас это оборотничество прорезалось? Повоюем!
Дома, конечно, Сима мне маленько устроила. Ну может же женский пол без слезы-то? И чего? Рановато меня хоронить, а с собой я её взять — ну как? Совсем не могу.
Впрочем, ночью, когда обнял правильно, жена успокоилась немножко. По-моему, окончательно убелили её слова:
— Симушка, ты ж пойми, страшнее меня в тех джунглях зверя нет! Ежели племяшей всего лишь покарябало, то мне-то чего бояться? Тяжелой техники у тамошних нет. А со зверьём — справлюсь!
20. ЧТОБ НИКТО НИКОГО НЕ СЪЕЛ
ТРУДНЫЕ БЕСЕДЫ
Теперь осталось убедить Ивана отпустить меня. Поэтому на следующий день ехал я за рулем Соколовского авто, а водителя училищного в мою «Победу» пересадили, чтоб за нами тащился.
Выехали на Качугский тракт — и Сокола прорвало. Так-то он молча сидел, в окно глядел да на меня косые взгляды кидал.
— Ну рассказывай, друг сердешный, чего это гордый Коршун в наёмные водители записался?
— Тут ведь как, ваше высочество, ежели не предупредить вас о досадной необходимости отпуск мне внеочередной предоставить, то…
— Чего это отпуск? — сварливо поинтересовался начальник училища.
— Читайте, ваше высочество. Я дотянулся до ташки и отдал ему несколько листков. И просьбу от атамана, и разрешение на обсуждение от контрразведчиков, и письмо кайерканских оборотней…
Пока Иван читал, ехали спокойно. Потом он чего-то пробормотал и начал читать по второму разу. Мы уж до портовых кранов доехали, когда его окончательно прорвало:
— Значит, опять на войну, казак лихой?
— Так получается, ваше высочество!
— Ты меня навеличивать прекрати! Ты на войну, а я тут, в тепле-безопасности остаюсь⁈ Ты, мать твою, в курсе, что ко мне уже глава рода Багратионов звонил? А? И, скорее всего, со дня на день официальный приказ придёт — и всё! Остался Сокол один!
— Чего разорался-то? Ещё Пётр тут. Он уж вполне себе одыбал, чтоб на преподавание выйти.
— Ой, да не пудри мне мозги! Чтоб Петя не вывернулся и с вами не усвистал? А я? Я, что — инвалид, по-твоему?
— Ну так-то да, инвалид, — твёрдо ответил я. — Пока нога не отрастёт, хрен тебя государь куда отпустит. Да и Петра тоже, с его-то мажеским истощением.
— Та-ак! Значит, инвалиды — в тылу, а бравые оборотни — в бой?
— Ты чего завёлся? Я не виноват, что медведем стал, так же как Серго — волк. Что, наша вина в том? А⁈
Иван помолчал. Сказал совсем другим тоном:
— Да не виноваты вы, конечно. Но обида-то душит!
— А ты не душись, а лечись быстрее. Айко с маман говорят, что какую-то чудо-мазь придумали, будут на тебе испытывать.
— Всё равно это дело небыстрое, — пробурчал Сокол.
— Так и там не на день! Как бы не на полгода растянется. Там же не просто отбить оборотней индийских надо. Там, я так понимаю, оборону выстроить надо по всей провинции. Да так, чтоб никакая падла на собственность Российской империи косо посмотреть не могла!
— Тут ты, наверное, прав. Но ты ж в любом случае не один поедешь! Лис возьмёшь? — Принялся загибать пальцы Иван. — Хагена, Швеца, и Пушкина без вариантов ты у меня заберёшь. Иначе кто тебе «Пантеру» пилотировать будет? И не говори мне, что ты без «пантеры», с голой жопой собрался?
— Если честно, с голой не хотелось бы. Но если ты будешь настаивать…
— Не дури мне! Значит, четверо выбывают сразу! Ещё Серго. Так? Так! Сговорились, вижу по глазам!
— Вот поэтому я к тебе и сел. Сегодня соберём всю шайку-лейку у тебя в кабинете и вдумчиво поспрошаем. А то, может, у кого какие другие планы образовались? Ты учти — я неволить никого не стану…
— Не станет он! Тут как бы тебя от радости на сотню маленьких медвежат не порвали! Желающие-то…
Конечно же, Иван оказался прав. Нежелающих не было. Более того, когда мы закончили наш преподавательский микро-совет и вышли из начальственного кабинета, то обнаружили в секретарской чинно ожидающих Марию, Софию и Серафиму. Вопреки обыкновению, не поехали в город развлечься, а сидят, пожалте, на диванчике, беседуют.
— И что это за дамское собрание? — с подозрением спросил Сокол.
— Полегче на поворотах, господин начальник училища! — тонко улыбнулась София. — Я ведь тебе не только свояченица. И, кажется, нареканий в моей работе не было. Так что на время отбытия мужа моей подруги в зону военных действий я готова взять на себя его часы по теории магии. Мне хотелось бы познакомиться с полным учебным планом.
— А я, дорогой, если ты не против, возьму артефакторику и историю боевой магии, — мило улыбнулась Маша, — поддержу сестру.
— И я… — голос Серафимы слегка дрожал. Ей, пожалуй, было труднее всего. Она выросла в семье, далёкой от воинской службы (а именно это здорово роднит казаков и аристократию — обязательное служение), и мысль о том, что муж в любой момент может быть призван туда, где опасно и запросто могут убить, до сих пор была для неё чуждой и пугающей. — Я готова взять на себя все занятия по технопению, пока… До тех пор, пока Илья не вернётся.
— Вот и отлично! — энергично потёр руки Серго. — Теперь у нас проседает только рукопашка, но тут мы попросим Харитонова, он что-нибудь придумает.
Иван посмотрел на нас больным зверем.
— Ну прости, брат, — развёл руками я. — Всё оборотническое общество просит. Как я могу отказать?
ТАК ИТЬ…
В связи со скорым отбытием внезапно вылезло множество хвостов, которые нужно было доделать до, и на службе я задерживался. Серафима сперва помогала мне, но когда в кабинет заглянула Соня и спросила:
— Симочка, домой едем? — я отправил её, вручив для пущей важности список новеньких с метками об успеваемости:
— Вот тебе, чтоб совесть не мучила. Надо раскидать на три, как мы раньше делали, помнишь?
— А! Очень успешно, средне и удовлетворительно?
— Ага. Сядешь в детской, пусть дети маму хоть пишущей посмотрят.
— Ты уж меня не стыди, — порозовела она.
— Это ещё что⁈ Кто тебя смеет стыдить? Живо всем загривки намылю! Ты у меня самая умница! Всё, езжай. Я постараюсь закончить тут поскорее.
«Поскорее» вылилось в добрых три часа, и домой я подъезжал, когда на дворе стояла вполне ночная уже темень. Свернув с тракта к нашей деревне и миновав пару взгорков, с последнего я увидел шарахающуюся вдоль нашей Коршуновской ограды крупную фигуру в серой хламиде, напоминающей то ли бесформенную шинель, то ли зипун* до пят, на манер тех старинных, что выставляют в краеведческом музее.
*Зипун — старинная крестьянская одежда
для холодного времени года,
напоминает запашное пальто.
Не желая спугнуть татя, я остановил машину на обочине у церковного забора, заглушил мотор, живо перекинулся в медведя и мягким бесшумным шагом потрусил в сторону отирающейся у забора фигуры. Если человек останавливался и оглядывался, я просто замирал — хрен ты в потёмках меня в медвежьей шкуре от сугроба отличишь! Так я довольно быстро достиг своей ограды, и когда тать в очередной раз попытался заглянуть во двор сквозь выпавший сучок в дощатом заборе, я рявкнул:
— А НУ, КТО ТУТ⁈ – и поддал лапой по откляченному афедрону.
Тать взревел иерихонской трубой и подлетел выше забора — метра на три, чес-слово! — после чего плюхнулся в сугроб и заверещал истошным басом:
— Медве-е-е-едь! Батюшки светы! Медве-е-е-едь!
Заверещала. Потому что это была баба. Баба, наглухо укутанная в необъятный истёртый салоп* и пару пуховых платков. Я перекинулся в человеческий вид и спросил:
— И чего орёшь?
*Салоп — верхняя женская одежда
свободного кроя (по типу накидки),
могла быть с рукавами
или прорезями для рук.
— Так страшно ить, — шмыгнула носом баба из глубины намотанных платков.
— А чё шаришься?
— Так ить звали, — она снова шмыгнула носом, и я понял, что бабища плачет. Однако требовалось выяснить:
— Да кто звал-то?
— Коршун какой-то…
Тут я окончательно её узнал:
— А-а-а! С казино кухарка!
— Не-е, никаких коз у нас не было, — помотала она своими платками. — Господа приходили, играли… — Продух в платках слегка посунулся в мою сторону и удивлённый голос вопросил: — Так это вы, что ль, ваше высоко… — она запнулась, — благо… превосходит-ство?..
Мне аж смешно стало:
— Ты откель такое наименование взяла! Зови уж Илья Алексеич. Жди. За машиной теперь из-за тебя возвращаться! — с некоторой досадой проворчал я и, перекинувшись обратно медведем, широким махом помчал к оставленной «Победе». На бегу я размышлял: как так — шарашилась баба вкруг забора, а никто не среагировал? Однако, усаживаясь в автомобиль, я увидел, как ворота нашей усадьбы приветственно распахиваются, а вокруг мелькает быстрая тень. Присматривала, значицца, всё-таки!
И не сочла опасной.
Видимо, так.
Я въехал на двор, выскочил из машины и махнул рукой:
— Пошли! Как тебя там?
— Аграфена, — прогудело из платков.
— Долго ж ты собиралась!
— Боялась чегось…
— И «чегось» ты боялась? — переспросил я, усмехаясь.
— Ага! Я в училишше-то пришла — а там эвон как страшно! На входе документы спрошают. Я и забоялась подступаться-то…
— Ну и что? Сказала бы, что я приглашал. Хоть меня бы вызвали к проходной.
Мы поднялись к крыльцу, и дверь неслышно распахнулась передо мной. Опять лисьи штучки!
— Заходи! — пригласил я Аграфену и первым шагнул в тёплые сени, снабжённые по нынешним временам большими застеклёнными окнами.
— Красиво у вас! — оценила Аграфена, разматываясь из платков. — Как в музее!
Пустота фыркнула и хлопнула входной дверью.
Дальше стеречь пошла.