Юдин смотрел на Андрея Андреевича с нескрываемым восхищением, и даже томный Жорж Левидов как-то оживился. Механик Короткевич не поверил и, будучи человеком прямолинейным, сказал:
— Бред.
— А вот посмотрим, — ответил Андрей Андреевич и сразу с неукротимой энергией взялся за дело.
За полчаса провернул через штаб назначение нового кока и сам пошел за ним в экипаж, где тот временно числился. Затем отправился в водолазный отряд и там вступил в переговоры не с начальником отряда, а с одним знакомым старшиной и кое-какими водолазами.
Договор был заключен на следующих условиях:
1. Товарищ Скублинский является ответственным руководителем работ и указывает, где находятся консервы.
2. Миноносец предоставляет для буксировки водолазного бота свой моторный катер, и команда миноносца оказывает водолазам всю необходимую помощь.
3. Водолазы работают в частном порядке после семнадцати часов, то есть во внеслужебное время, и в качестве вознаграждения получают: из первого ящик консервов 50%, из второго 30%, а из всех последующих — 10%.
4. Если в течение трех дней работы никаких консервов обнаружено не будет, товарищ Скублинский уплачивает водолазам за беспокойство один ящик сахара и один ящик хозяйственного мыла.
Ни сахара, ни мыла у Андрея Андреевича не было, но это его нисколько не беспокоило. Он был абсолютно уверен в успехе и на следующий день ровно в семнадцать часов приступил к работе. Где-то раздобыл небольшой бон[85] и ошвартовал его у выступившего из воды края палубы «Памяти Азова». Потом рядом с боном поставил водолазный бот и свой катер и, откинувшись на спинку кормового сидения, благодушно закурил.
Его дело было сделано, и за него распоряжался новый кок Чугунный. Он обстоятельно разъяснил водолазам, как им добраться до склада, петухом расхаживал по бону и время от времени даже покрикивал — вероятно, воображал, что он боцман. Первый водолаз осторожно сполз по наклонной палубе, ушел под воду и, качаясь, растворился в зеленой темноте. От него остались только крупные пузыри воздуха, с бульканьем лопавшиеся на поверхности, но смотреть на них было неинтересно.
Значительно приятнее было бы пока что вздремнуть, и Андрей Андреевич, поудобнее устроившись в углу своего кормового сиденья, надвинул козырек фуражки на глаза.
Отлично припекало июльское солнце, лениво плескалась за бортом волна, и равнодушно постукивала водолазная помпа. За последнее время он начал понемногу полнеть, и это следовало приветствовать.
В полусне он отчетливо увидел свой новый буфет резного орехового дерева, который купил буквально за гроши, и на буфете недавно присланный с Украины окорок, но внезапно на бону закричали.
Кричали «ура» и еще что-то. Из воды медленно поднимался обвязанный концом большой деревянный ящик.
— А ну, навались! — обрадовался водолазный старшина и сам схватился за конец.
Через минуту ящик уже стоял на бону. Одним ударом топора с него снесли крышку и увидели: плотными рядами в нем стояли круглые консервные банки.
Андрей Андреевич улыбнулся. Все было в совершенном порядке.
13
Черт знает в каком дурацком положении может иной раз оказаться человек!
Бахметьев сидел в своей каюте перед письменным столом и старался не видеть нагроможденных на столе консервных банок, но это было невозможно — банки стояли сплошной стеной и демонстративно блестели.
Он просто не мог от них отказаться — они были нужны его сыну Никите. И потом, вся команда их брала, даже коммунисты, и как будто это было вполне законно: со дна моря имущество принадлежит тому, кто его поднял.
Но, с другой стороны, Андрей Андреевич был несомненным прохвостом и, больше того, врагом, а принимать подарки от прохвостов и врагов не годится.
Вообще лучше бы этих консервов совсем не существовало. Команду почти невозможно было заставить делать дело: все только и думали что о новых поисках продовольственных кладов.
После обеда спали сколько захочется. Прибирались, даже в собственных помещениях, из рук вон плохо. Орудия и торпедные аппараты совсем запустили и охотно чистили только свои ботинки.
И командир корабля Андрей Андреевич к этому относился вполне благодушно. На все доклады неизменно отвечал:
— Бросьте, батенька. Все это было хорошо при старом режиме, а теперь ни к чему.
Сволочь такая, подлизывался к команде! И конечно, команда это видела. Непочтительно посмеивалась, когда он с ней обращался запанибрата, чуть ли не в глаза называли его Брюхо, но охотно беседовала с ним о предстоящих спасательных операциях.
Теперь он затеял подъем консервных запасов с затонувшего на входном фарватере «Олега». Ему доподлинно было известно, что в четвертом погребе погибшего крейсера хранилось по меньшей мере двести ящиков, и он действовал, не теряя времени.
Уже получили разрешение выйти на пробу машин, съемку назначил на четырнадцать часов, а у «Олега» собрался поставить миноносец на якорь и при помощи тех же водолазов произвести обследование.
Кладоискатель! Спекулянт! Нужно было срочно переводиться с этого неладного корабля. Куда? Куда угодно, только бы не видеть самодовольной лунообразной физиономии Андрея Андреевича.
— Обед! — вдруг сказал за дверью тоненький голосок мальчишки-вестового.
Значит, нужно было идти в кают-компанию наблюдать эту самую физиономию в непосредственной близости, и, тяжело вздохнув, Бахметьев встал.
За обедом Андрей Андреевич был необычайно весел. Рассказывал анекдоты и первый им смеялся. И смеялись все, несмотря на тоя. что анекдоты были старыми и бездарными. Смеялись, потому что были чрезвычайно довольны супом из консервированного мяса.
Даже разочарованный в жизни штурман Жорж Левидов снисходительно посмеивался, даже угрюмый механик Короткевич благодушно хмыкал, и только один Бахметьев оставался безучастным. Впрочем, и он, совершенно неожиданно, развеселился, что произошло при следующих обстоятельствах.
Разговор почему-то зашел о возможностях для моряка устроиться на берегу, и артиллерист Юдин утверждал, что такой возможности не существует.
— Что вы! Что вы, золотко! — запротестовал Андрей Андреевич. — Море вообще не приспособлено для человеческой жизни, и флот — не что иное, как пережиток. Лично я очень мечтаю смыться на бережишко.
— Что делать? — спросил Юдин.
— Дело всегда найдется, — и Андрей Андреевич, ласково улыбнувшись, потер руки. — Я, знаете ли, совместно с братом моей супружницы открыл кондитерскую.
Алеша Гусев насторожился. Он еще не забыл того, что с ним случилось в маленькой кондитерской на углу Литейного и Бассейной. Он храбро заявил, что готов съесть двадцать пять любых пирожных, а стоявший за прилавком толстый армянин поднял его на смех.
— Кондитерскую? — спросил он.
— Именно, — ответил Андрей Андреевич. — Мой компаньон — юрист, но обладает недюжинными коммерческими способностями. Мы прелестно устроились в очень хорошем районе — на углу Литейного и Бассейной.
Алеша Гусев внезапно захлебнулся супом. Потом прокашлялся и сказал:
— Чудовищно!
Значит, толстый подлец был братом жены капитана, а такая же жирная дама, хихикавшая за кассой, — его женой!
— Возмутительно! — добавил он. — Бр-р!
Вот тут-то Бахметьев и засмеялся. Смеялся он долго и от чистого сердца. Особенно его радовало выражение оскорбленной невинности, написанное на лице Андрея Андреевича.
— Нэпман! — сказал Алеша Гусев, который никак не мог успокоиться.
— Я вас не понимаю, — обиделся Андрей Андреевич. — Кроме того, нэпман — это человек, занимающийся общественно-полезной деятельностью. Более почтенной, например, чем деятельность какого-то судового минера. Пора, молодой человек, отказаться от старорежимных кастовых предрассудков.
— Старорежимных? — с трудом сдерживая улыбку, переспросил Бахметьев.
— Да, — твердо ответил Андрей Андреевич. — Я нисколько не стыжусь своих занятий коммерцией, а наоборот, очень ими доволен. — И, строго взглянув на Бахметьева, добавил: — Я, знаете ли, больше не дворянин и очень скоро уйду с этого вашего флота.
Конечно, он не подозревал, что слова его окажутся пророческими, но факт остается фактом: свою морскую службу он закончил в тот же день, и закончил неудачно.
Произошло это потому, что кондитерской он управлял несравненно лучше, чем миноносцем, а также потому, что миноносец стоял в очень неудобном для съемки положении.
Кроме того, следствие по его делу выяснило множество не слишком благовидных подробностей его, так сказать, внеслужебной активности.
Андрей Андреевич бодро взбежал на мостик, решительно приказал отдать концы и сразу же дал полный назад, рассчитывая задним ходом выбраться на середину гавани.
Может быть, он не учел, что ветром его должно было прижать к стоявшему рядом линкору «Республика», а может быть, у него были преувеличенные представления о том, как машины набирают ход.
— Нас сносит, — осторожно доложил Бахметьев, но Андрей Андреевич неожиданно вскипел:
— Кто здесь командир, я вас спрашиваю: вы или я?
Он абсолютно был уверен в себе и отнюдь не собирался согласовывать свои приказания с Бахметьевым, которого считал мальчишкой и вдобавок хамом.
— Есть! — ответил Бахметьев и отошел в сторону.
Миноносец трясся на заднем ходу и уже шел довольно быстро, но серая громада «Республики» приближалась еще быстрее. Катастрофа была неизбежна, а комиссар Федоров стоял рядом с командиром и ничего не предпринимал. Почему он вообще никогда и ни во что не вмешивался?
«Он был плохим комиссаром», — решил Бахметьев, хотя еще совсем недавно такой комиссар, как Федоров, показался бы ему идеальным.
— Лево на борт! — скомандовал Андрей Андреевич и одновременно застопорил левую машину. Но уже было поздно.
На юте «Республики» внезапно появилась черная бородатая фигура сторожа. Он вприпрыжку бежал навстречу миноносцу и, размахивая руками, кричал: