Потом уже, в Ростове, наслушавшись моих выступлений, записались в батальон. Где я их и приметил. Парни – оторви да выбрось! Как их за все художества раньше не выперли из института, не представляю. Может, потому что они, при всем своем бардачном отношении к жизни (чем сильно напоминали современных мне студиозов), были очень грамотными ребятами? Во всяком случае, уже сейчас хлопцы советом и руками активно помогали в модернизации нашей техники при работе на заводе.
В «ближниках» охраны присутствовал и бывший офицер. Подпоручик из драгун – Андрей Василенко. Виртуоз сабель ного боя, у которого и мне было незазорно поучиться владению длинноклинковым оружием. А то с ножами давно могу обращаться, но вот с саблями как-то не приходилось… Два моремана-сигнальщика: Вячеслав Соболев с Иваном Кутиковым, тоже пришлись в тему. Сильные и ловкие будто пришли не с железных коробок, а с парусного флота, где постоянно по вантам бегать надо. При этом Кутиков, без всяких модификаций, обладал ночным зрением, почти не уступающим моему.
Еще была пара крестьянских парубков из казачьих станиц – Леха Пузякин (худой и длинный парняга с широкими словно лопата ладонями) и шустрый, словно капелька ртути, Богдан Ерема (если что Ерема – это фамилия). Ну а завершали «чертову дюжину» Борис Ивлеев – рукастый паренек с Путиловского, которого я выделил среди пришедших к нам людей Лапина, и Сергей Приштин (в девичестве Соломон Рубинчик) – «дважды угнетенный». Серега получил это прозвище, потому как относился к выкрестам. Папа его, исходя из каких-то внутренних убеждений, внезапно решил сменить веру и, забив на Тору, перекинулся в православие. Вот и получилось, что их семью сначала гоняли в местечке – за превращение в гоев, а потом, после переезда, их же гоняли в городе, но уже как жидов. В результате чего Сергей вырос крепким, драчливым, но не сломленным. У человека был один минус – к евреям Приштин относился просто с огромным предубеждением. Но умел сдерживать порывы души, поэтому прижился.
Что еще сказать за охрану? С ними я дополнительно занимался практически каждый день, и бойцы получились – огонь. А главное – мы все как-то даже мыслили на одной волне, что в целом тоже сильно способствовало душевному равновесию. Нет, у меня все подчиненные в батальоне просто орлы, только вот за ними, как и за любыми солдатами, надо постоянно присматривать, дабы чего не учудили. Но это вполне понятно и привычно. У нас в Афгане с личным составом та же фигня происходила. Нет, не в бою. Там косяков практически не случалось. Зато по возвращении в расположение… Толпа молодых мужиков, пусть даже в умат уставшая после выхода, способна на такие выходки, что уму непостижимо. Не зря говорят – солдаты те же дети, только с большими членами. Вот мы и куролесили, доводя своих офицеров до седых волос. Разумеется, не нарочно, а вследствие отсутствия мозгов и присутствия огромного шила в заднице.
Но с десятком охраны все получалось несколько по-другому. С ними взаимоотношения строились, словно с офицерской группой спецназа. Нет, и они учудить могут, но в меньшей степени и с гораздо меньшей частотой. Во всяком случае, окоп для «стрельбы стоя с лошади» рыли всего два раза.
Поэтому сейчас, принимая у хозяйственного Богдана тарелку, я кивнул и, усевшись на нары, отдал должное каше. Пока ел, состав очередной раз остановился. Выглянувший в дверь Журба оповестил:
– Опять на семафоре встали. – И цыкнув зубом, добавил: – Когда только доедем? Это же не езда, а ёрзанье. Каждые полчаса останавливаемся!
Тут он прав. Вот эти – дерг (вагон), блям (сцепка) уже достали. С другой стороны, хорошо, что вообще доехали, а то вчера сказали, что с путями что-то случилось и мы из-за этого ушли на другую ветку. Поэтому прибытие будет не на Казанский, а на Брянский вокзал. Но это все мелочи. Главное – едем. С удовольствием потянувшись, я ответил:
– Да вон, похоже, окраины уже видны, так что скоро на месте будем.
После чего подхватив оставшиеся полбулки хлеба и отпластав кусок от шмата сала, спрыгнул с теплушки на насыпь. Похрустывая редким гравием, прошел вперед до пассажирского вагона и, повернувшись к нему спиной, ударил каблуком по угольному ящику:
– Эй, сова! Открывай – медведь пришел!
В ответ тишина. Но я не успокаивался:
– Мурзилки, не тупите. Паровоз скоро поедет, а вы без шамовки останетесь. У меня тут хлеб белый с салом…
Под вагоном зашебуршало, и на свет божий появилась перемазанная угольной пылью мордаха пацана лет двенадцати. Он недоверчиво окинул меня взглядом, но, заметив продукты в руках, прищурил глаз:
– Чегой-то это ты, дядька, нас словно голубей подманиваешь? Али еды у тя завались? Али жалостливый такой?
Я мотнул головой:
– Нет. Дело есть. А это… – качнув в руке булкой, продолжил: – Задаток.
Мальчишка появился весь и, унюхав запах сала, гулко глотнув, деловито спросил:
– Чё надоть? Токмо сразу скажу, что у нас содомитов нема. Но ежели на стреме постоять надоть, то мы завсегда…
Пришлось успокоить:
– «Бугры»[1] не интересуют. А надо, чтобы вы, когда поезд на вокзал приедет, посмотрели, кто в наш вагон зайти захочет. Ну и нам рассказали.
Мурзилка тряхнул головой:
– Не понял. А сами-то чё? Глаза закроете, шоб их не видать?
– Нет. Мы раньше выйдем. Ну а вы глянете, кто на вокзале в теплушку ломиться станет. И если получится проследить, куда они потом пойдут, то помимо жратвы, еще и деньгами накину.
– Скока?
– Десять рублей дам.
Беспризорник шмыгнул, вытерев нос рукавом, и, показав в улыбке контрастно-белые на черной физиономии зубы, ответил:
– Вот теперича понял. А ежели не получится проследить?
Я пожал плечами:
– Тогда только два фунта белого хлеба и фунт сала. Мы вас ждать на площади будем. С той стороны, где башня с часами. Знаешь, где это?
Собеседник утвердительно кивнул:
– Знаю. Ну ладноть. Заметано! Токмо ситный с салом вперед!
Сунул ему задаток, но мелкий прохиндей попробовал возмутиться:
– Э-э! Всё договоренное давай! А вот десять рублёв потома.
Я ехидно ухмыльнулся:
– Лохов на рынке поищи. Сладишь дело, тогда и рассчитаемся.
Ничуть не расстроившийся пацан хмыкнул:
– Ну и ладноть… Долго вас ждать-то?
В этот момент паровоз свистнул, и я торопливо ответил:
– Давай грузись обратно. – А когда мелкий нырнул на свое место, добавил: – Ждать недолго. Всяко-разно не больше часа.
После чего, дождавшись, когда мимо начнет проплывать наша теплушка, заскочил внутрь.
Там мужики ждали окончания беседы. Коротко пересказав им содержание переговоров с деструктивным элементом, опять присел на нары и задумался. Ну да – сглупил я. Сглупил! В тот момент, когда думал: «Десять автоматических стволов! Всех запугаем», башка соображала не в ту сторону. Запугать автоматом, конечно, можно. Но лишь того, кто знает, что это такое. А кто не знает? Тут ведь людям лишь про пулеметы известно. Да и не в этом дело…
Ведь как себе представлял – противникам известно, что мы едем вдвоем. То есть для возможного ареста выделят четыре-пять человек, не больше. Представлялась картина – вот они к нам подходят, такие уверенные в себе, и предлагают сдать оружие. Но их, в свою очередь, окружают десять неулыбчивых рыл. После чего врагов нежно берем за кадык и предлагаем препроводить к начальству. И уже там всех лихо ставим раком. Может даже со стрельбой в том здании, где у них гнездо (тем более что особо жалеть мудаков из военной оппозиции я не собирался).
Но что же получается в натуре? Посмотрев, как всё происходит на крупных станциях, и пообщавшись с проводниками, я сильно приуныл. В той же Москве, при прибытии поезда, на перрон выходит человек двадцать бойцов из комендантской роты, которые стоят в оцеплении и помогают при проверке документов пассажиров, заодно отслеживая разных подозрительных типов. Вот и что у нас получается? Те, кто нас попросит сдать оружие, наверняка знакомы солдатам из оцепления. Хотя бы потому, что они заранее их предупредят о своих действиях и покажут мандат. И как тут сопротивляться? Нас ведь никто не знает. А документам, вполне возможно, далеко не сразу поверят. Поэтому бойцы бросятся помогать вязать приезжих бузотеров без всяких раздумий. Но уж если стрелять начнем, то там полвокзала трупов сложится, и Чур из ангела моментально превратится в распоследнего черта.
Исходя из этого, было принято решение ссаживаться с поезда не на вокзале, а на подъездах к нему. Ну и как вариант мелкой пакости – решили все запереть. В теплушке есть две двери и два окна. Вернее, два небольших оконных проема без стекол, но с деревянной ставней, запираемой на щеколду. Двери тоже могли закрываться на накидные крючки. Солидные такие – с палец толщиной. Поэтому фиг дверь откатишь, пока они закрыты. То есть, пока вагон будут пытаться вскрыть (а это время), мы рассчитываем успеть прибыть на привокзальную площадь, где беспризорники нам укажут, кто конкретно пытался проникнуть внутрь.
В общем, обсудив вчерне план, стали готовиться. А когда уже перед самым въездом в город остановились на очередном семафоре, то неспешно десантировались, переместившись на тормозную площадку. Правда, там оказалось настолько тесно, что, когда я влез на ступеньку с левой стороны, справа на насыпь чуть не выпал Федосов. Да и с дверью пришлось маленько потрепыхаться, соображая, как же сделать так, чтобы приподнятый крючок в момент закрытия упал в проушину. Но подперли его щепочкой, и все получилось. Ну а потом, стоя на площадке, поехали дальше.
Мимо проплывали какие-то сараи, амбары и, не побоюсь этого слова – лабазы. Черные бревенчатые дома с разновысотными заборами. Какие-то (судя по куче бочек) бондарные мастерские. В общем, Москву я не узнавал категорически. Во всяком случае, с этого ракурса. С другой стороны, а чего я хотел? ТГК «Киевский» увидеть или «Рэдиссон Славянскую»? Хорошо еще, что, когда состав сбавил ход до скорости бегущего трусцой человека, разглядел впереди характерную башенку и арочное покрытие перрона Брянского вокзала. Разглядел и скомандовал своим: