луй меня… Если ты жалеешь старого мастера, дай ему умереть без мучений. Не говори Дане, не огорчай сорванца. Пусть думает: вот, Гвоздь поправится, мы спасем Гвоздя… Не отнимай у парня любимую игрушку. Мы-то с тобой взрослые люди, мы знаем, чего стоит жизнь. А жизни у меня осталась всего одна пригоршня. Катя! Ка-тень-ка…
Гвоздь плакал.
И она уже начала прикидывать, где бы ему раздобыть ту самую последнюю порцию, предсмертную. Вдруг одно обстоятельство сбило ее.
– Гвоздь… это было весной.
– А?
– Плохой из тебя влюбленный, милый мастер. Первый раз ты увидел меня весной. Точно, стояла теплынь. Но только в мае, Гвоздь, в мае.
Узник откинулся на подушки и закрыл глаза. Голосом, лишенным всяких чувств, он произнес:
– Да ты просто фригидная сука. За какие заслуги тебя, старую корову, в хозяйстве держат? Ведь даже подоить нельзя.
Катя хлопнула дверью, как давеча сделал это генерал. Три пары глаз встретили ее по эту сторону. Команда не спала. Все всё слышали.
Немо бесстрастно сказал:
– Мне очень хорошо, когда ты рядом. Катя.
Тэйки воскликнула:
– Не обращай внимания на обторчанного придурка. Ты боец – высший класс!
А Даня спросил без затей:
– Видишь?
– Ты мудрее, чем я думала, Даня…
Тут она зарыдала всерьез и бросилась к нему на грудь.
Генерал поглаживал Катины волосы и приговаривал:
– Ну что ты, что ты… Это не он говорил, это дрянь в нем говорила… Парень не в своем уме… Потерпи, Катя. Нам всем надо потерпеть, Катенька… Тут уж никуда не денешься, тут – только терпеть. Потерпи, потерпи, пожалуйста… Дурень наш потом сам извиняться будет…
И она понемногу успокоилась в Даниных руках. А когда пришла в норму, еще полежала немножко, вдыхая его запах и наслаждаясь этой нечаянной близостью.
Чуть погодя, генерал зашел к узнику и сказал с холодком:
– Кончено пари. Будешь лежать столько сколько надо.
– И сколько?
– Десять лет, мля.
Гвоздь с ужасом подумал: «Этот – может. Запросто».
И он принялся биться головой о кроватную спинку. Раз, два, пять, десять, двенадцать… Больно.
– Лучше подохну, чем терпеть от вас, сапрофитов!
– Не отвлекайся, долби.
Тринадцать, четырнадцать… Больно же!
– Ты мне не хозяин, Даня!
– Не натурально головой бьешься. Я не поверил.
Когда-то мастер читал о древнеримском герое, убившем себя, задержав воздух в легких и перестав дышать. Тоже способ, когда ничего другого не предлагается… И Гвоздь сделал глубокий вдох напоследок, так до конца и, не решив, пугает ли он сейчас Даню или на самом деле расстается с жизнью.
Генерал не уходил. Ждал, заметив странное поведение узника. Когда тот жадно вдохнул на сороковой секунде, Даня посоветовал:
– Попробуй еще разок.
И Гвоздь попробовал. Когда перед глазами пошли темные круги, он почувствовал пинок пониже спины, сбился и опять вдохнул.
– Дурак, – констатировал генерал. – Доходяга. Кончай фанаберию.
Не дожидаясь ответа, Даня вышел. Генерал не знал, как это бывает, когда каждая мышца разевает рот в жадном вопле: «Да-а-а-ай!» Зато он знал, что от ломки люди с ума сходят, на стенку лезут, других людей режут, но только не совершают самоубийств. Ведь смерть не несет в себе дозу.
На третью ночь Даню разбудил Немо.
– Генерал… Надо встать. Надо пойти к мастеру. Мастер шалит. Не вижу пока, чем кончится, но хорошего не будет.
Даня вскочил и вылетел в соседнюю комнату. Там Гвоздь сосредоточенно отгрызал собственную руку. Под койкой растекалась алая лужица.
Совершают наркоманы самоубийства или мет, кто их знает. Генерал крепко усомнился в собственном опыте. Убить узник себя хотел или удрать вознамерился ценой куска собственной плоти, непонятно. Но на всякий случай он переселил Катю в комнату Гвоздя. А когда она отсутствовала, ее замещал кто-нибудь другой.
Той ночью Гвоздь бился, не даваясь им в руки, однако медвежьей хватке Немо он ничего противопоставить не смог. Рану обработали йодом, кровь худо-бедно остановили, места укусов перевязали. Даня срочно вызвал Рыжего Макса, полумага и полумедика одновременно, ничего не умевшего до конца, но все-таки хоть что-то понимавшего в лечении. Тот явился к рассвету, увидел странную картинку и даже открыл рот, чтобы задать парочку вопросов. Однако тут он увидел, как смотрит на него Даня, и вопросов задавать не стал. Рыжий побормотал над Гвоздевым запястьем, вымазал его в каком-то дешевом магическом вареве, а потом высказался в духе ничего-особенного-я-заживил-основное-я-не-основное-само-скоро-затянется…
Даня хладнокровно объявил мастеру:
– Не напрашивайся на болеутоляющее. И на снотворное тоже не напрашивайся. И на успокоительное. Не старайся зря, не получишь, хоть неделю под сумасшедшего коси.
– Сволочь, – констатировал Гвоздь. – Фашист.
– А если еще раз вытворишь такое, то я своими руками вырежу для тебя резиновую манжетку на шею. Неснимаемую. Будет очень не удобно жрать, да и спать – тоже не особенно приятно. Зато не загрызешь сам себя.
– Осчастливь меня на полную катушку, благодетель! – зло откликнулся узник.
Гвоздь кидался на всех, как цепная собака, орал, ругался, плевался, даже пускать газы начал. Катя все терпеливо сносила. Время от времени Даня приказывал снять наручники с одной руки мастера и перенести на другую, или же на ногу. В эти минуты узника держали всей командой.
Через несколько суток его раздражение сменилось апатией. Гвоздь холодно ненавидел весь мир, он целыми днями молча смотрел в потолок. Ничего не ел и не пил. По ночам корчился, бил ногами в спинку кровати, но не стонал, видимо желая избежать хотя бы этого унижения. Он чувствовал себя сильно обозленным мертвецом…
Порой он пытался уговаривать Катю освободить его. Осаждал ее изобретательно и терпеливо, строя всякий раз новые лукавые подходы.
Однажды Даня услышал в комнате Гвоздя шум. Заглянув, он увидел странную картину: Тэйки сидела на Кате и отбирала у нее какой-то предмет. Катя отчаянно сопротивлялась.
Генерал подошел поближе и одним движением выдрал из ее рук… пилу-ножовку. Он осмотрел наручники, но нашел лишь пару царапин.
Катя сидела на полу – растрепанная, сердитая и жалкая одновременно; ей хотелось сказать что-нибудь оправдательное, она вполне осознавала, сколь глупо поступает, – и когда пилила, и теперь. Но слова не шли ей на язык. Не подворачивалось ничего подходящего…
– Вот так… – только и выдавила она.
– Я тебя не виню, – неожиданно мягко ответил генерал, – я тебя совсем не виню. И никто тебя винить не станет. Но ты помни: если придется тебя у койки Гвоздя заменить, то любой из нас справится с работой сиделки хуже тебя. Усекла?
– Да. Я… я больше не буду. Прямо затмение какое-то нашло.
– Ладно. Это ж мастер… зубы заговаривать. За полчаса кому хочешь башню сорвет. Ты еще, Катя, хорошо держишься.
Гвоздь не сказал ни слова. Он, как змея, не мигая, смотрел на троицу, пристально и недобро. В глазах его плескались ледяное презрение и жгучая жажда. Узник твердо знал: правда на его стороне, а значит, он обязательно вырвется. Не сегодня, так завтра. Не завтра, так через неделю.
Генералу давно надо было заняться делами: команда жива, покуда она способна себя прокормить, а когда сидишь сиднем, еды не прибавляется… Немо дневал и ночевал в «Бобре» занимаясь его починкой. Когда тягач стал как новенький, генерал взялся планировать очередную операцию.
Три дня спустя команда ходила на транспорт. Даня побоялся оставлять Катю один на один с Гвоздем и взял ее вместе с Тэйки в рейд. Немо остался временно исполняющим обязанности сиделки при мастере.
«Этот не подведет. Хоть и нехорошо так думать, а железяку не разжалобишь…»
Команда атаковала и разбила обоз из четырех машин недалеко от места, где раньше был город Домодедово. Одна машина, полная Верных защитников, развернулась и ушла, другую взорвали вместе с тремя гоблинами-солдатами, даже не успевшими выскочить оттуда. Еще два грузовика наполнены были продуктами, и этого команде хватит надолго. Бензин слили, – потом его можно будет поменять на соляру, которую тягачи пьют, как лошади…
Генералу было очень неудобно перед подземными, поскольку команда не выполнила заказ. Но, с другой стороны, он ведь обещал только попробовать, и обе стороны знали, что в таком деле твердых гарантий быть не может…
Даня связался с Кругом, извинился за срыв операции, а потом предложил тонну харчей в качестве компенсации. В сущности, это было хорошее предложение. Но великий и ужасный Исидор Пламенный Фонтан решил заняться воспитанием команды. Для начала он немного поорал. Потом заявил: «Никаких отношений между нами не будет, пока вся твоя команда не предстанет перед Судом Неподкупных! В ином случае Круг лишает тебя и твоих людей своего покровительства». После этого Исидор замолчал, ожидая слов смирения и раскаяния. Даня тоже молчал некоторое время, прикидывая, как бы ему лучше поступить. В конце концов, он просто отключил токер.
– Э! Ты чего! Поссориться решил? – накинулась на него изумленная Тэйки. – Нам еще с магами драться не хватало!
– Ничего они нам не сделают. Обещают лишить покровительства…
Тэйки мерзко захихикала:
– О да! Покровительство всемогущих и многомудрых! Страх как хочется лобызнуть им э-э…
– Извращенка. В общем, если кренделей выписать не обещали, то и хрен с ними. Понадобимся – найдут. А покровительством своим пускай утрутся. Как же это в древности генеральный маг Брежнев говорил… э-э-э… оба! «И без них Советское государство не скудно было».
Катя остановила тягач и принялась беспробудно ржать.
Команда вернулась домой. Генерал раз пять посылал в убежище условный сигнал, но никто не реагировал. Потом Немо удосужился открыть перед ними входные двери и впустить тягачи в гараж.
Когда троица вошла в «счастливые двадцатые», Немо лежал посреди комнаты, уставившись в потолок. Руки и ноги его выписывали бессмысленные кривые, зрачки хаотически перебегали с места на место, а губы шевелились, посылая небесному владыке всех киберов беззвучную молитву. Как Немо ухитрился доползти до пульта управления входами в убежище, да еще и поработать на нем, никто не смог понять, а сам Немо – вспомнить. Положение облегчалось тем, что теперь генерал точно знал какую именно гадость надо вкалывать бедняге от киберстолбняка.