— Вы, кажется, входили в губком левых эсеров?
— Откуда вам это известно?
Золотарев оглянулся на Смерчинского. Тот пояснил:
— Я сказал.
— У вас остались связи? — спросил Золотарев.
— Остались, — подтвердила Цепляева.
— Кто сейчас старший, кто может решить вопросы?
— Ну уж так я вам и скажу! — усмехнулась Цепляева.
— Как же быть? Нам это крайне важно. К нам обращались даже от Антонова. Понимаете? — сказал он, понижая голос.
— Понимаю, но сейчас ответить не могу.
— Как же нам быть?
— Поезжайте к себе. Привезите письмо от товарищей, которых у нас знают, а я тоже посоветуюсь.
Гости стояли в нерешительности. Золотарев потер руки, пригладил свои длинные волосы.
— Пожалуй, вы правы. Осторожность прежде всего. Вы посоветуйтесь, а от нас кто-нибудь приедет с рекомендательным письмом. Извините. До свидания.
Смерчинский и Золотарев ушли. Цепляева уснуть не могла, хотя разделась и легла в постель.
На следующий день, рано утром, Мария Федоровна пошла в ЧК. В тот момент когда Дерибас и Кандыбин обсуждали вопрос, кого послать в Рязанскую область за Муравьевым, дежурный доложил:
— Товарищ Кандыбин, к вам гражданка Цепляева. Говорит, что по срочному делу.
Кандыбин посмотрел на Дерибаса. Он понимал, что вопрос с Муравьевым не терпит отлагательства… Но как быть с Цепляевой?
— Пригласите ее. Я не помешаю? — ответил на его молчаливый вопрос Терентий Дмитриевич.
Цепляева вошла в кабинет быстрым шагом. Даже по походке было заметно, что она волнуется. Остановилась посреди комнаты и посмотрела на Дерибаса.
— Это наш товарищ, чекист из Москвы, — представил его Кандыбин. — Садитесь. Можете говорить при нем.
Цепляева села на стул. Вначале нерешительно, но потом все оживленнее передала содержание разговора со Смерчинским и Золотаревым. Заканчивая, она спросила:
— Как мне быть? Я не хочу иметь с ними дела. Собственно, Смерчинский человек неплохой и, по-видимому, в эту историю попал так же, как и я. Но они не оставят меня в покое.
— Это интересно и очень важно, — не отвечая на ее вопрос, сказал Кандыбин. — Хотите чаю? — неожиданно предложил он и, не дожидаясь согласия, вызвал дежурного: — Организуйте, пожалуйста, чай.
Кандыбин и Дерибас поняли, что в руки к ним попали сведения, которые могут оказаться полезными в том деле, которым они сейчас занимаются. Но как все это использовать? Пока лишь смутно вырисовывалась некая линия связи. Требовалось время, чтобы это осмыслить и наметить какой-то план. Однако Цепляева поставила вопрос: «Как быть?»
Дерибас пересел поближе к Цепляевой и спросил:
— Где сейчас Золотарев?
— Не знаю. Вероятно, уехал в Тамбов… Если успел.
Цепляева порылась в своей сумочке, пытаясь что-то отыскать. Не найдя того, что требовалось, слегка поморщилась.
— Вы хотели что-то еще сказать?
— Я искала адрес одного эсера, но, видно, оставила его дома.
— Какого эсера, если не секрет?
— От вас секретов нет. Мы договорились с ним перейти в организацию большевиков. Это Муравьев…
Дерибас удивился тому, как все неожиданно завязывается в один узел. Уточнил:
— Вы хорошо знаете Муравьева?
— Да…
— Он нам сейчас очень нужен, но его нет в Воронеже. Уехал в деревню к родителям.
— И мне он нужен, очень нужен! — воскликнула Цепляева.
— Тогда наши интересы совпадают! — пошутил Дерибас. Дежурный принес чай и несколько кусочков сахару.
— Прошу! — пригласил Кандыбин.
Дерибас отпил несколько глотков, поставил стакан и спросил:
— Может быть, вы окажете нам помощь? Не смогли бы вы съездить за Муравьевым?
Цепляева задумалась:
— Я буду с вами откровенна. У меня семья, кто будет за ней присматривать?
— Кто у вас дома?
— Маленький сын…
— А из взрослых?
— Муж, дочь и зять.
— С ними-то уж можно как-то договориться?
— Хорошо, — решительно заявила Цепляева. — Я согласна.
— Только никто не должен звать, что это поручение исходит от нас, — попросил Дерибас. — Даже Муравьеву скажите, что его вызывают в губком левых эсеров. Это нужно для того, чтобы он случайно не проговорился своим родственникам, знакомым. Когда он приедет, мы объясним ему все…
Когда ушла Цепляева, Дерибас и Кандыбин засели за разработку плана предстоящей операции. Они вызывали оперативных работников, наводили справки, требовали дополнительных данных.
Спустя сутки, Дерибас, шатаясь от усталости, сказал Кандыбину:
— Дмитрий Яковлевич, в общих чертах наш план готов. Дожидаться приезда Муравьева я не буду. Ты уточнишь с ним детали и сообщишь мне в Москву. А за это время я доложу Самсонову и Дзержинскому. Надо получить их одобрение. Согласен? Я еду завтра утром.
Казалось бы, от Воронежа до Рязани рукой подать. Но нужно было уладить домашние дела, найти женщину, которой можно поручить хозяйство, заготовить хотя бы что-нибудь из продуктов. Да и самой экипироваться в дорогу, достать билет. И вышло так, что Цепляева отправилась в путь только в конце зимы.
Поезд подолгу стоял на полустанках. А чтобы доехать от Рязани до деревни, в которой жил Муравьев, пришлось искать попутную подводу. Мария Федоровна порядком намучилась, пока добралась. Но Цепляева была женщина упорная — дала слово, отступать нельзя. И в конце концов Евдокима Федоровича она отыскала и переговорила с ним, как ее об этом просили.
В деревнях жизнь замерла. Мороз и голод сковали все. Даже антоновцы временно поутихли.
Муравьев не очень обрадовался известиям: ведь Мария Федоровна просила его приехать в Воронеж для решения эсеровских дел — такую инструкцию она получила. Евдоким Федорович не торопился к левым эсерам: «Что у них может быть хорошего?»
Муравьев приехал в Воронеж в середине февраля. Было холодно и сыро. Шел снег, перемешанный с дождем. В тот же день зашел к Цепляевой:
— В губкоме эсеров никого нет. Кто меня вызывал?
— Тебя просят зайти в губчека, — не отвечая на вопрос, сказала Цепляева.
— Меня? — удивился Муравьев. — Зачем?
— Этого я не знаю. Пойду вместе с тобой. С нами хотят поговорить.
— Почему вы так долго не ехали? — спросил Кандыбин, как только Муравьев вошел к нему в кабинет.
— Мне никто не говорил, что я нужен вам, а не эсерам. Я бы приехал немедленно.
У Кандыбина собрался «консилиум»: заместитель председателя губчека Ломакин, председатель губисполкома Агеев. Все они поздоровались с Цепляевой и Муравьевым за руку, и Кандыбин, обращаясь к Муравьеву, сказал:
— Мы знаем ваши убеждения и хотим просить вас принять участие в одном важном деле. Нужно проникнуть в штаб Антонова… Это предложение Москвы. — Кандыбин подчеркнул последнее слово, чтобы дать почувствовать Муравьеву, насколько все это-серьезно.
Муравьев даже привстал. Удивленно посмотрел на лица присутствующих. Все были серьезны и выжидающе смотрели на него. Муравьев стал сосредоточенно думать: «Кто из воронежских эсеров может быть, связан с бандой Антонова? — На память ничего не приходило. — Да и с тамбовскими эсерами связи нет никакой…» Покачал головой, развел руками и в недоумении произнес:
— Это очень трудно! Смогу ли я?
Не отвечая на вопрос, Кандыбин спросил:
— Как вы относитесь к этому движению?
— Как я могу относиться к бандитам и убийцам!
— Это вы правильно определили: бандиты и убийцы. Тут наши оценки совпадают. Но сейчас мало дать точное определение этим людям. Ни один честный человек не может спокойно наблюдать за тем, что они творят.
Муравьев покраснел.
— Я готов вступить в Красную Армию и бороться с оружием в руках.
— От вас этого не требуется, — улыбнулся Кандыбин. — Нужно проникнуть в штаб антоновцев…
— Это не в моих силах. Вряд ли смогу я выполнить это задание, — повторил Муравьев.
— А если все же подумать? — не отступал Кандыбин. — Мы поможем вам… Требуется проявить смелость и хитрость. Мы знаем, какому риску будет подвергаться человек при выполнении этого задания.
— Не опасность меня удерживает. Я не представляю, как можно проникнуть к ним в штаб.
— О деталях операции разговор пойдет потом. Сейчас нужно знать ваше принципиальное мнение. Вы можете и отказаться.
— Да нет, вы неправильно меня поняли. Я согласен, — твердо заявил Муравьев.
— Если вы согласны, то давайте приступим к обсуждению наших совместных действий. Вот и товарищ Цепляева вам поможет.
Дворянская улица[4] в Воронеже славилась своей гостиницей «Метрополь» да еще столовой Енгалычева. В гостинице останавливалась знать, а в столовой питался простой люд. Дом, где помещалась столовая, был одноэтажный, с мезонином. Так и остался бы этот дом безвестным, как десятки других, если бы не одно обстоятельство.
После Октябрьской революции хозяин дома перебрался жить в мезонин, где было посуше и потеплее, а первый этаж городские власти конфисковали. Окна были закрыты ставнями, столовая бездействовала — нечем было кормить. И вдруг ведущая к дому асфальтированная дорожка была расчищена, внутри дома стал раздаваться стук — велись какие-то работы. Прохожие останавливались и с удивлением рассматривали особняк: что там происходит? Опять откроют столовую? Но где же возьмут продукты?
В доме срочно оборудовали две комнаты под зал. Утеплили окна, затопили печь. Поставили столы. На столах разложили книги, журналы, газеты, брошюры. А над дверью, выходящей на улицу, была укреплена вывеска: «Воронежский, комитет левых эсеров». Немного ниже стояла надпись более мелким шрифтом: «Клуб левых эсеров».
В комитете за большим столом, покрытым красным сукном, на котором стопкой были сложены бланки со штампом комитета левых эсеров, сидел Муравьев. В другой комнате хозяйничала Цепляева.
Иногда заходили посетители. Муравьев с ними беседовал, рассказывал о работе левых эсеров, о том, что готовятся выборы нового губкома.