Муравьев ехал из Петрограда в Воронеж в смятении: «Как быть дальше? Ведь правы Ленин и большевики! Только партия большевиков понимает нужды села и может правильно решить крестьянский вопрос. А эсеры все больше скатываются на соглашательские позиции, выражают интересы кулачества. Положение крестьян-бедняков эсеры не улучшат».
И он стал говорить, спорить с товарищами о том, что партия левых эсеров должна пересмотреть свои позиции.
На второй съезд партии левых эсеров Муравьева не пустили, он был подвергнут остракизму. По его «делу» была создана комиссия, и ему было предъявлено обвинение в том, что он подрывает партию левых эсеров.
Защищать Муравьева отправились представители воронежской организации. Они явились в ЦК к Спиридоновой.
— Да вы знаете, какой он нам вред нанес! — замахала она на посланцев руками. — Мы говорим, что большевики творят зло. А что делал Муравьев? Да он хуже всякого большевика! Его надо исключить из нашей партии.
После возвращения делегации из Москвы воронежский губком левых эсеров вынес решение: не считаться с мнением ЦК. Пусть Муравьев продолжает работу.
Муравьев сделался осторожнее. Разговоры прекратил, а исподволь стал готовить переход в партию большевиков. Знали об этом только близкие ему люди. Знал секретарь губкома РКП(б) и его заместитель.
В июле 1918 года Муравьев поехал в Москву на III съезд левых эсеров, хотя в число делегатов он избран не был. Ему хотелось послушать, о чем будет идти речь. На съезде к нему подошла Спиридонова, лидер левых эсеров, женщина красивая, властная и отчаянная. Своей наружностью она напоминала учительницу: гладко причесанные волосы, невысокая, худощавая, с одухотворенным лицом.
— Милый, — сказал она ласково, словно погладила мягкой рукой по голове, — ты уж извини, так меня рязанцы информировали. Неудачно получилось. Товарищи, которые ездили в Воронеж, рассказывали мне, какую ты там работу проводишь.
«О чем это она? — подумал Муравьев. — Уж не дошли ли опять слухи, что я разделяю взгляды Ленина? Читаю его труды?» Очень сладка была с ним Спиридонова. А про нее шутили, что она даже деньги партийные за своим чулком держит.
— Мария Александровна, что вы передо мной извиняетесь. Это я должен перед вами каяться! — Муравьев, решил схитрить.
— Ты что здесь хочешь делать? — спросила она, не обратив внимания на его слова.
— Поговорить, послушать…
— Нет, нет, ты не должен здесь оставаться. Поезжай в Воронеж и передай Абрамову, чтобы вся организация была в мобилизационном состоянии. Произойдут очень важные события… Очень важные… — При этом Спиридонова загадочно усмехнулась.
«Что бы это значило? Желание избавиться, отправить меня подальше от горячих дел? Это ясно. Но о каких событиях идет речь? Что затевают левые эсеры?»
— Что вы имеете в виду, Мария Александровна?
— Я не могу тебе сказать всего… — Она повернулась, чтобы уйти.
— Изменения в руководстве Советской власти? — спросил Муравьев, а у самого похолодело внутри.
Спиридонова даже взмахнула рукой.
— Нет, что ты! Против Ленина никто не может выступить, ни у кого не повернется язык. — Она отвечала решительно, и Муравьеву показалось, что в данном случае говорит правду. — Но произойдут такие события, когда Ленин вынужден будет проводить нашу политику. — Спиридонова зашагала прочь.
«Что предпринять? Спиридонова слов на ветер не бросает!.. Срочно предупредить! Но с кем поговорить? Здесь, в Москве, нет нужных связей… Скорее в Воронеж, к секретарю губкома РКП(б) Носову!»
Было шесть часов вечера 6 июля. Муравьев ворвался в приемную губкома. У Носова шло заседание, но он вышел к Муравьеву.
— Что у вас?
Муравьев передал содержание разговора со Спиридоновой.
— Много нашей кровушки попьют еще эсеры! — Носов не на шутку встревожился, попросил телефонистку тотчас соединить с Москвой. Едва на другом конце провода ответили, его лицо потемнело. Он шепнул: — Опоздали!..
Выслушав до конца, сказал:
— Левые эсеры подняли мятеж. В три часа дня бросили две бомбы в немецком посольстве. Тяжело ранен посол Мирбах… Ленин дал указание мобилизовать все силы, немедленно поднять на ноги всех для подавления мятежа и поимки преступников… Нужно информировать членов губкома и мобилизовать воронежских большевиков… Спасибо, товарищ Муравьев.
Дерибас закрыл папку и посмотрел на Кандыбина:
— Где сейчас Муравьев?
— Это нужно выяснить. Работа воронежской левоэсеровской организации зачахла, но формально организация еще существует. Муравьев разговаривал с Носовым о вступлении в РКП(б), но решение еще не принято.
Кандыбин вызвал дежурного, выписал из дела адрес и приказал:
— Попросите приехать сюда этого человека. Да сделайте это очень осторожно, чтобы никто не знал. Будьте с ним деликатны. Объясните, что хотят поговорить по важному делу.
Дежурный ушел. Дерибас задумался: «Правильно ли мы поступили, что пригласили Муравьева в ЧК? Не напугается ли он? Согласится ли участвовать в операции против антоновцев?.. Вся жизнь этого человека, все поступки говорят о том, что он достаточно подготовлен для такого дела. К большевикам пришел после долгих скитаний…»
— Ты чем озабочен, Терентий Дмитриевич? — спросил Кандыбин.
— Думаю о Муравьеве. Мы не имеем права ошибаться.
— Я верю, что он справится, — твердо сказал Кандыбин. — Он все время действовал, руководствуясь своей совестью. И говорить с ним надо только начистоту!
— Да, ты прав.
Наступила ночь. За окном шумел ветер, ударялись и бились о стекла твердые снежинки.
Вой, ветер осени третьей,
Просторы России мети…
Дерибас любил стихи, и ему пришлись по душе эти новые строки Валерия Брюсова. Было голодно и неспокойно. Единственная была отрада — курево… И они дымили.
Дежурный вернулся быстро. Остановился у порога и четко доложил:
— Товарищ Кандыбин, Муравьева нет. Соседи сказали, что он уехал в деревню к своим родителям. Это где-то под Рязанью…
Жизнь иногда делает невероятные повороты, неожиданные и странные, которые трудно предугадать.
Мария Федоровна Цепляева — женщина энергичная и прямолинейная — пришла к окончательному решению выйти из партии левых эсеров и перейти к большевикам. Трудным путем шла она к пониманию истины. Выросла в рабочей семье, повидала нужду, рано пошла работать на строительство кабельного завода. В партию эсеров вступила до Октябрьской революции, и не оттого, что полностью одобряла программу этой партии, а потому, что большинство рабочих строительства, бывшие крестьяне, были эсерами. Она не любила выступать, но за твердый характер ее уважали И на заводе она имела авторитет. Цепляева носила с собой оружие, и некоторые руководящие деятели левоэсеровской партии даже побаивались ее. Абрамов, будучи как-то рассержен, заявил Муравьеву:
— Ничто меня не страшит, а Цепляиху боюсь. Она может и застрелить.
Сейчас ей было тридцать пять — возраст, когда решения принимаются сознательно и твердо. Это была невысокая черноволосая симпатичная женщина. Ее желание покончить с эсерами и перейти в партию Ленина было искренним, так как она убедилась в правоте политики большевиков. Мария Федоровна обсудила этот вопрос с Муравьевым, тот поддержал ее. И она полагала, что на этом свази с эсерами прекратятся.
Но свой разговор с секретарем воронежской губернской организации большевиков она откладывала со дня на день. И не потому, что колебалась, а так складывались семейные обстоятельства. Некоторые ее друзья иногда шутили, что Мария Федоровна одевается как монашка. Действительно, она почти всегда была одета в скромное черное платье. Но это происходило не оттого, что эта женщина не любила красивой одежды, а потому, что муж ее был рабочим, зарабатывал мало, а нужно было растить двоих детей. Дочь только недавно вышла замуж, и ей тоже требовалась помощь.
В этот вечер, как, впрочем, бывало довольно часто, Мария Федоровна легла спать поздно — зачиталась. Она читала рассказы Короленко, которые крепко запали в ее душу, и она долго не могла сомкнуть глаз.
Неожиданно раздался стук в окошко.
Вставать не хотелось: в комнате было холодно — дрова экономили. Настойчивый стук повторился. Цепляева накинула пальто, зажгла лампу.
Из соседней комнаты выглянул зять, Чеслав Тузинкевич, молодой человек, но Мария Федоровна махнула рукой и сказала:
— Иди спать, Слава. Это, вероятно, меня.
Подошла к двери.
— Кто там?
— Мария Федоровна, открой.
— Смерчинский, ты?
— Да. Открой, пожалуйста. Срочное дело.
Цепляева хорошо знала левого эсера Смерчинского и считала его порядочным человеком. Поэтому повернула ключ в замке. Смерчинский вошел осторожно, но дверь оставил не запертой. Осмотрелся.
— Ты одна? Можно к тебе?
— Да.
— Входи, Золотарев, — высунув голову на улицу, сказал Смерчинский.
В комнату прошмыгнул высокий мужчина средних лет. Он был одет в потрепанное демисезонное пальто. Из-под шляпы выбивались длинные непричесанные волосы.
— Знакомьтесь, — представил Смерчинский. — Товарищ прибыл из Тамбова. Дело срочное, — пояснил он, заметив смятение на лице Цепляевой. — У них трудно с людьми и с деньгами. Он — член губкома левых эсеров…
Пока Смерчинский объяснял цель прихода, Золотарев молча наблюдал за ней.
— Проходите, присаживайтесь. — Привычные слова говорила Цепляева, а сама напряженно думала: «Сказать, что порвала с эсерами, прогнать?.. Нет, нужно узнать все до конца, разобраться во всем». И решила продолжить разговор.
— Так с кем вам нужно связаться? — уже спокойно спросила Мария Федоровна. Золотарев посмотрел на нее долгим взглядом, как бы оценивая, на что она способна. Цепляева выдержала этот взгляд и спокойно повторила: — Раздевайтесь, проходите.
Золотарев снял пальто и присел на край стула.
— Извините, что явились так поздно, но сами понимаете…
— Да, понимаю.