– Благодарю вас за рассказ, товарищ Зыкин. – Берия снял пенсне и привычно потер переносицу большим и указательным пальцами. – Не стану скрывать, все это я уже знаю от моих источников. За исключением нескольких незначительных деталей, о которых вы только что рассказали. Вы с товарищем Минаевым героически сражались и нанесли противнику существенный урон. Действия батальона существенно помогли в той ситуации, что сложилась на фронте в первые дни войны. Но вы ведь умный человек, профессиональный чекист и поэтому прекрасно понимаете, что я захотел с вами поговорить вовсе не поэтому? Что нам еще есть что обсудить. Не правда ли?
Зыкин осторожно кивнул, ощутив, как по спине побежал холодный ручеек. Отнюдь не первый за проведенное в кабинете главы всесильного наркомата время.
– Вот и хорошо. Тогда продолжим. Кстати, – народный комиссар сделал вид, что произнесенная следом фраза пришла в его голову только что, однако Виктор отлично видел, что это не так. Да, собственно, тот и не пытался особенно лицедействовать. – Возможно, вам будет интересно, но результатами нашего с вами разговора интересуется лично товарищ Сталин. Лично! И именно он попросил выяснить у вас, ну, скажем так, некоторые подробности, о которых вы, как мне кажется, не упомянули в рапорте.
– Товарищ народный комиссар…
– Успокойтесь, товарищ лейтенант, – наркомвнудел легонько прихлопнул пухлой ладонью по покрытой зеленым сукном столешнице. – Поверьте, вас никто и ни в чем не обвиняет.
«Угу, по крайней мере пока, – автоматически докончил фразу Виктор, не сводя взгляда с лица Берии. Мысленно, разумеется, докончил. – Ну, а чего я, собственно, хотел? Не в сказку, чай, попал».
– Сейчас меня интересует исключительно ваше личное мнение. Вы ведь знали товарища Минаева с довоенных времен, несколько лет служили вместе. Знали, скажем так, всесторонне, поскольку по долгу службы просто обязаны были знать больше, чем кто-либо из окружения. Верно?
– Так точно, товарищ народный комиссар.
– Вот и отлично. Вам не показалось, что с некоторого момента он, ну, пусть будет, несколько изменился? Вы ведь постоянно находились рядом, просто не могли не заметить в его поведении чего-то необычного, возможно, даже подозрительного? Что скажете?
Несколько секунд в кабинете царило молчание, затем Зыкин решился. А что оставалось делать? ЕМУ врать бессмысленно. Да и стоит ли? Ну, а если не поверит? Значит, судьба…
– Товарищ народный комиссар, – откашлявшись – в последний момент горло все же свело предательским спазмом, – твердым голосом произнес особист. – Вы совершенно правы. Я не мог говорить об этом раньше, поскольку… поскольку меня бы просто не стали слушать. Даже на уровне особого отдела фронта, куда я попал после госпиталя. Вот поэтому это и не вошло в рапорт.
– Даже так? – судя по всему, Берия был искренне заинтересован. – И отчего же?
– Сочли бы выжившим из ума. Это в лучшем случае.
– То есть вы хотите сказать, что стать умалишенным – это лучший случай?!
– Именно так.
– Ничего не понимаю… – Вернув обратно пенсне, Лаврентий Павлович несколько раз моргнул, привыкая к изменившейся остроте зрения. – Значит, так, лейтенант, рассказывайте все, что знаете, а я уж сам решу, сошли вы с ума или нет. Все, что знаете, без утайки. Можете считать это приказом вышестоящего начальства. – Берия коротко усмехнулся уголками губ. – Понятно?
– Так точно.
– Начинайте, я слушаю. – Народный комиссар откинулся на спинку кресла, чуть прикрыв глаза. – Все – и с самого начала…
– Я действительно достаточно хорошо знал капитана Минаева. И по службе, и в личной жизни, в быту, так сказать. В том числе и то, что называется психологическим портретом. Ну, или поведенческими реакциями в той или иной жизненной ситуации. – Зыкин на миг замялся, решая, стоит ли пояснить, но наркомвнудел лишь коротко махнул пухлой рукой: мол, продолжай, я в курсе, что это значит. – Поэтому могу с уверенностью заявить: комбат Минаев, каким я его знал до начала войны, и тот, кто отдавал приказ вывести батальон из расположения и сражался с противником, – это, по сути, два абсолютно разных человека. Не внешне, разумеется, а именно что психологически. – Виктор легонько постучал себя указательным пальцем по виску.
Зыкин ждал, что Берия задаст хоть какой-то вопрос, однако тот лишь коротко кивнул:
– Дальше.
– Первое время я не мог понять, что именно изменилось. Но, наблюдая за ним со стороны, постоянно находясь рядом, постепенно разобрался. Вернее, считал, что разобрался. Хоть и не мог понять, в чем причина и как подобное вообще возможно. Он стал смелее, решительнее, резче. Принимал любые, даже очень сложные решения практически мгновенно. Но самое главное – значительно вырос его профессионализм как командира. Я не особенно силен в тактике и стратегии, но сразу это заметил. Отчего-то убежден, что прежний Минаев не смог бы ТАК воевать. И одновременно он стал… – Виктор на миг замер, подбирая подходящее слово. – Ну, бесшабашнее, что ли? Рисковее. Словно вообще ничего не боялся, даже смерти. Пожалуй, он только одного и страшился: бойцов зря погубить. Он вообще всеми силами старался лишних жертв среди личного состава избегать. И потери очень тяжело воспринимал. Требовал, чтобы всех погибших поименно в списки заносили. Говорил: «в моем батальоне пропавших без вести не будет». Поначалу я думал, может, на него стресс так подействовал, нервное напряжение, все такое. Потом понял, что не все так просто. Но самое главное не это…
Лейтенант ненадолго замолчал, переводя сбитое непривычно долгим монологом дыхание.
– Продолжайте, товарищ Зыкин, я слушаю.
– Так точно. Но самое главное, капитан Минаев откуда-то точно знал планы немцев. С точностью до минуты знал, когда начнется артобстрел, сколько он продлится и какие именно цели попадут под первые залпы. Знал, когда пойдут бомбардировщики. Знал, что наша авиация ничем не поможет, поскольку истребители просто не успеют взлететь и сгорят на аэродромах. Сначала я ему, разумеется, не верил, но потом, когда увидел, что все происходит в точности, как он рассказал…
– Почему же, если он все знал, не попытался предупредить хотя бы штаб полка? Да и с округом, насколько знаю, связь на тот момент еще была? По крайней мере по радио?
Виктор невесело хмыкнул:
– Он прекрасно понимал, что ему никто не поверит. Сочтут паникером или провокатором, а то и чего похуже, и он не успеет вывести батальон из-под удара. Именно поэтому он связался с Августовским погранотрядом только в три часа, когда батальон уже занял позиции и ничего нельзя было изменить.
– Да, я знаю, – кивнул Берия, чему-то легонько усмехнувшись. – Докладывали. А потом ему радировали из штаба корпуса. И говорил он с товарищем генерал-майором довольно-таки резко.
– Я присутствовал при разговоре, – неуверенно сообщил Виктор, размышляя, стоит ли докладывать об этом эпизоде подробно. Однако нарком лишь коротко махнул ладонью:
– Сейчас все это уже не важно. Продолжайте, товарищ лейтенант. Что еще необычного ЗНАЛ комбат Минаев?
– Тактику действий вермахта. Направления ударов и номера частей противника в привязке к местности. Прекрасно разбирался в технических характеристиках немецкого оружия и боевой техники. И не только немецкого – он и нашим минометчикам несколько дельных советов дал, хоть и не артиллерист. Да много чего.
– Любопытно. А вот скажите, товарищ Зыкин, вы не думаете, что комбат мог быть… – Лаврентий Павлович внезапно замолчал, будто предлагая подчиненному самому докончить мысль.
– Нет, – твердо ответил Виктор. – Вражеским агентом, внезапно решившим предать хозяев и помочь своим, он не был. И быть не мог. Это я знаю абсолютно точно.
– Даже так? Прямо-таки точно знаете? Хорошо, дальше.
– А дальше, когда мы со Степанычем… простите, с товарищем капитаном оказались в немецком тылу, он рассказал мне, что…
Наверное, Зыкин был единственным лейтенантом госбезопасности, которому довелось увидеть всесильного наркома в подобном состоянии.
Едва дослушав рассказ до конца, Берия внезапно поднялся из-за стола и сделал несколько быстрых шагов, замерев за спиной сидящего Виктора. Особист дернулся было подскочить, но Лаврентий Павлович, положив на его плечи ладони, решительно опустил начавшего подниматься Виктора обратно на стул. Руки у хозяина кабинета оказались на удивление сильными. Ухо обжег злой шепот:
– Сиди. Если ти все это зачэм-то видумал, лэйтенант, ти даже не прэдставляешь, что с тобой тэпэр будит! Особэнно про то, что Совэцкий Союз распадется!
Грузинский акцент в голосе наркома стал ощутимо сильнее, и Зыкин понял, что это означает крайнюю степень волнения. По спине снова скользнул холодок страха. Ох, не к добру. С другой стороны, чему удивляться? Очень даже понятно: когда он в том лесу слушал жутковатые откровения Степаныча насчет будущего, тоже образцом абсолютного спокойствия не был. Это еще мягко сказано, угу…
Легонько хлопнув лейтенанта по плечу, Берия, постепенно успокаиваясь, несколько раз прошелся по кабинету из угла в угол. Пару секунд постояв у высокого зашторенного окна, Лаврентий Павлович шумно выдохнул и решительно вернулся на свое место.
Зыкин терпеливо ждал, прекрасно понимая, что сейчас лучше молчать, чем говорить.
– Почему молчишь? – Похоже, нарком окончательно перешел на «ты». – Больше сказать нечего?
– Я все рассказал, товарищ народный комиссар. Теперь вы понимаете, почему я не мог об ЭТОМ говорить? Не знаю и знать не могу, правда ли все это, но я Минаеву… ну, в смысле Кобрину, поверил. Он не врал, это точно. ТАК врать невозможно, нас хорошо учили разбираться в подобном. Он либо и на самом деле говорил правду, либо был абсолютно убежден, что не врет.
– Хорошо, я услышал. Ты правильно сделал, что никому об этом не сказал. Очень правильно. Вот только доказательств никаких… только слова.
– Да, доказательств нет, – со