Красноармейцы провожали неожиданно появившегося на простреливаемой позиции комбата ошарашенными взглядами. Не ожидали. Да он и сам от себя не ожидал, если честно.
Откуда-то сбоку вывернулся лейтенант Степцов с круглыми, словно у совы, глазами, заорал в ответ:
– Тарщ капитан, куда вы, нельзя, убьют же! Ляжте, убьют! Да ляжте ж вы!
Кобрин хотел было выматериться в ответ, но лейтенант толкнул его в сторону, а сзади навалился Зыкин, опрокидывая на землю. Вовремя: буквально в полуметре ударила строчка пулеметной очереди, взлетели невысокие фонтанчики выдранной травы. Сорвавшаяся с головы каска – ремешок Сергей не затягивал, «СШ-40» – не навороченный шлем его бронекомплекта из будущего, если прилетит подарочек от противника, может и шею сломать – откатилась вперед и тут же дважды подпрыгнула, издав металлический звук.
Особист сполз с его спины, дернул за ремень портупеи и шумно задышал в ухо:
– Давай, Степаныч, двигай за мной. Вон воронка, метра три отсюда, там и укроемся.
– Какого…
– Ползи за мной, говорю.
Съехав следом за товарищем на дно неглубокой, едва уместились вдвоем, воронки, Кобрин длинно сплюнул. На зубах неприятно похрустывала невесть когда попавшая в рот пыль.
– Во, гляди, командир, как прилетело.
Сфокусировав взгляд, комбат с удивлением разглядел в руке товарища простреленную каску. Его собственную каску. И когда только успел прихватить, ее ж в сторону отбросило? Одно отверстие было аккуратным, просто круглая дырочка, окаймленная ободком отслоившейся краски, второе – продолговатая пробоина с загнутыми внутрь краями: пуля вошла под большим углом, но не срикошетировала. Выходные отверстия выглядели еще более впечатляюще. Да уж, окажись в этот момент внутри шлема его башка, сейчас уже остывал бы с разнесенной вдрызг черепушкой.
– Ладно. – Кобрин забрал у мамлея пробитую каску, надел на голову, с усмешкой подумав, что дважды снаряд в одну воронку не попадает. Чушь, разумеется, несусветная, даже самый слабенький тактический компьютер на раз-два докажет обратное, но многие отчего-то верят. – Спасибо, Витька, вовремя вы меня с лейтенантом притормозили. Но сейчас тормозить вредно для здоровья. Степцов жив?
– Живой, что ему сделается. К своим уполз.
– Вот давай и мы поползем, только осторожненько…
Земля мелко подрагивала от недалеких взрывов, со стен воронки пыльными ручейками осыпалась иссушенная тротилом глина: получившие новый приказ минометчики укладывали осколочные «подарки» перед носом атакующих фрицев, отсекая их и прикрывая отступление батальона. Гитлеровцы снова залегли, и вырвавшиеся вперед танки вынуждены были притормозить, опасаясь слишком оторваться от пехоты. Это позволило остаткам второй роты, от которой уцелела от силы половина, более-менее организованно отступить. Точнее, отползти. Да и «коробочки» помогли, отвлекая панцерманов огнем, к сожалению, не слишком прицельным. Хотя два из пяти оставшихся танков подбить удалось. Один фриц сгорел, второму разворотило ходовую. Но разворотило знатно, теперь проще на запчасти разобрать, чем чинить…
…Батальон отходил. Не так, чтобы все вышло в точности согласно первоначальному плану, но на этот самый план Кобрин, если уж начистоту, особо и не надеялся – слишком хорошо представлял возможности противника. Но большинство бойцов вывести удалось. С другой стороны, практически полностью уничтожить батальон пехоты и несколько десятков бронемашин (поврежденный и сгоревший автотранспорт никто даже не считал) – весьма неплохо для второго дня войны! Конечно, всю группу они не раздолбали, но затормозили надолго. Минимум до обеда, а может, и куда дольше.
Танкисты старлея Иванова до последнего прикрывали отступление, выйдя из боя всего с восемью машинами из шестнадцати. Сам ротный навечно остался в одной из полыхнувших «тридцатьчетверок». Кобрин видел, как это произошло: когда танку сбили гусеницу, экипаж мог покинуть машину и спастись, но остался на месте и продолжил вести огонь. Прежде чем их сожгли, танкисты успели сделать целых четыре выстрела, три из которых оказались удачными…
На уцелевшие танки погрузили раненых и остатки боеприпасов. Минометы же, как и планировал комбат, пришлось бросить, взорвав на позициях. Немцы, как и вчерашним утром, не преследовали, зализывая раны. Да и какое, на хрен, преследование, учитывая ТАКИЕ потери? Но шагающего в составе походной колонны Кобрина – ехать с ранеными на броне он отказался категорически, предпочитая оставаться рядом со своими бойцами, – отчего-то не покидало дурное предчувствие, что все еще отнюдь не закончилось. Ощущение приближения чего-то страшного угнетало; противный липкий страх ворочался в груди, путал мысли. Да, он боялся. Но не за себя, а за несколько сотен уставших солдат, за его батальон. Боялся – и не мог понять, что именно его волнует. И это злило и раздражало сильнее всего.
Зато когда в хвосте колонны заорали «Воздух» и над головой прошла, завывая двигателями, первая тройка пикирующих «Ю-87», все мгновенно встало на свои места. Исчез и страх. Фрицы вызвали-таки авиаподдержку. Укрыться на дороге было негде, а до кромки спасительного леса оставался еще почти километр.
– Рассредоточиться! Прочь от дороги! К лесу! – заорал Сергей, просто чтобы хоть что-то сделать.
Поскольку никакой команды бойцы не дожидались, прекрасно понимая, что происходит и чем это грозит, и начали разбегаться, едва заслышав вой самолетных моторов. Буквально секунду спустя за спиной сдвоенно грохнуло, затем еще раз и еще: убедившись, что цель обнаружена, немецкие пилоты начали бомбардировку…
Глава 7
Ужинать Сергею не хотелось абсолютно, однако он заставил себя съесть полбанки тушенки с хлебом, по твердости уже вполне способным соперничать с сухарем. Силы ему нужны. Еду принес вчерашний сержант из хозвзвода – как там его, Карпенко вроде? Смотри-ка, уцелел, молодец. Левая рука, правда, висит на перевязи, но выглядит ничего, бодро.
– Только это, тарщ капитан, чая сегодня нету и не будет. И сахару тож. Сгорели все припасы, бомба германская попала. – Красноармеец понурился, будто был лично виноват в случившемся. – Я вот вам водички попить принес, хорошая водичка, чистая и холодненькая. На хуторе колодец имеется, тама и набрали, – несмотря на чисто украинскую фамилию, боец смешно «окал».
– Спасибо, сержант, ступай. Хотя постой. Где пограничники расположились, знаешь? – Карпенко кивнул. – Добро. Пришли ко мне их командира, лейтенанта Авдеева, скажи, я зову. Выполняй.
Устало привалившись спиной к замшелому комлю, Кобрин прикрыл глаза. Да уж, денек выдался… неслабый. Врагу не пожелаешь. Хотя нет, глупость сказал. Ну, в смысле подумал. Вот кому-кому, а как раз фрицам он бы подобных деньков побольше пожелал. Как минимум семь в неделю и 365 в году. Чтоб жизнь медом не казалась.
После рокового авианалета, стоившего батальону почти полсотни бойцов и пяти из восьми оставшихся танков, они почти час отсиживались в лесу, приходя в себя и оказывая помощь раненым. Если честно, Кобрин, прекрасно знающий, КАКИЕ потери несли на марше советские войска в июне – июле 41-го именно от налетов люфтваффе, должен был признать, что батальон еще легко отделался. Нет, потери безусловно тяжелые, и погибших немыслимо жаль, но… та часть его разума, что отвечала за стратегический анализ ситуации и потому обязана была оставаться холодной, настаивала именно на этом. Всего три слова, собственно говоря: «Могло быть хуже». Да, могло. Но его бойцы – не зря он вчера перед отбоем толкнул короткую речь, в которой учил, как себя вести при появлении вражеских самолетов, – отреагировали именно так, как и требовалось. Проще говоря, начали разбегаться, не позволяя немецким пилотам атаковать скопления живой силы.
Пикирующий «восемьдесят седьмой» – чрезвычайно опасный противник, но он просто физически не может гоняться за одиночными целями: тупо не хватит ни бомб, ни боеприпасов к бортовому оружию. Потому основные потери батальон понес от первых сброшенных по «хвосту» колонны фугасок, после чего немцы перенесли основное внимание на танки, оказавшиеся для них куда более желанными целями. Вот и получилось, что благодаря танкистам им и удалось избежать катастрофических потерь. Три последние «тридцатьчетверки» успели добраться до опушки, с ходу вломившись в заросли, укрывшие боевые машины от немцев. Сбросив оставшиеся бомбы прямо на лес – скорее всего не столько надеясь куда-то попасть, сколько просто не желая возвращаться на аэродром с опасным грузом на пилонах, – «лаптежники» убрались восвояси. Наверняка отрапортовавшись по прилете о полном уничтожении колонны бронетехники противника и рассеивании живой силы: приписки на любой войне и в любой армии – дело абсолютно нормальное и привычное.
Прекрасно понимая, что «лаптежники» вряд ли вернутся, Кобрин распорядился погрузить тяжелораненых на уцелевшие танки и отправил их в сторону железнодорожного моста, до которого батальон не добрался от силы трех километров. Несмотря на потери, комбат не собирался менять планов: мост – слишком лакомая цель для фашистов, и уничтожить его категорически необходимо. Если, конечно, его уже не захватила какая-нибудь диверсионная группа. В принципе даже если и захватила – тоже небольшая проблема, силы пока есть, выбьют. До самого моста Кобрин гнал батальон в максимальном темпе, хоть преследования особо и не опасался – слишком велики оказались потери потрепанной мехгруппы. Это не вчерашний бой, сегодня фрицы по сусалам получили куда как сильнее. Они к подобному пока не привыкли, так что практически однозначно станут ждать подхода подкрепления. А вот оборонять ли его, перед тем как взорвать, Сергей пока не решил. Бойцы измотаны, много раненых, да и боеприпасы подходят к концу. Минометов опять же у них больше нет, а из пулеметов осталась только половина. Логичнее всего рвануть переправу к известной матери и уходить дальше на восток. Должны же они, наконец, повстречаться хоть с какой-то регулярной частью Красной Армии?!